Последние года два-три нашу Церковь сотрясают скандальные истории, неизменно вызывающие взрыв эмоций и у верующих людей, и у светских. То вдруг оказывается, что известный протоиерей был двоеженцем, то матушка какого-нибудь священника начинает разглашать неприглядные подробности поведения мужа, то монах на «геленвагене» становится виновником ДТП, повлекшего за собой несколько смертей, то неожиданно разворошат гнездо «голубков» в каком-нибудь монастыре. Да и к тем, кого принято считать верующими, немало претензий. И каждый раз после очередного эпизода приходится слышать нелестное: «Да в этих церквях все такие!»

Я впервые перешагнула порог церкви в 1991 году и с того времени, образно говоря, не покидала ее. За эти двадцать три года повидала много: и священников, страдающих алкоголизмом, и алтарников, таскающих деньги из кружек для пожертвований, и злобных бабушек, выгоняющих из храмов молодежь, и матушек, не хранивших супружеской верности, и таких же батюшек… Много чего было. Но, несмотря на весь отрицательный опыт, я так и не приобрела иммунитета к подобным явлениям. По сегодняшний день я испытываю боль, скорбь и смущение, когда слышу о преступлениях тех, кто по долгу своего служения должен быть образцом для мирян. И мне до сих пор царапает сердце, когда я слышу, что «в церквях все злые».

Поскольку я живу в маленьком городе, то добрая половина его жителей меня знает. Кто-то крестил у нас ребенка, кто-то отпевал родственников, кто-то венчался. И нет ничего удивительного в том, что очень часто, встретив меня где-нибудь на улице, люди со мной здороваются, а потом следует вопрос: «Как же так? Почему происходит такое?».

Вот и на этой неделе меня опять спрашивали: «Скажите, ну как же теперь ходить в эту церковь, раз там творится такое?», а один человек, вообще ушедший из Церкви, спросил более конкретно: «Как ты можешь еще верить во все это?»

Собственно, именно после этого вопроса я и задумалась — а во что верить? Во что — «это»? В непогрешимых священников или в Господа нашего? Во что я верю?

Я верю в Священное Писание, в то, что Господь Иисус Христос воплотился телесно и претерпел распятие ради нашего спасения, в том числе и моего. Верю ли я в людей? В религиозном смысле — нет. Святых нет, все грешники. Я знаю, что любой человек может совершить ошибку, и разница между людьми только в том, что одни каются и исправляются, а другие — нет.

Являются ли описываемые явления порождением нашего времени? Нет. Несмотря на то, что Церковь еще с ветхозаветных времен призывала своих служителей к более строгому благочестию, прецеденты были. В Книге Чисел описывается, как Господь поразил сынов Аарона, которые были священниками, — за грехи.

История-то, как выяснилось, стара как мир. Можно, конечно, объяснить бесчестие сынов Аароновых тем, что они принадлежали к роду священническому не по духу, а по факту рождения, а мы-де православные, и все у нас православное, и батюшки наши благочестивее всех благочестивцев, вместе взятых. Ан нет. И принадлежность к православному вероисповеданию не уберегает нас от падения, и любой из читающих эти строки может назвать с десяток случаев, это подтверждающих. Были похожие истории и до революции. За преступления священников лишали сана, а некоторых после порки батогами даже отправляли в Сибирь.

И то же самое можно сказать и о людях, не имеющих духовного сана, о простых прихожанах. Один из самых популярных аргументов у тех, кто не посещает храмы: «В церквях все злые. Сначала грешат, а потом в церковь идут грехи замаливать». А я вот думаю: а что такого криминального в том, что люди идут в церковь замаливать грехи? Это же хорошо, это нормально. Гораздо хуже, когда человек грешит и не стремится замолить свои грехи. Другой вопрос, что хотелось бы ближних видеть не грешащими, но… Мы пока на это не способны. Что остается? Остается воспринимать людей такими, какие они есть, и не считать себя «лучше, чем эти грешники».

Грех существует столько же, сколько существует человечество, и на земле нет ни одной организации, ни одной системы, которую составляли бы исключительно святые. «Всяк человек ложь»,— говорит псалмопевец Давид (Пс 115, 2), и это правда. Каждый из нас в какую-то минуту жизни может быть святым, а в следующую минуту может согрешить. Такова наша природа: нас качает, как маятник, от святости к грехопадению и обратно. Качает всех, каждого без исключения, и, входя в храм, мы должны быть готовы к тому, что встретим здесь не благообразных старцев в незапятнанных ризах, а обычных людей, таких же, как мы сами: заблуждающихся, сомневающихся, раздражающихся, обманывающих, сквернословящих, блудящих и пьющих. Мы должны помнить о том, что Церковь называют духовной лечебницей, а лечебницы, как известно, строят не для здоровых, и даже сами лекари могут быть больны. И по большому счету мы ведь именно за этим и ходим в церковь — замаливать грехи. Ведь именно для этого и стоит на русской земле такое количество храмов, чтобы мы могли замолить, хотя бы попытаться замолить свои грехи. Крестьянки в церкви - Казимир Малевич.

Конечно, это понимали еще апостолы, и никогда земная Церковь не провозглашалась эталоном святости. «Образ буди верным словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою», — говорит апостол Павел (1 Тим 4, 12). Очень важно: не «мы — образ верным», а «образ буди» — «будь образцом для верных». То есть сам факт исповедания христианства автоматически не делает нам людьми образцового содержания, быть ими мы должны за счет собственных усилий. Просто кто-то не может прилагать эти усилия, кто-то не хочет, кто-то не понимает, как это сделать. В то же время некоторые верующие считают неверующих людьми второго сорта и относятся к ним с презрением и даже с ненавистью. Слово «неверующий» для них синоним слова «негодяй».

Справедлив ли вывод, что в целом люди в храме хуже людей, которые находятся вне храма, и наоборот? Можно ли сказать, что тут отпетые грешники, а тут — святые? Способны ли люди из одной группы только на хорошие поступки, а из другой — только на плохие? Нет. На самом деле мы одинаковые. Социум и Церковь — два сообщающихся сосуда, уровень в одном точно такой же, как и уровень в другом. Все то, что имеется в обществе, вместе с нами плавно перетекает в церковную среду, и наоборот: выходя из дверей храма, верующие выносят из него нечто свое и питают этим общество. Поэтому нельзя говорить, что вот здесь люди лучше, а вот здесь люди хуже, те плохие, а эти хорошие. И там, и там — мы, такие многогранные, одинаково способные и на негатив, и на позитив, святые и грешники в одном флаконе, содержимое которого ну никак не разделить.

И любой из нас способен совершить героический поступок или проявить сострадание и сочувствие к ближнему. Причем часто это сочувствие приходит от тех, от кого его меньше всего ждешь, и ты, более-менее благочестивый христианин, получаешь неожиданные уроки, иногда довольно чувствительно бьющие по самомнению. Не так давно ехала я по шоссе к магазину, и со мной поравнялся большой черный внедорожник, из открытых окон которого грохотал рэп. Я не выношу таких любителей музыки, вынуждающих всех, кто оказался рядом, становиться невольными свидетелями их музыкальных пристрастий. И в тот момент, когда этот самый автомобиль нагнал меня, признаюсь честно, я подумала о его водителе плохо. Очень плохо. Через пятьдесят метров я свернула на парковку магазина и не успела закрыть машину, как рядом со мной остановился тот самый внедорожник. Из него вышел молодой человек лет двадцати семи с модной, как сейчас говорят, «трехдневной», рыжей щетиной, и сказал мне:

— А у вас правое переднее колесо пробито.

Сказал, прыгнул обратно в машину и уехал по своим делам.

Я успела сказать ему вслед «спасибо», и он его услышал, но, провожая взглядом его машину, я испытывала чувство стыда. Выходит, этот любитель громкой музыки специально по пробке ехал за мной и даже свернул на стоянку, чтобы сказать, что у меня пробито колесо… А я… А что я? Я, христианка, плохо о нем подумала, назвала нехорошим словом. Придется опять идти в церковь замаливать грехи.

Лилия Малахова