Песнь 1. Ирмос.

Преукрашена божественою славою, священная и славная, Дево, память Ти вся собра на веселие верныя; начинающи Мариам, с лики и тимпаны, Твоему поюще Единородному: славно яко прославися.

Ирмос – по-гречески означает: связка. Так называется первый стих в каждой песни канона, который задает стихотворную схему (количество строк, примерное количество ударных и безударных слогов) и музыкальную структуру (т. е. распев) для всех остальных стихов в этой песни. Греческие каноны всегда писались так, чтобы их можно было петь. Ирмос и определял, как следует петь остальные стихи. В Русской Церкви навык такого пения был утрачен, вероятно, не позже XV века. В русских канонах этого времени не соблюдается единообразный размер стихов в рамках одной песни; это показывает, что эти стихи уже не пели на один определенный лад, а читали.

  Как обычно, 1-я песнь канона тематически связана с Песнью пророка Моисея, которую он воспел Богу после перехода евреев через Красное море, благодаря чему они спаслись от рук преследовавшего их египетского войска (Исход, 15, 1-19). В древности стихи канона при исполнении чередовались со стихами песни, и при этом нередко оканчивались так же, как оканчивается ее первый стих: «Поем Господеви, славно бо прославися». Поэтому многие ирмосы 1-й песни, написанные разными творцами в разное время, имеют одинаковые завершающие слова: «яко прославися».

Как говорит библейское повествование, Моисей пел свою песнь с хором мужчин, а «Мариам пророчица, сестра Ааронова, взяла в свою руку тимпан, и вышли за нею все женщины с тимпанами и хоровым пением, и воспела Мариам пред ними: пойте Господу, ибо Он славно прославился, коня и всадника вверг в море» (Исход, 15, 20-21). Хор женщин под звуки тимпана повторял песнь, которую пели мужчины, возглавляемые Моисеем.

В день праздничного торжества Пресвятой Девы-Богоматери творец канона, прп. Козма, как бы изменяя на этот раз обычный порядок, призывает именно женщин – матерей и дев – вслед за пророчицей Мариам начать похвальное божественное пение.

Тимпан, т. е. бубен, сделанный из кожи умерщвленного животного, у древних церковных толкователей Библии считается символом умерщвления плотских страстей и мудрований. В одном из своих песнопений Иоанн Дамаскин говорит об этом: «да Ти, яко в тимпане, во умерщвеннем телеси, победное пою воспевание» (ирмос 4-го гласа). (См. о том же у него: 2-е Слово на Успение, 16; свт. Амвросий Медиоланский. Увещание к девству, 4, 47). Непрестанное аскетическое подчинение плоти целям совершенствования и спасения во Христе, «распятие» ее «со страстьми и похотьми» (Галатам, 5, 24) – необходимо для того, кто желает воспевать Божественные таинства, славить в гимнах и похвалах Бога и Его святых.

Приведем еще рассуждения свт. Григория Нисского, имеющие прямое отношение к символике изучаемого нами стиха. Прп. Козма, человек глубокого богословского образования, был с ними, конечно, знаком. «…Мне кажется, тимпаном Писание гадательно указует на девство, в котором первая преуспела Мариам, чем, думаю, и прообразовала Богородицу Марию. (…) Если тимпан, который имела в руках Мариам, был мертвым телом (кожей мертвого животного – С. С.), а девство есть умерщвление тела, то этим, быть может, прилично указывается на девство пророчицы». (О девстве, 19). 

Преукрашена божественою славою... память Ти. – Начало ирмоса навеяно словами псалма 44: «Предста Царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна и преиспещренна. (...) Вся слава Дщери Цареве внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещренна. (...) Помяну имя Твое во всяком роде и роде».

Псалмопевец красочно изображает величие и славу молодого Царя, блистающего мужественной красотой, и Его прекрасной и целомудренной Невесты. С самых ранних времен христиане понимали этот псалом как ясное пророчество о пришествии в мир воплотившегося Сына Божия и о избрании Им навеки возлюбленной Невесты – Церкви. Первым дал пример такого истолкования апостол Павел в своем Послании к Евреям (1, 8-9). Следуют такому пониманию Афанасий Великий, Иоанн Златоуст и другие свв. отцы. По другому же, внутренне-мистическому смыслу, Невеста Царя является изображением возлюбившей Христа человеческой души (свт. Григорий Нисский. Точное изъяснение Песни песней Соломона. Беседа 4).

Начиная с 6 века, когда праздники в честь Богоматери стали приобретать особую торжественность, и до нашего времени, многие поколения церковных проповедников, поэтов и художников вдохновляются яркими поэтическими образами 44-го псалма в гимнах, посвященных Пресвятой Деве, а также в Ее иконных изображениях.

И в псалме 44-ом, и в греческом тексте канона Успению употреблено одно и то же слово пепикельмени, т. е. разнообразно, разноцветно украшенная. А на славянский язык оно переведено в первом случае – «преиспещренна», а во втором – «преукрашенна». Песнописец имеет в виду, конечно, не яркость дорогих тканей или разнообразие самоцветных камней в золотых ожерельях и серьгах, чем украшалась бы восточная царица, но представляет многообразие и красоту добродетелей Пресвятой Девы, – украсить себя которыми стремится каждый, желающий быть угодным Богу.

Иоанн Дамаскин в одной из своих проповедей, обращаясь к праведной Анне, родившей Пречистую Отроковицу, говорит словами псалма 44: «Эту Отроковицу ты приведешь к Царю всех Богу, облеченную в благолепие добродетелей, как в позлащенную ризу и украшенную благодатью Духа. Слава Ее изнутри. Ибо слава всякой женщины – муж, приходящий извне, слава же Богоматери изнутри – Плод Ее чрева» (Слово на Рожество Пресвятой Богородицы, 9).   

Твоему поюще Единородному. – Так перифразирует прп. Козма слова Песни Моисея: «поем Господеви». Обращаясь к Матери Христовой, он не называет имени Ее Сына, а выражается как-то очень интимно, почти «по-домашнему»: Твой Единородный, «Твой Единственный». Единородный Сын и Слово Божие, рожденный от Отца прежде всех веков, вместе со Отцом и Духом сотворивший небо и землю, и всех живущих на них, действовал и при Моисее. Это Он Своею силою избавил избранный народ от египетского рабства и ввел его в обетованную землю. И именно в этой земле Он через 1400 лет восхотел явиться миру как единственное Дитя Дочери этого избранного народа – Пречистой Девы Марии.

Мария и Мариам – одно и то же имя, означающее: госпожа.

Преукрашенная Божественной славой, священная и славная память Твоя всех верующих созвала к веселию; (при этом) начинает Мариам, вместе с хорами и тимпанами, петь Твоему Единородному, ибо Он славно прославился. 

изучение содержания богослужения есть самая правильная основа православного образования. Образование же, оторванное от этой твердой почвы, не способно нести в себе святоотеческий дух, бессильно передать то целостное восприятие веры, мира и жизни, которое было свойственно подвижникам и учителям Церкви. Но обучение, о котором мы говорим, должно происходить в живой и неразрывной связи с церковной молитвой. Только так можно воспитать хорошего священника, чтеца, певца – и просто христианина, сознательно и преданно любящего свою мать – Святую Церковь. И тогда этот христианин будет в состоянии дать обоснованный, принципиальный ответ в защиту древнего литургического предания Церкви тем, кто обвиняет Православие в консервации якобы «ветхого», «отжившего», «никому не понятного и не нужного».

Теперь – о самой брошюре и изложенном в ней материале. Мне думается, что наиболее эффективно было бы использование ее в качестве пособия для специальных семинарских занятий. Но может она пригодиться и учителю воскресной школы для взрослых, желающих понимать смысл того, что поется или читается в храме, но при этом не имеющих времени «забираться в глубину». Каждый опытный преподаватель знает: чтобы основательно сказать даже малое, надо знать гораздо больше того, что говоришь. Поэтому постоянные отсылки к греческому оригиналу, которые могут показаться загромождающими текст брошюры, – отнюдь не излишни. Всегда можно сократить и упростить материал, в соответствии с задачами, которые ставишь. Зато, если возникнут вопросы по отдельным деталям перевода, у преподавателя будет, на чем основывать свое объяснение.

Как и при изучении канонов Пятидесятницы, так и на этот раз, я постоянно пользовался серией очерков Михаила Скабаллановича «Христианские праздники. Всестороннее освещение каждого из великих праздников со всем его богослужением», 6-я книга которой посвящена празднику Успения Пресвятой Богородицы (Киев, 1916; репринт: Св.-Троицкая Сергиева лавра, 1995). Но я ставил перед собою иную цель, нежели этот известный историк-литургист прошлого века. Моей целью было максимально раскрыть догматическое и художественное содержание самого текста канонов и показать стиль творческой работы их авторов. Мне хотелось также показать, как более древний славянский перевод канонов, который содержится в дораскольных богослужебных книгах, во многих случаях может быть использован для восстановления первоначального греческого текста*. Но изучать само содержание праздника, историю его установления, его литургическое развитие – надо, несомненно, по пособию Скабаллановича. Недавно киевским Православным братством св. Льва Великого предпринято новое издание серии его очерков «Христианские праздники».

И, наконец, несколько мыслей о празднике Успения. Историки и мыслители не раз отмечали, что этот праздник изначально имел у нас на Руси особенное значение. Существовал стойкий многовековый обычай посвящать этому празднику кафедральные соборы. Софийские храмы в Киеве и Новгороде имели своим престольным праздником Успение Пречистой**. По уже сложившейся традиции, Успенскими впоследствии были соборы во Владимире и в Москве, в Рязани, Ростове, Ярославле, Вологде, Великом Устюге – и это далеко не полный список. Успенский Киево-Печерский монастырь был первым центром и рассадником иноческого жития и духовного просвещения. Достаточно уже вспомнить то, что митрополиты, а затем патриархи Московские и всея Руси в наиболее торжественной форме назывались «правящими престол святыя великия соборныя и апостольския Церкве, пречистыя Владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея Успения».

Знакомство со списками храмов Москвы CIC века показывает, что среди них преобладали церкви, посвященные Покрову Пресвятой Богородицы, но и Успенские продолжали занимать одно из первых мест, числом уступая, кажется, только Никольским***. Между тем, Успение и Покров – два праздника, наиболее полно выражающие одну общую идею: всемирного, непрестанного и непобедимого заступничества Богоматери за христианский род.

Характерно, что изображение на иконах обоих празднуемых событий – Успения Владычицы и Ее явления во Влахернском храме, которое вспоминается в праздник Покрова, – имеет принципиальное сходство. В обеих иконных композициях Богородица представляется Центром, вокруг которого собрана вся Церковь – земная, в лице апостолов и других святых, и небесная, в лице ангелов. По своему смыслу, и сам праздник Покрова, учрежденный молодой Русской Церковью в CII веке, может рассматриваться как «продолжение в вечности» праздника Успения. Молитвенно взирая на икону «Покрова», нельзя не вспомнить один из замечательных стихов успенского канона преподобного Козмы Маюмского:

Яко да воздевши руце, исходиши, Всенепорочная, –

руце, имиже Бога носила еси плотию, –

с дерзновением, яко Мати, рече к Рожденному:

                               яже Ми дал еси, во веки сохрани…

Именовать Успение «Богородичной Пасхой» или «второй Пасхой» в русской духовной книжности стали относительно недавно, не раньше конца CIC века, под влиянием традиций Палестины и Афона. Но мы уже знаем, что праздник Успения и связанный с ним праздник Покрова – изначально стали для Русской Церкви глубоко символичными. Было бы, наверное, слишком просто видеть в этом только выражение веры в то, что Русь есть «удел Богородицы» и находится под Ее особым покровительством. Конечно, такое убеждение не могло не перейти к нам от Византии, вместе с ее церковным строем, с ее гимнами, в которых Божию Матерь величали:

Радуйся, Церкви непоколебимый столпе,

                               Радуйся, Царству нерушимая стено…

а себя, обращаясь к Небесной Царице, называли: «достояние Твое», «град Твой», «людие Твои». Но не содержится ли в выборе нашими предками именно Успения и Покрова – еще какое-то знамение? Не скрыт ли здесь окончательный смысл истории Руси, ее Церкви и Царства, который в полноте проявится в ее грядущих судьбах?

Дай, Господи, нам, служителям Твоим на Русской земле, познание Твоей воли, – как о нас самих, так и о всем нашего Отечестве, – дай нам разум истинный, чтобы разуметь «знамения времен» (Мф. 16, 3) и не оказаться во «время посещения» (Лк. 19, 44) недостойными и неготовыми. Ища, всегда и повсюду, прежде всего, «Царства Божия и правды Его» (Мф. 6, 33), будем непрестанно утверждать и просвещать свои души благочестием, по сказанному Апостолом: «Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякою премудростью; научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословиями и песнями духовными, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу» (Кол. 3, 16). А Пресвятую Владычицу нашу Богородицу и Ее верных служителей, наших учителей, – святых песнотворцев, обогативших Церковь запечатленными в гимнах возвышенными созерцаниями, – будем просить не оставлять нас, недостойных, своею молитвою.

Выражаю глубокую благодарность инокине Нине (Ларионовой) за важные и ценные замечания, а Сергею Леонидовичу Лещеву и Антону Викторовичу Хрусталеву – за прекрасное художественное оформление этой работы.

Священноинок Симеон.

__________________________________________________________________________

Текст канонов приводится согласно старопечатным изданиям: Минея служебная на август (Москва, 1646) и Минея праздничная (Москва, 1650). Нами были использованы также современная греческая Минея (неизвестного года издания) и сербская Минея праздничная издания Божидара Вуковича (Венеция, 1538). Текст ирмосов, для удобства читателей, знакомых со знаменным пением, заимствован из наречных певческих книг гуслицкого извода. В древности текст разделяли не только по смысловым единицам, но иногда и по структуре распева или погласицы. Поэтому в нашем издании, которое не предназначено для богослужебного использования, а имеет лишь справочный характер, для лучшего уяснения смысла, в ряде случаев изменена расстановка знаков препинания, а иногда вводятся знаки, которые не применялись в древнерусских книгах (тире, восклицательный знак и др.).        

  Параллельные места из проповедей Дамаскина на праздник Успения приводятся по изданию: Творения прп. Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты, слова на богородичные праздники. Пер. и комментарии свящ. Максима Козлова, Д. Е. Афиногенова. М., Мартис, 1997 (серия «Святоотеческое наследие»). 

Каноны празднику Успения Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии

с переводом и комментарием.

Тропарь. Глас 1.

В рожестве девство сохранила еси, и во успении мира не остави, Богородице: престави бо ся к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти душа наша.

Кто является автором тропаря празднику Успения, доподлинно неизвестно. Сохранившийся в древней грузинской рукописи устав иерусалимских церквей 7 века свидетельствует о том, что в то время  рассматриваемый нами тропарь не был еще известен, а в употреблении были другие, впоследствии оставленные и забытые. Первое упоминание о пении на праздничной службе тропаря «В рожестве девство сохранила еси» содержится в уставе константинопольского храма Св. Софии 9 века. О канонах в этом уставе речи еще нет. И вообще наследие палестинских песнописцев (которые и явились творцами такого жанра церковной поэзии, как канон) в храмах столицы Византии привилось далеко не скоро. Этот тропарь не принадлежит перу Дамаскина († около 777 г.) или Козмы, а сочинен, возможно, раньше их времени. Но своей главной мыслью он перекликается со словами проповеди прп. Иоанна Дамаскина на Успение Божией Матери:

«У Той, у Которой после рождения девство пребыло нерушимым, и тело по преставлении сохранилось невредимым; и оно переходит к лучшей и божественной жизни, которая уже не пресекается смертью, но пребывает в бесконечные веки веков.

Ибо как всесиятельное, многосветлое солнце, когда ненадолго скрывается телом луны, кажется, как бы пропадает, омрачается и вместо света восприемлет мрак, однако само по себе оно не лишается присущего ему света, ибо имеет в себе самом вечно текущий источник света, как установил создавший его Бог, – так и Ты, неиссякающий источник истинного Света, неисчерпаемая сокровищница Того, Кто есть сама Жизнь, обильно бьющий ключ благословения, причина и подательница всех благ, хотя на некоторое время покрываешься телесной смертью, однако щедро изливаешь на нас  непрерывные, чистые и неиссякающие потоки беспредельного света, бессмертной жизни и истинного блаженства, реки благодати, источники исцелений, вечное благословение» (1-е Слово на Успение, 10).  

…И во успении мира не остави. – В греческом оригинале нет союза «и». Но он введен в перевод, конечно, сознательно, – чтобы чтецу-славянину была отчетливей видна параллель, которую автор тропаря проводит между Рождеством и Успением. В обоих событиях Пресвятая Богородица превзошла законы естества. Как рождение Ею Божественного Младенца не нарушило Ее девства, – столь же чудесно и несказанно, отошедши на небеса, Мария не оставила мир без Своего молитвенного заступления.

Не остави – не оставила, не покинула.

Престави бо ся к животу – ибо Ты перешла к жизни. Имеется в виду жизнь вечная, которая уже никогда не оборвется смертью.

Мати сущи Живота. – В Евангелии и в посланиях св. ап. Иоанна Богослова Господь Исус Христос многократно называется «Жизнью»; Иоанн, 1, 4; 14, 6; 1-е Иоанна, 1, 2; 5, 20 и др.). «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Иоанн,  11, 25). «Ибо, как Отец имеет жизнь в Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Себе» (Иоанн, 5, 26). При том, что все создания, – ангелы, люди, всякого рода животные, – получают жизнь от Бога, Сын Божий, вместе с Отцом и со Святым Духом, есть Сам Податель жизни. Верующим же в Него Он подает еще и несравненно превосходнейший дар – вечную блаженную жизнь во царствии Своем. Поэтому Его Матерь достойно и праведно именуется Матерью Жизни.

Избавляеши от смерти душа наша. – Могут спросить: почему молитвам Богородицы здесь усваивается сила избавлять от смерти души людей, если души созданы бессмертными? – Поистине, бывает «смерть душевная»: когда душа человека глубоко погружается во тьму страстей, и навык ко греху становится как бы естественным для умерщвленной, доведенной до нечувствия совести.

Приведем для сравнения слова из псалма 12-го: «Просвети очи мои, да не когда усну в смерть». Свт. Иоанн Златоуст изъясняет их так: «Отгони глубокий сон (совести – С. С.) от меня в грехах моих, уснув которым, я скоро подвергся бы душевной смерти» (Беседа на псалом 12). Подобный пример – в известном древнем сказании о юноше, впадшем в великие грехи, которого возвратил на спасительный путь ап. Иоанн Богослов. На вопрос Иоанна о юноше местный епископ горестно отвечает: «Отрок умер». Иоанн: «Какой смертью он умер? Душевной или телесной?» Епископ: «Душевной. Он стал разбойником...» (Пролог. Месяц сентябрь. 26-й день). Итак, Пресвятая Богородица молится о приведении грешников к покаянию и тем самым спасает их от «душевной смерти».

Возможно и другое понимание этого места, которое не противоречит первому, а, скорее, дополняет его. Речь идет о том, что в книге Откровения Иоанна Богослова называется «смерть вторая».

«Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим. И смерть, и ад повержены были в озеро огненное. Это смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное» (Откровение, 20, 13-15).

В рождении Ты сохранила девство, в успении же – не оставила мир, Богородица; ибо Ты перешла к жизни, явившись Матерью Жизни, и молитвами Твоими избавляешь от смерти души наши.

Половинчатость веры людей выражается в их желании только спастись. Осознание неминуемой смерти привело их в ужас, и, узнав, что Бог – это Спасение, они начали как бы верить. Т.е., их мотивом веры было спастись и получить жизнь в будущем веке, а не гореть в аду. В них говорил именно страх за себя, а не Страх Божий, как осознание Величия Бога. Были подменены понятия – страх, как чувство боязни за себя, и Страх Божий, как желание познать Бога и жить под Его руководством, осознавая свою неспособность существовать без Него. И поэтому и вера стала выражаться страхом наказания, а не восприятием Милости и Любви Господа к вам! Что накажет - верите, а что помилует - сомневаетесь, а сомневаетесь потому, что верой не постигли Закона Любви! Тем самым, вы определили себе путь, по которому надо идти – делать все по заповедям во внешней жизни, но так как вами в начале руководил ваш ум, который был осквернен, он и «наруководил» вами. Вы брали «рецепты спасения» у других и старались замесить тесто из продуктов, которые были у вас. Вот и получилась опара, которая не взошла, так как продукты ваши были испорчены страстями и своими представлениями о Боге.   

Люди боятся поверить в то, что они могут познать Бога. Их ум настроен уже так, что не способны воспринять Слово Мое. Они осуетились в мудрованиях своих, и не в состоянии из них выйти. Все пытаются познать через ощутимость предметов, хотят увидеть чудеса, и не видят Истинного чуда - Моей Милости к ним, грешным.
 
Мы сопротивляемся, Господи, умом своим Истине Твоей.
Слово Твое принимаем, но по разумению своему, так нам удобней.
Воля Твоя, только слова на устах наших, в душу же входя, соделывается волей моей, так нам удобней.
Желания наши нам принадлежат, Ты же, Господи, не мешай нам, так нам удобней.
Чувства наши, не подвластны нам, истинных не знаем, любовью плотской  прикрываясь, так нам удобней.
Мы сопротивляемся Господу душой своей, чтобы не соделал сынами Своими, хотим быть рабами Его, оправдывая себя, так нам удобней!
 
Бог призывает к Богообщению каждого человека, только у каждого оно доходит до его уровня готовности совершенствоваться. У одних это общение только как повторение слов молитвы без четких чувств к Богу, и напоминает оно  общение малознакомых людей, которые не испытывают чувств друг к другу, говорят сухо, по необходимости, им не о чем говорить.
 

Слышишь Ты, Господи, разные моления наши!

Это крик матери о дитя ее, крик, исходящий из сердца полного жертвенной любви к нему. И Ты с такой же Отцовской Любовью отвечаешь на крик этот!

Это шепот дитя, который в простоте сердца своего взывает к Тебе как Чуду Всемогущему, и радуешь Ты его!

Это тихое бормотание запутавшегося человека, не чувствующего куда идет и к Кому идет. И его Ты слышишь, отвечая ему той мерой Благодати, которую он сам выбрал!

Это крик человека, взывающего о помощи в опасности видимой и невидимой, и приходишь Ты как Защитник его!

Это крик доброго отчаяния человека, который потерял пагубную надежду на себя и ищет спасение в Тебе. И Ты даешь надежду и спасаешь его!

Это крик возмущения и ропот на Тебя о несправедливости и немилосердии Твоем. И жалеешь Ты неведение человека неверного!

Это хула на Тебя из-за невозможности жить по воле своей, не ведая, что свобода дана ему, но избрал он волю врага его. Не знает он, бедный, что пока Ты с ним, воистину будет воля его, так как Ты любишь его, а значит, живешь для него и в угождение ему, как любящая мать живет для ребенка своего!

Ты – Великий Плавильщик, который плавит зло, на которое человек соглашается своим невниманием, нерадением, самолюбием. Ты добавляешь в него Прощение Твое, Милосердие Твое, Любовь Твою и оно становится добром. Во время переплавки человек, неразумное существо, страдает, думая, что это Ты даешь зло, он же добра хочет. И не понимает, что Ты – Великий Плавильщик, который очищает его.

Как можно познать Тебя, Бесконечное Величие?! Возможно это, когда Ты берешь меня за руку и ведешь по Миру Твоему, давая познания о Тебе и о человеке!

Как можно найти Тебя в бесконечном Мире Твоем?! Не я так ищу, как Ты Сам приходишь ко мне!

Мы все думаем, будто знаем, что такое любовь, и умеем любить. На самом деле очень часто мы умеем только лакомиться человеческими отношениями. Мы думаем, что любим человека, потому что у нас к нему ласковое чувство, потому что нам с ним хорошо; но любовь - нечто гораздо большее, более требовательное и, порой, трагичное.

В любви есть три стороны. Во-первых, человек любящий дает, хочет давать. Но для того, чтобы давать, для того, чтобы давать совершенно, давать, не делая получающему больно, нужно уметь давать. Как часто бывает, что мы даем не по любви, настоящей, самоотверженной, щедрой любви, а потому, что, когда мы даем, в нас нарастает чувство своей значительности, своего величия. Нам кажется, что давать - это один из способов утвердить себя, показать себе самому и другим свою значительность. Но получать от человека на этих условиях - очень больно. Любовь только тогда может давать, когда она забывает о себе; когда человек дает, как один из немецких писателей сказал, как птица поет, от избытка своего: не потому, что требуется, вынуждается у него дар, а потому, что давать - это песнь души, это радость, в которой можно себя забыть для радости другого человека. Такая любовь, которая умеет давать, гораздо более редка, чем мы воображаем.

С другой стороны, в любви надо уметь получать; но получать, порой, гораздо труднее, чем давать. Мы все знаем, как мучительно бывает получить что-нибудь, испытать благодеяние от человека, которого мы или не любим, или не уважаем; это унизительно, оскорбительно. Мы это видим в детях: когда кто-нибудь ими не любимый, кто-нибудь, в чью любовь они не верят, дает им подарок, им хочется растоптать подарок, потому что он оскорбляет самую глубину их души. И вот для того, чтобы уметь давать и уметь получать, нужно, чтобы любовь дающего была самозабвенной, а получающий любил дающего и верил безусловно в его любовь. Западный подвижник Венсан де Поль [7]  , посылая одну из своих монахинь помогать бедным, сказал: “Помни - тебе нужна будет вся любовь, на которую способно твое сердце, для того, чтобы люди могли тебе простить твои благодеяния…” Если бы мы чаще это помнили, мы меньше удивлялись бы, что окружающие без радости, иногда со сжимающимся сердцем обращаются к нам за помощью и ее от нас получают.

Но даже там, где и давать, и получать - праздник, радость, есть еще одна сторона любви, которую мы забываем. Это - жертвенность. Не в том смысле, в котором мы обычно о ней думаем; например, что человек, который любит другого, готов на него работать, лишать себя чего-нибудь, чтобы тот получил нужное; что родители могут себя лишать необходимого ради того, чтобы дети были сыты и одеты и иногда получали радость от подарка. Нет, та жертвенность, о которой я говорю, более строга, она относится к чему-то более внутреннему. Она заключается в том, что человек готов по любви к другому отойти в сторону. И это очень важно. Ведь порой бывает так между мужем и женой: они друг друга любят сильно, крепко, ласково, радостно. И один из них ревнует мужа или жену - не по отношению к кому-нибудь, который вот тут, теперь может поставить под вопрос их любовь, а по отношению к прошлому. Например, отстраняются друзья или подруги детства; отталкиваются куда-то в глубь воспоминаний переживания прошлого. Тому, кто так безумно, неумно любит, хотелось бы, чтобы жизнь началась только с момента их встречи. А все то, что предшествует этому, все богатство жизни, души, отношений кажется ему опасностью; это что-то, что живет в душе любимого человека помимо него. Это одна из самых опасных вещей. Потому что человек не может начать жить с какого-то, даже самого светлого дня встречи с любимым, дорогим человеком. Он должен жить с самого начала своей жизни. И любящий должен принять тайну прошлого как тайну и ее уберечь, ее сохранить, должен допустить, что в прошлом были такие отношения любимого человека с родителями, с друзьями, с подругами, такие события жизни, к которым он не будет причастен, иначе как оберегающей, ласковой, почтительной любовью. И здесь начинается область, которую можно назвать областью веры: веры не только в Бога, а взаимной веры одного человека в другого.

Человек начинает любить другого, потому что вдруг, неожиданно для себя самого, видит в нем что-то, чего он раньше никогда не видел. Бывает: молодые люди, девушки принадлежат к какому-то общему кругу, живут бок о бок, работают вместе, принимают участие в общественной жизни. И вдруг тот, кто до сих пор никем не был замечен, делается центром интереса для одного из этого круга; в какой-то момент один человек другого увидел не только глазами, но каким-то проникновением сердца и ума. И этот человек, который был просто одним из многих, вдруг делается единственным. Человек тогда предстает с новой красотой, новой глубиной, новой значительностью. Такое видение может длиться годами, может продолжаться всю жизнь. Но порой, по прошествии какого-то времени, это видение тускнеет (как бывает, когда солнце отойдет от окна и вдруг сияние этого окна тускнеет). И вот в этот момент вступает вера. Вера вот в каком смысле: вера как уверенность, что то, что было когда-то увидено, а теперь стало невидимым - достоверно, несомненно. Такой верой мы все живем, более или менее. Бывают моменты особенных встреч, глубоких, волнующих; потом мы возвращаемся к обычной жизни: но снова оказавшись лицом к лицу с человеком, связанным с этим переживанием, мы знаем, что видимое нами - не весь человек; что в нем есть такая глубина, которую мы теперь больше не можем прозреть. И мы относимся к этому человеку по-новому. Это очень ясно выявлено в целом ряде молитв чина бракосочетания.