В.Афанасьев. "Не убей..." (Рассказ о том, как спасен был пес Малыш)

У дяди Лени, старого лесоруба, всегда были сторожевые собаки. Живет такая из них, исправно лает, ест хлеб и разные остатки еды, а потом становится старой. Дядя Леня, как только заметит, что она не только кости, но и хлеб с трудом грызет (зубы совсем сточились), - выносит двустволку, заряженную крупной дробью, и зовет к себе пса. Когда пес садится перед ним, понурый, со слезящимися глазами, он говорит примерно так:

- Ну что, Буян? Мне ты теперь не нужен, да и сам ты себе в тягость... Ты ведь не человек, а собака. Человека убивать нельзя, а тебя можно. Некогда мне за тобой ухаживать, кормить с ложечки...

Он прицеливается и стреляет псу прямо в голову. Промаха не бывает. Затем тащит его, бездыханного, волоком к лесу и спихивает в овраг... Через день-другой в будке убитого пса появляется щенок.

Мальчик Юра, который жил в том же селе за два дома от лесоруба, услышал все это от своей бабушки. Говорилось это как раз по тому случаю, когда дядя Леня раздумывал над судьбой очередного своего верного сторожа. Это был добрый пес неизвестной породы по имени Малыш, хотя и был вовсе не маленький, а большой.

- И что творит человек, - ворчала бабушка. - Служил-служил ему пес... Ну состарился, так что же, и куска хлеба жаль старику? Возьми щенка-то, а старого сохрани, тварь Божию... Вот ведь не сегодня-завтра застрелит Малыша!

Юра так и подпрыгнул на табуретке, услышав это. "Малыша? Это которому я то хлебца, то колбаски носил? Он ведь добрый! Возьмет все, съест аккуратно и еще руки полижет... Спасибо, мол". Задумался Юра. И вдруг решил: "пойду и приведу его к себе". Он взял кусок хлеба и побежал к дому дяди Лени. Вот и ворота, они открыты... Но что это? Картина, которую увидел мальчик, потрясла все его существо. Малыш сидел посреди двора, склонив добродушную морду набок, явно ничего плохого не подозревая, а дядя Леня, стоя на верхней ступеньке крыльца, наводил на пса стволы дробовика...

Как потом рассказывала Юре бабушка, которая пошла за ним следом, - он вбежал во двор и сильно толкнул старого лесоруба. Раздался оглушительный выстрел, над крыльцом поплыло облако дыма - дробь врезалась в стену сарайчика, а пес остался сидеть, как сидел, с любопытством глядя на происходящее. Но Юра так переволновался, что упал без сознания. Дядя Леня вместе с бабушкой принесли его домой. Когда его положили в постель, он очнулся и спросил:

- Где Малыш?

- Да где ему теперь быть, - отвечала бабушка, - у нас на дворе. Дядя Леня-то сказал: "И чего это раньше не спросили? Отдал бы я вам Малыша. Не надо было бы и за ружье браться!" А ты, Юра, у нас мальчик смелый и добрый. Господь таких любит.

Акафист

Пришли Света, Наташа и Лида в библиотеку духовные книги поменять, а взрослые их спрашивают: “Вы так быстро прочитали?” Девочки засмущались, но все же попросили: “Дайте нам, пожалуйста, толстую Библию почитать”. -“Рано вам еще. Вы пока тоненькие читайте, - сказала заведующая библиотекой, - о жизни святых можем вам дать”. А сама держит акафист Святителю Николаю в руках. Лида, девочка близорукая, и все прищуривается, когда старается что-то прочесть. Вот она вслух читает из акафиста: “Радуйся, скорбящих приятное попечение...” К удивлению взрослых, Лида привела случай в подтверждение этих слов. Она рассказывала с такой верой, что глаза при этом светились небом.

- Когда меня еще на свете не было, одна тетя купила коровушку на базаре и повела ее домой. Надо сказать, что жила она в далекой деревне. Коровушка попалась тощая, сначала шла тихо, потом легла посреди дороги и идти не хочет. Тетя ласкала ее, стегала, но она не поднималась. Заплакала тетя и стала Бога просить. Вспомнила, что еще помощника скорого надо призывать - Николая: “Помощник наш, угодник Божий Николай, помоги корову до дома довести. У меня детки без кормильца-отца. Ждут молочка, а коровка вот погибает”.

Заливается слезами тетя. Бог, видя такое, прислал старичка. Идет он навстречу с прутиком, корову похлопал, она встала и пошла. Когда стал старичок уходить, на прощание сказал: “Ты, молодайка, загони коровушку во двор крайнего дома, и что там будут давать, - бери, не отказывайся”.

Она так все и сделала. Пустили ее переночевать две старушки, накормили. И коровушка без корма и питья не осталась.

Наутро в дорогу гостинчика дали. А коровка, за ночь отдохнула и быстро побежала домой...

Подружки над Лидой смеются: “Ты еще не жила на свете, а рассказываешь, как будто все видела своими глазами”. Лида улыбнулась: “Но это же правда! Так было! Молодайка та жива. Это родная бабушка моя, она нам все рассказала. И сама Николу Чудотворца не забывала, и нас приучила почитать его. Мы с ней акафист каждый четверг читаем”.

Девочки выбрали книги и ушли, а взрослые удивились глубокой вере, простоте, искренности и решили: “Пусть дети читают толстую Библию, ведь мудрость они получают не от взрослых, а по благодати Божией”.
В.И.Цветкова

И. Рутенин

ЧУДО-ОГОНЁК

У Святой Руси всегда было много врагов. Не нравилось им, что русские люди Христа Бога почитают и в каждой избе, и в каждом тереме перед иконами Богу и Богородице молятся.

И вот как-то собралось великое полчище со Святой Русью воевать. А прежде на неё коварно напасть. И надеялись они не на силу своих воинов, не на быстрые стрелы, не на острые сабли. А был у них в войске злой волшебник. Он и подарил вражескому хану Злопыхану чудо-Огонёк. И этот Огонёк имел один силу больше всего войска вражьего.

Однажды напали они ночью на Святую Русь, да и спалили этим Огоньком целую деревню! Такое большое пламя от него разгорелось!

Обрадовались враги, что у них огромная силища есть, и пошли дальше народ грабить да людей мирных убивать.

А Огонёк жалостливый был. И стал он человеческим голосом говорить, хана отговаривать русский народ губить.

Но не послушался его хан Злопыхан. А волшебник так и вообще стал пугать, что возьмёт и задует его.

—Добренький ты! — сказал Огоньку.— А задую тебя — ты не только зла, но и добра людям не принесёшь!

Опечалился Огонёк: “Что же теперь делать?” — думает.

А полчище вражеское пошло дальше и ещё целый город сожгло!

А женщин и детей в плен взяли...

Опять стал сетовать Огонёк и хана упрашивать:

—Не ходи на Святую Русь! Отпусти всех пленных на свободу. А то как бы тебе горя не нажить.

Но не послушались его снова хан Злопыхан и злой волшебник.

Так подошли они к одной пустыньке, где святой старец-отшельник один в маленькой келье жил.

И стали они чудо-Огоньком его келью поджигать.

Насмехаются да куражатся: вот пожар-то будет!

И действительно, такое пламя разбушевалось, аж смотреть страшно.

А келья не загорается и старец в ней как ни в чем не бывало невредимый Господу Богу молится!

Разъярился хан и велел ещё пуще прежнего пламя разжигать. Но явился тут с неба Ангел Господень и затушил пожар. А всё войско и злой волшебник, и хан Злопыхан — сгорели.

И утихло тогда пламя.

Пожар-то утих, а чудо-Огонёк один-одинёшенек остался.

Подошёл тогда к нему монах и говорит:

—Что ж это ты, Огонёк, столько зла людям наделал?

Заплакал тогда слезами-искорками чудо-Огонёк и отвечает:

— Не по моей вине и не по моей воле, старче, все это горе горькое было. А заставили меня хан и злой волшебник. Как я ни упрашивал их не делать зла — не соглашались они.

— Раз так,— говорит старец-монах,— давай с тобой вместе добро людям делать.

Тогда отпустили они всех пленников домой.

—А ты,— говорит Огоньку старец,— за всех этих людей и за себя, что зло им, хоть и не по своей вине, сделал, и за всю Святую Матушку Русь теперь будешь вовек со мной Богу молиться.

Обрадовался чудо-Огонёк несказанно. Ведь он на самом деле очень добрым был.

Взял его тогда бережно старец, свечки от него зажёг и в лампадку его определил, чтобы жить там навсегда. А лампадку поставил перед святой иконой.

Так они до сих пор вместе Богу и Богородице молятся. И никто их победить не может. Ведь когда с чудо-Огоньком перед иконой кто-нибудь что-то у Господа просит — всякую силу вражию одолеет!

А у тебя дома в лампадке есть свой молитвенный чудо-Огонёк?

Когда-нибудь простишь ли ты меня? (по повести Ч.Диккенса "Семьдесят раз семь")

Маленькая Бетси сидела у окошка и учила урок. Солнышко весело светило на нее. Она чувствовала себя счастливой, и ей очень хотелось сделать что-либо угодное Богу, Который сотворил все так прекрасно на свете.
Ей вспомнились недавно прочитанные слова из Евангелия о том, что, если брат твой согрешит перед тобою семь раз в один день и семь раз в один день обратится к тебе: «Я раскаиваюсь», -ты должен простить ему. Ее серые глаза стали серьезными и задумчивыми, и она решительно сжала губки.
Спустя некоторое время Бетси сошла в столовую, где нашла только своего брата Фредди. Он был на два года старше ее, но по уму и здравому смыслу вовсе не так ее опережал, как вы, может быть, воображаете. Фредди находился в самом дурном расположении духа.
-Экая жалость! В такой день в школе сидеть!
С этими словами он бросил книгу, которая была у него в руках, в другой коней комнаты, где она упала на пол с разорванным переплетом и развалившимися листами.
-Фредди! - закричала Бетси. - Не моя ли это «Арифметика»? Ведь ты знаешь, как я ее берегла!
-И вправду твоя, - ответил он с искренним огорчением. – Я думал, что это моя. Уверяю тебя, что я не нарочно, Бетси. Прости меня!
-Хорошо, - сказала Бетси, медленно подбирая листы и припоминая слова Писания о прошении обид. - Да, я прощаю.
И потом прибавила вполголоса: «Раз!»
После завтрака дети отправились в школу. Вдруг Фредди закричал:
-Бетси, какая громадная собака! Глаза - как угли, и язык висит, - наверно, бешеная!
Бедная Бетси страшно испугалась и побежала. В ужасе она, конечно, не заметила, что у нее под ногами, и, попав ногой в колдобину, упала. На ее башмаке появилась глубокая царапина, которую, конечно, уже нельзя будет поправить!
-О, Фредди, как тебе не стыдно! Это вовсе не бешеная собака, а просто Катон, который и мухи не обидит.
-Ах, Бетси, почем же я знал, что ты упадешь? Мне только хотелось, чтобы ты пробежалась немножко. Я очень жалею, что ты ушиблась, и раскаиваюсь в своей глупости. Не можешь ли ты меня простить?
-Постараюсь, - ответила Бетси, делая над собой большое усилие, чтобы проглотить обиду, и тихонько сказала с глубоким вздохом: «Два!»
В школе Фредди продолжал вести себя крайне беспокойно. Во-первых, он взял у сестры карандаш и потерял его; затем, как раз в ту минуту, когда она встала, чтобы присоединиться к своим подругам, шалун протянул ноги, как только мог, и Бетси споткнулась о них и упала при общем смехе, весьма этим сконфу¬женная. Брат, конечно, принялся уверять, что он «нечаянно» и что, дескать, ему «ее очень жаль». Чем же он виноват, что у него такие длинные ноги? Он так старался упрятать их под скамейку! Что же ему делать, если они там не помешаются? Он так глубоко огорчен этим случаем.
Терпеливая маленькая Бетси должна была простить еще раз.
В течение всего утра она претерпела от Фредди еще две-три обиды, о которых было бы слишком долго рассказывать.
Когда окончились уроки и дети собрались идти домой, Бетси с огорчением увидела, что погода изменилась и дождь полил, как из ведра. Однако Фредди занял у кого-то зонтик, раскрыл его, и взяв за руку сестренку, храбро пошел вперед.
-Осторожнее! - закричала Бетси. - Ты так раскачиваешь зонтик, что с него каплет прямо мне на кофточку.
-Надеюсь, не умрешь от нескольких дождевых капель, - возразил Фредди.
Дома бедная девочка с горечью увидела, что зонтик полинял и хорошенькая розовая кофточка была совершенно испорчена грязными полосами.
-В самом деле, это уж слишком! - признался Фредди. - Честное слово, Бетси, я не нарочно! Если бы ты знала, как мне тебя жаль, наверное, простила бы меня.
-Я тебя прощаю, - сказала Бетси с усилием. Потом она принялась что-то высчитывать по пальцам и произнесла наконец со вздохом: «Семь!»
-Что ты целый день считаешь? - спросил ее брат с любопытством.
Она ничего не ответила и весело побежала обедать, повторяя про себя: «Семь раз!» Ах, как это было трудно, и как радостно, что больше прощать не нужно. А то просто не выдержать больше!
После обеда детям нужно было готовить уроки к завтрашнему дню.
-Ох-ох-ох! - зевнул Фредди. - Прежде чем примусь за это трудное правило, которое мне так надоело, заведем-ка один раз музыкальный ящичек, который тебе подарил дядя. Пусть он нам сыграет!
Глазки Бетси заблестели. Девочка поддалась искушению и выбежала из комнаты. Вскоре она возвратилась со своим сокровищем и с величайшей осторожностью стала заводить его позолоченным ключиком. Но лукавый Фредди незаметно для нее вставил щепочку в хрупкий механизм, и чудесный ящик остался безмолвным, когда девочка приготовилась слушать.
-Что это значит? - побледнев, вскричала она.
-Не бойся! - возразил Фредди важно. - Я необыкновенно искусный волшебник, и если только ты позволишь мне дотронуться до твоего ящика, то тут же зазвучит музыка.
Бетси дрожащими руками протянула ему ящик. Мальчик смело сунул туда пальцы, но, должно быть, слишком поторопился. Хрупкие пружины лопнули, из ящичка послышался треск, и все смолкло. Фредди, точно в воду опушенный, взирал на дело своих рук.
-Милая Бетси, - сказал он наконец с искренним огорчением, -ведь он совсем испорчен. Простишь ли ты меня когда-нибудь?
Нет! - закричала Бетси, топнув ногой. - Я не хочу, да, впрочем, и не нужно больше прощать: это в восьмой раз. Бедный мой милый ящичек! Ты это нарочно сделал, злой мальчишка! Сейчас же побегу в твою комнату и изорву твоего бумажного змея, испорчу все, что попадется на глаза!
Терзаемый угрызениями совести, Фредди даже не решился остановить сестру. Она вся в слезах, с пылающими щеками промчалась через сени и неожиданно наткнулась на дядю.
-Это что такое? - воскликнул он...
Но прежде чем он успел выразить свое недоумение, Бетси уже рассказывала ему о своей обиде. Когда она закончила, дядя спросил ее:
-Итак, Бетси, ты думаешь, что теперь имеешь полное право злиться?
-Да! - с жаром сказала девочка. - Да, я имею на это полное право! Я простила его ровно семь раз. Это уже восьмой.
-Так ты, значит, не знаешь, что в другой раз Господь сказал апостолу Петру, что надо прощать брату семь раз и еще семьдесят раз семь?
-Семь да еще семьдесят раз семь! Но ты, наверное, не знаешь, дядя, как это трудно, все прощать и прощать? – взмолилась со слезами Бетси.
-Ну, нет, мне кажется, что немножко знаю, - сказал дядя с улыбкой и подумал про себя: «Ученики Христовы поняли, что это очень трудно, потому что как только услышали эту заповедь, то воскликнули в один голос: «Господи! Умножь в нас веру!»
-Да, моя маленькая Бетси, - прибавил он вслух, - это ужасно трудно, но мы все должны стараться не считать, сколько раз мы прощаем, так как очевидно, что семьдесят раз семь - это и значит: всегда прощать.
-Нет, нет, этого я никак не могу! - рыдая, сказала девочка и прямо отвернулась от удрученного Фредди, который возник на пороге
-Я тебе подарю мою новую книгу с путешествиями, Бетси! Буду копить деньги, пока не куплю тебе новый ящик с музыкой! - воскликнул он со слезами. Но она не слушала его.
-Ну, хорошо, - сказал дядя, - пусть будет по-твоему. Только советую тебе не читать больше «Отче наш».
-Это отчего? - спросила Бетси с удивлением.
Да ты только подумай, каково тебе будет сказать Богу: «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим», то есть прости меня, Господи, как я прощаю Фредди.
Бетси покраснела как рак. С минуту она раздумывала, потом закричала, что не может обойтись без «Отче наш», устремилась к раскаявшемуся грешнику и бросилась в его объятия, разразившись горючими слезами.
С тех пор шалун Фредди стал относиться гораздо нежнее и внимательнее к своей маленькой сестренке. И если вы спросите его: «Сколько раз Бетси прощает тебя теперь? По-прежнему семь раз?», то вы увидите, как его славные, честные глаза затуманятся слезами, и он ответит вам:
- Бетси так добра, что не считает больше, и я не смею считать. Я и без счета уверен, что она прощает меня все семьдесят раз семь.

Светлое Христово Воскресение

СВЕЧКА

Было это дело при господах. Всякие были господа. Были такие, что смертный час и Бога помнили и жалели людей, и были собаки, не тем будь помянуты. Но хуже не было начальников, как из крепостных, как из грязи да попали в князи! И от них-то хуже всего житье было.
Завелся такой приказчик в господском имении. Крестьяне были на барщине. Земли было много, и земля была добрая; и воды, и луга, и леса, всего бы всем достало - и барину и мужикам, да поставил барин приказчиком своего дворового из другой вотчины.
Забрал приказчик власть и сел на шею мужикам. Сам он был человек семейный - жена и две дочери замужем - и нажил уж он денег: жить бы да жить ему без греха, да завидлив был и завяз в грехе. Началось с того, что стал он мужиков сверх дней на барщину гонять. Завел кирпичный завод, всех - и баб и мужиков - поморил на работе, а кирпич продавал. Ходили мужики к помещику в Москву жаловаться, да не вышло их дело. Ни с чем отослал мужиков и не снял воли с приказчика. Прознал приказчик, что ходили мужики жаловаться, и стал им за то вымещать. Еще хуже стало житье мужикам. Нашлись из мужиков неверные люди: стали приказчику на своего брата доносить и друг дружку подводить. И спутался весь народ, и обозлился приказчик.
Дальше да больше, и дожил приказчик до того, что стал его народ бояться, как зверя лютого. Проедет по деревне, так все от него, как от волка хоронятся, кто куда попало, только бы на глаза не попадаться. И видел это приказчик и еще пуще злился за то, что боятся его. И битьем и работой донимал народ, и много от него муки приняли мужики.
Бывало, что и изводили таких злодеев; и про этого стали поговаривать мужики. Сойдутся где в сторонке, кто посмелее и говорит: "Долго ли нам терпеть злодея нашего? Пропадать заодно - такого убить не грех!"
Собрались раз мужики в лесу до Святой: лес господский послал приказчик подчищать. Собрались в обед, стали толковать.
- Как нам, - говорят, - теперь жить? Изведет он нас до корня. Замучил работой: ни дня, ни ночи ни нам, ни бабам отдыха нет. А чуть что не по нем, придерется, порет. Семен от его поронья помер. Анисима в колодках замучал. Чего ж еще нам дожидать? Приедет вот сюда вечером, станет опять озорничать, - только сдернуть его с лошади, пристукнуть топором, да и делу конец. Зарыть где, как собаку, и концы в воду. Только уговор: всем стоять заодно, не выдавать!
Говорил так Василий Минаев. Пуще всех он был зол на приказчика. Порол он его каждую неделю и жену у него отбил, к себе в кухарки взял.
Поговорили так мужики, и приехал на вечер приказчик. Приехал верхом, сейчас придрался, что не так рубят. Нашел в куче липку.
- Я, - говорит, - не велел рубить липы. Кто срубил? Сказывай, а то всех запорю!
Стал добираться, в чьем ряду липа. Показали на Сидора. Исколотил приказчик Сидору все лицо в кровь. Отхлестал и Василия татаркой за то, что куча мала. Поехал домой.
Сошлись опять вечером мужики, и стал говорить Василий:
- Эх, народ! Не люди, а воробьи. "Постоим, постоим, - а пришло дело, все под застреху. Так-то воробьи против ястреба собирались: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" А как налетел, все по крапиве. Так-то и ястреб ухватил, какого ему надо, поволок. Выскочили воробьи: "Чивик, чивик!" - не досчитываются одного. "Кого нет? Ваньки. Э, туда ему и дорога. Он того и стоит". Так-то и вы. Не выдавать, так не выдавать! Как он взялся за Сидора, вы бы сгрудились, да и покончили. А то: "Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!" - а как налетел, так и в кусты.
Стали так говорить чаще и чаще, и собрались мужики уходить приказчика. Повестил на Страстной приказчик мужикам, чтобы готовились на Святой барщину под овес пахать. Обидно это показалось мужикам, и собрались они на Страстной у Василья на задворке и опять стали толковать.
- Коли он Бога забыл, - говорят, - и такие дела делать хочет, надо и вправду его убить. Пропадать заодно!
Пришел к ним и Петр Михеев. Смирный был мужик Петр Михеев и не шел в совет с мужиками. Пришел Михеев, послушал их речи и говорит:
- Грех вы, братцы, великий задумали. Душу погубить - великое дело. Чужую душу погубить легко, да своей-то каково? Он худо делает - перед ним худое. Терпеть, братцы, надо.
Рассердился на эти речи Василий.
- Заладил, - говорит, - одно: грех человека убить. Известно - грех, да какого, - говорит, - человека? Грех человека доброго убить, а такого собаку и Бог велел. Собаку бешеную убить надо, людей жалеючи. Не убить его - грех больше будет. Что он людей перепортит! А мы хоть и пострадаем, так за людей. Нам люди спасибо скажут. А слюни-то распусти, он всех перепортит. Пустое ты, Михеич, толкуешь. Что ж, разве меньше грех будет, как в Христов праздник все работать пойдем? Ты сам не пойдешь!
И заговорил Михеич.
- Отчего не пойти? - говорит. - Пошлют, и пахать поеду. Не себе. А Бог узнает, чей грех, только нам бы его не забыть. Я, - говорит, - братцы, не свое говорю. Кабы нам показано было зло злом изводить, так бы нам и от Бога закон лежал; а то нам другое показано. Ты станешь зло изводить, а оно в тебя перейдет. Человека убить не мудро, да кровь к душе липнет. Человека убить - душу себе окровенить. Ты думаешь - худого человека убил, думаешь - худо извел, ан глядь, ты в себе худо злее того завел. Покорись беде, и беда покорится.
Так и не договорились мужики: разбились мыслями. Одни так думают по Васильевым речам, другие на Петровы речи соглашаются, чтобы не заводить греха, а терпеть.
Отпраздновали мужики первый день, Воскресенье. На вечер приходит староста с земским с барского двора и сказывают - Михаил Семеныч, приказчик, велел назавтра наряжать мужиков, всем пахать под овес. Обошел староста с земским деревню, повестил всем назавтра выезжать пахать, кому за реку, кому от большой дороги. Поплакали мужики, а ослушаться не смеют, наутро выехали с сохами, принялись пахать. В церкви благовестят к ранней Обедне, народ везде праздник справляет, - мужики пашут.
Проснулся Михаил Семеныч, приказ¬чик, не рано, пошел по хозяйству; убрались, нарядились домашние - жена, дочь вдовая (к празднику приехала); запряг им работник тележку, съездили к обедне, вернулись; поставила работница самовар, пришел и Михаил Семеныч, стали чай пить. Напился Михаил Семеныч чаю, закурил трубку, позвал старосту.
- Ну, что, мол, поставил мужиков на пахоту?
- Поставил, Михаил Семеныч.
- Что, все выехали?
- Все выехали, я их сам расставлял.
- Расставить-то расставил, да пашут ли? Поезжай посмотри, да скажи, что я после обеда приеду, чтоб десятину на две сохи выпахали, да чтоб пахали хорошо! Если огрех найду, я на праздник не посмотрю!
- Слушаю-с.
И пошел было староста, да Михаил Семеныч вернул его. Вернул его Михаил Семеныч, а сам мнется, хочет что-то сказать, да не знает как. Помялся, помял¬ся, да и говорит:
- Да вот что, послушай ты еще, что они, разбойники, говорят про меня. Кто ругает и что говорит - все мне расскажи. Я их, разбойников, знаю, не любо им работать, только бы на боку лежать, лодырничать. Жрать да праздновать - это они любят, а того не думают, что пахоту пропустишь, опоздаешь. Так вот ты и отслушай от них речи, кто что скажет, все мне передай. Мне это знать надо. Ступай да смотри все расскажи, ничего не утаивай.
Повернулся староста, вышел, сел верхом и поехал к мужикам в поле.
Услыхала приказчица мужнины речи с старостой, пришла к мужу и стала его просить. Приказчица была женщина смирная, и сердце в ней было доброе. Где могла, усмиряла мужа и застаивала перед ним мужиков.
Пришла она к мужу и стала просить. - Друг ты мой, Мишенька, - говорит, - для великого дня, праздника Господня, не греши ты ради Христа, отпусти мужиков.
Не принял Михаил Семеныч жениных речей, только засмеялся на нее.
- Али давно, - говорит, - по тебе плетка не гуляла, что ты больно смела стала, - не в свое дело вяжешься?
- Мишенька, друг ты мой, я сон про тебя видела нехороший, послушай ты меня, отпусти мужиков!
- То-то, - говорит, - я и говорю: видно, жиру много наела, думаешь, и плеть не проймет. Смотри!
Рассердился Семеныч, ткнул жену трубкой с огнем в зубы, прогнал от себя, велел обед подавать.
Поел Михаил Семеныч студню, пирога, щей со свининой, поросенка жареного, лапши молочной, выпил наливки вишневой, закусил сладким пирогом, позвал кухарку, посадил ее песни играть, а сам взял гитару и стал подыгрывать.
Сидит Михаил Семеныч с веселым духом, отрыгивается, на струнах перебирает и с кухаркой смеется. Вошел староста, поклонился и стал докладывать, что на поле видел.
- Ну что, пашут? Допашут урок?
- Уж больше половины вспахали.
- Огрехов нет?
- Не видал, хорошо пашут, боятся.
- А что, разборка земли хороша?
- Разборка земли мягкая, как мак рассыпается.
Помолчал приказчик.
- Ну, а что про меня говорят, - ругают?
Замялся было староста, да велел Михаил Семеныч всю правду говорить.
- Все говори, ты не свои слова, а ихние говорить будешь. Правду скажешь, я тебя награжу, а покроешь их, не взыщи, выпорю. Эй, Катюша, подай ему водки стакан для смелости.
Пошла кухарка, поднесла старосте. Поздравил староста, выпил, обтерся и стал говорить. "Все одно, - думает, - не моя вина, что не хвалят его; скажу правду, коли он велит". И осмелился староста и стал говорить:
- Ропщут, Михаил Семеныч, ропщут.
- Да что говорят? Сказывай.
- Одно говорят: он Богу не верует.
Засмеялся приказчик.
- Это, - говорит, - кто сказал?
- Да все говорят. Говорят, он, мол, нечистому покорился.
Смеется приказчик.
- Это, - говорит, - хорошо. Да ты порознь расскажи, что кто говорит. Васька что говорит?
Не хотелось старосте сказывать на своих, да с Василием у них давно вражда шла.
- Василий, - говорит, - пуще всех ругает.
- Да что говорит-то? Ты сказывай.
- Да и сказать страшно. Не миновать, -говорит, - ему беспокаянной смерти.
- Ай, молодец, - говорит. - Что ж он зевает-то, не убивает? Видно, руки не доходят? Ладно, - говорит, - Васька, посчитаемся мы с тобой. Ну, а Тишка-собака, тоже, я чай?
- Да все худо говорят.
- Да что говорят-то?
- Да повторять-то гнусно.
- Да что гнусно-то? Ты не робей сказывать.
- Да говорят, чтоб у него пузо лопнуло и утроба вытекла.
Обрадовался Михаил Семеныч, захохотал даже.
- Посмотрим, у кого прежде вытекет. Это кто же? Тишка?
- Да никто доброго не сказал, все ругают, все грозятся.
- Ну, а Петрушка Михеев что? Что он говорит? Тоже, ругается, я чай?
- Нет, Михайло Семеныч, Петра не ругается.
- Что ж он?
- Да он из всех мужиков один ничего не говорил. И мудреный он мужик! Подивился я на него, Михаил Семеныч!
- А что?
- Да что он сделал! И все дивятся.
- Да что сделал-то?
- Да уж чудно очень. Стал я подъезжать к нему. Он на косой десятине у Туркина верха пашет.
Стал я подъезжать к нему, слышу - поет кто-то, выводит тонко, хорошо так, а на сохе промеж обжей что-то светится.
- Ну?
- Светится, ровно огонек. Подъехал ближе, смотрю - свечка восковая пятикопеечная приклеена к распорке и горит, и ветром не задувает. А он в новой рубахе ходит, пашет и поет стихи воскресные. И заворачивает и отряхает, а свечка не тухнет. Отряхнул он при мне, переложил палицу, завел соху, все свечка горит, не тухнет!
- А сказал что?
- Да ничего не сказал. Только увидал меня, похристосовался и запел опять.
- Что же, говорил ты с ним?
- Я не говорил, а подошли тут мужики, стали ему смеяться: вон, говорят, Михеич ввек греха не отмолит, что он на Святой пахал.
- Что ж он сказал?
- Да он только сказал: "На земле мир, в человецех благоволение!" - опять взялся за соху, тронул лошадь и запел тонким голосом, а свечка горит и не тухнет.
Перестал смеяться приказчик, поставил гитару, опустил голову и задумался.
Посидел, посидел, прогнал кухарку, старосту и пошел за занавес, лег на постель и стал вздыхать, стал стонать, ровно воз со снопами едет. Пришла к нему жена, стала его разговаривать; не дал ей ответа. Только и сказал:
- Победил он меня! Дошло теперь и до меня!
Стала его жена уговаривать:
- Да ты поезжай, отпусти их. Авось ничего! Какие дела делал, не боялся, а теперь чего ж так оробел?
- Пропал я, - говорит, - победил он меня. Крикнула на него жена:
- Заладил одно: "Победил, победил". Поезжай, отпусти мужиков, вот и хорошо будет. Поезжай, я велю лошадь оседлать.
Привели лошадь, и уговорила приказ¬чица мужа ехать в поле отпустить мужиков.
Сел Михаил Семеныч на лошадь и поехал в поле. Выехал в околицу, отворила ему ворота баба, въехал в деревню. Как только увидал народ приказчика, похоронились все от него, кто во двор, кто за угол, кто на огороды.
Проехал всю деревню приказчик, подъехал к другим выездным воротам. Ворота заперты, а сам с лошади отворить не может. Покликал, покликал приказчик, чтоб ему отворили, никого не докликался. Слез сам с коня, отворил ворота и стал в воротищах опять садиться. Вложил ногу в стремя, поднялся, хотел на седло перекинуться, да испугалась лошадь свиньи, шарахнулась в частокол, а человек был грузный, не попал на седло, а перевалился пузом на частокол. Один был только в частоколе кол, завостренный сверху, да и повыше других. И попади он пузом прямо на этот кол. И пропорол себе брюхо, свалился наземь.
Приехали мужики с пахоты; фыркают, нейдут лошади в ворота. Поглядели мужики - лежит навзничь Михаил Семеныч, руки раскинул, и глаза остановились, и нутро все на землю вытекло! и кровь лужей стоит, - земля не впитала.
Испугались мужики, повели лошадей задами, один Петр Михеич слез, подошел к приказчику, увидал, что помер, закрыл ему глаза, запряг телегу, взвалил с сыном мертвого в ящик и свез к барскому дому.
Узнал про все дела барин и от греха отпустил мужиков на оброк.
И поняли мужики, что не в грехе, а в добре сила Божия.

Детская православная библиотека
СВЕЧКА

Светлана Коппел-Ковтун

Жил был Червь...

Давным-давно жил на свете маленький червячок, который никого не любил, и потому никто не хотел принять его к себе жить. Бродил он в одиночестве темными лесами, пустынными полями, и так совсем одичал, что сам сторонился шумных людских селений.

В друзьях червячок совсем перестал нуждаться. «А какая в них польза? — рассуждал он, — сплошные неприятности да недоразумения! Все у них не так, как у меня или даже лучше, чем у меня. Так зачем зря расстраиваться, переживать? Уж лучше быть одному».

Благо, еды вокруг было вдоволь. Да и дом для червячка был готов в каждом яблочке, грушке, сливке. Удобный и вкусный дом! Сначала червячок огорчался, что своим пребыванием невольно разрушал плод, служивший ему домом. Однако, это чувство быстро прошло. Таково свойство жизни: мы привыкаем к тем условиям, в какие попадаем, чтобы выжить.

Как-то раз залез червячок на ночлег в очень необычное яблоко. Оно красовалось на ветвях роскошного дерева, казавшегося золотым. И само яблоко лучилось подобно солнцу. Прогрызть в нем лаз оказалось очень непростым делом. Но червяк был молод и полон сил. Кроме того, с некоторых пор ему доставляло особое удовольствие селиться именно в самых прекрасных и самых совершенных плодах, а потом наблюдать за процессом их увядания. Потому золотое яблочко манило к себе червя, как никакое другое.

И вот желание исполнено! Червь поселился внутри дивного плода! Но случилось непредвиденное — он стал невидимым. Обнаружив это обстоятельство, червяк сильно смутился. Но вскоре понял, что может извлекать пользу из своего необычного положения.Впервые он задумался о мести людям, которые когда-то отказались принять его и живут без него радостно, словно и нет его на свете. Невидимость дарила возможность беспрепятственно проникать в недоступные ранее жилища. Коварная мысль о воздаянии овладела червяком всецело. Она так изменила его, что из беззаботного и беспечного существа превратила в страстное, вечно жаждущее мести и расправы.

Все это происходило очень и очень давно, однако завистливый червь до сих пор жив. Столь долгую жизнь ему подарило то самое золотое яблоко, вкусив которое он стал невидимым.

Хотите — верьте, а хотите — нет, но за многие столетия своего существования этот червь научился тайно вползать не только в дома людей, но и в их сердца. Сородичи его по-прежнему поедают фрукты да овощи, приводя их к порче. А этот неумирающий червь теперь гложет лишь нечистые сердца людей. И, подобно изъеденным плодам, гниют доныне человеческие сердца и души, если в них заводится недружелюбный червь зависти.

Всеукраинский журнал «Мгарскій колоколъ»
№53, июнь 2007

Карусели
Бабуль, посмотри, какой полосатый жук в окно влетел и о зеркало бьётся, – сказала Настя. – Я его платком отгоняла, а он не улетает.

– Это, внученька, он себе подобного увидел и увлёкся, – ответила с улыбкой бабушка.

Стали Настя и её младший братишка руками размахивать и жука к окну направлять.

– Он упрямый, как ты, Вася! – рассердилась девочка. – Опять к зеркалу летит.

А бабушка жука легонько прижала и за окно выпустила. Он полетел, загудел. Настенька с Васей рады – значит, жив. Бабуля же, глядя в окно, вздохнула:

– Пока не вразумит, не направит кто-то, слабый может погибнуть. Особенно, если обратный путь забудет.

– Бабуль, а как найти обратный путь? – спросил Вася.

– По приметам, мой хороший. За них, как за невидимую верёвочку, держаться надо.

– Это как на карусели? – уточнила Настя.

– Умница моя, ты очень хорошо подсказала. Когда на каруселях кружишься, всё вокруг быстро мелькает, интересно и дух от высоты захватывает. Но ты при этом не забывай за верёвочку держаться – иначе можешь сорваться и сильно ушибиться. Тогда обо всём забудешь. А кто виноват? Сам, конечно. Увлёкся и про верёвочку забыл, из рук выпустил. Себе навредишь и доброго хозяина карусели обидишь. Ты же ему обещал держаться. А он второй конец к себе привязал и всю поднебесную красоту решил тебе показать, чтобы ты туда стремился.

– Бабуль, а Вася-то наш высоты боится, – сообщила Настя.

Бабушка улыбнулась:

– Зато любит Богу молиться и послушание у него есть. Вот за это Творец наш поднимет Васю на великую высоту. А с Господом Богом нигде не страшно.

– А девочкам можно на такую высоту? – интересуется внучка.

– Всем можно, мои сладкие. Только за верёвочку держись да от Творца-Бога не оторвись.

– Бабуль, я поняла. Буду, как Вася, молиться и всегда старших слушаться.

Бабушка их перекрестила и заплакала. Внучата перепугались:

– Бабуль, что с тобой?

– Да ничего, милые мои. Это я от радости, что вы так хорошо всё поняли.

сентябрь`10, 2-й вып. № 620
«Вера»-«Эском»
Христианская газета Севера России

Рождественский ангел

— Подайте, Христа — ради, милостыньку! Милостыньку, Христа — ради!..

Никто не слышал этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слезы, звучавшие в словах бедно-одетой женщины, одиноко стоявшей на углу большой и оживленной городской улицы.

— Подайте милостыньку!..

Прохожие торопливо шагали мимо ее, с шумом неслись экипажи по снежной дороге. Кругом слышался смех, оживленный говор...

На землю спускалась святая, великая ночь под Рождество Христово. Она сияла звездами, окутывала город таинственной мглой.

Милостыньку... не себе, деткам моим прошу...

Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала, Дрожа под своими лохмотьями, она вытирала слезы окоченевшими пальцами, но они снова лились по ее исхудалым щекам. Никому не было до нее дела...

Да она и сама не думала о себе, о том, что совсем замерзла, что с утра не ела ни крошки... Вся мысль ее принадлежала детям, сердце болело за них...

Сидят они, бедные, там, в холодной темной конуре, голодные, иззябшие... и ждут ее... Что она принесет или что скажет? Завтра великий праздник, всем детям веселье, только ее бедные детки голодны и несчастны.

Что делать ей? Что делать? Все последнее время она работала, как могла, надрывала последние силы...

Потом слегла и потеряла последнюю работу...

Подошел праздник, ей негде взять куска хлеба...

О, детки, бедные детки! Ради них, она решилась, в первый раз в жизни, просить милостыню... Рука не поднималась, язык не поворачивался... Но мысль, что дети ее есть хотят, что они встретят праздник — голодные, несчастные, эта мысль мучила ее, как пытка. Она готова была на все. И за несколько часов ей удалось набрать несколько копеек... Несчастные дети! У других детей - елка, они - веселы, довольны в этот великий праздник, только ее -дети...

“Милостыньку, добрые люди, подайте! Подайте, — Христа—ради!”.

И словно в ответ на ее отчаяние, неподалеку раздался благовест... ко всенощной. Да, надо пойти, помолиться... Быть может, молитва облегчит ее душу... Она помолится усердно о них, о детях... Неверными шагами доплелась она до церкви...

Храм освещен, залит огнями... Всюду масса людей... веселые довольные лица. Притаившись в уголке, она упала на колени и замерла... Вся безграничная, материнская любовь, вся ее скорбь о детях вылилась в горячей молитве, в глухих скорбных рыданиях. “Господи, помоги! Помоги!” плачет она. И кому, как не Господу Покровителю и Защитнику слабых и несчастных, вылить ей все свое горе, всю душевную боль свою? Тихо молилась она в уголке, и слезы градом лились по бедному лицу.

Она не заметила, как кончилась всенощная, не видела, как к ней подошел кто-то...

— О чем вы плачете? — раздался за ней нежный голос, показавшийся ей небесной музыкой.

Она очнулась, подняла глаза и увидала перед собой маленькую, богато одетую девочку. На нее глядели с милым участием ясные детские глазки. Сзади девочки стояла старушка-няня.

— У вас есть горе? Да? Бедная вы, бедная! Эти слова, сказанные нежным, детским голосом, глубоко тронули ее.

Горе! Детки у меня голодны, с утра не ели... Завтра праздник такой... великий...

— Не ели? Голодны? — На лице девочки выразился ужас.

— Няня, что же это! Дети не ели ничего! И завтра будут голодны! Нянечка! Как же это?

Маленькая детская ручка скользнула в муфту.

— Вот, возьмите, тут есть деньги... сколько, я не знаю... покормите детей... ради Бога... Ах, няня, это ужасно! Они ничего не ели! Разве это можно, няня!

На глазах девочки навернулись крупные слезы.

— Чтож, Маничка, делать! Бедность у них! И сидят, бедные, в голоде да в холоде. Ждут, не поможет-ли им Господь!

— Ах, няничка, мне жаль их! Где вы живете, сколько у вас детей?

— Муж умер - с полгода будет... Трое ребят на руках осталось. Работать не могла, хворала все время... Вот и пришлось с рукой по миру идти... Живем мы, недалеко... вот тут... в подвале, на углу, в большом каменном доме купца Осипова...

— Няня, почти рядом с нами, а я и не знала! .. Пойдем скорее, теперь я знаю, что надо делать!

Девочка быстро вышла из церкви, в сопровождении старухи.

Бедная женщина машинально пошла за ними. В кошельке, который был у нее в руках, лежала пятирублевая бумажка. Забыв все, кроме того, что она может теперь согреть и накормить дорогих ребяток, она зашла в лавку, купила провизии, хлеба, чаю, сахару и побежала домой. Щеп осталось еще довольно, печку истопить ими хватит.

Она бежала домой из всех сил.

Вот и темная конурка. Три детских фигурки бросились к ней на встречу.

— Маминька! Есть хочется! Принесла ли ты! Родная!

— Она обняла их всех троих и облила слезами.

— Послал Господь! Надя, затопи печку, Петюша, ставь самовар! Погреемся, поедим, ради великого праздника!

В конурке, сырой и мрачной, наступил праздник. Дети были веселы, согрелись и болтали. Мать радовалась их оживлению, их болтовне. Только изредка приходила в голову печальная мысль... что же дальше? Что дальше будет?

— Ну, Господь не оставит! — Говорила она себе, возлагая всю надежду на Бога.

Маленькая Надя тихо подошла к матери, прижалась к ней и заговорила.

— Скажи мама, правда, что в рождественскую ночь с неба слетает рождественский ангел и приносит подарки бедным детям! Скажи, мама!

Мальчики тоже подошли к матери. И желая утешить детей, она начала им рассказывать, что Господь заботится о бедных детях и посылает им Своего ангела в великую, рождественскую ночь, и этот ангел приносит им подарки и гостинцы!

— И елку, мама?

— И елку, детки, хорошую, блестящую елку! В дверь подвала кто-то стукнул. Дети бросились отворить. Показался мужик, с маленькой зеленой елкой в руках. За ним хорошенькая, белокурая девочка с корзиной, в сопровождении няни, несшей за ней разные свертки и пакеты.

Дети робко прижались к матери.

— Это ангел, мама, это ангел? — тихо шептали они, благоговейно смотря на хорошенькую нарядную девочку.

Елка давно стояла уже на полу. Старуха няня развязала пакеты, вытащила из них вкусные булочки, кренделя, сыр, масло, яйца, убирала елку свечами и гостинцами. Дети все еще не могли прийти в себя. Они любовались на “ангела”. И молчали, не двигаясь с места.

— Вот вам, встречайте весело Рождество! — прозвучал детский голосок. С праздником!

Девочка поставила на стол корзину и исчезла, прежде чем дети и мать опомнились и пришли в себя.

“Рождественский ангел” прилетел, принес детям елку, гостинцы, радость и исчез, как лучезарное виденье...

Дома Маню ждала мама, горячо обняла ее и прижала к себе.

— Добрая моя девочка! - говорила она, целуя счастливое личико дочери. Ты отказалась сама от елки, от гостинцев и все отдала бедным детям! Золотое у тебя сердечко! Бог наградит тебя...

“Маня осталась без елки и подарков, но вся сияла счастьем. С своим милым личиком, золотистыми волосами она в самом деле походила на “рождественского ангела”.

Слепая лошадь



Жил в одном городе купец. Надобно ему было в другой город ехать — деньги получать. У купца была хорошая лошадь, и он всегда верхом на этой лошади по всем делам ездил. Поехал купец, получил деньги и едет домой. А дорога была через лес. В лесу напали на купца разбойники. Плохо бы пришлось купцу, да, спасибо, лошадь выручила. Вырвалась она от разбойников и поскакала с хозяином во весь опор домой. И пообещал хозяин на радостях, что никогда не забудет этой услуги: будет лошадь до самой смерти кормить и холить.

Лошадь хозяина спасла, а себя, видно, скорым бегом повредила. Стала она хромать и скоро затем ослепла. Не было уже в хозяйстве о нее никакой пользы. И стало хозяину жаль корма. Велел он слепую лошадь поменьше кормить, а потом и того стало жалко купцу, и велел он работнику лошадь на улицу выгнать и ворота затворить.

Дело было зимой. Работник выгнал лошадь, как велел хозяин. Долго стояла лошадь, отощала, а все от ворот не отходит. Потом поняла, что ей тут ничего не дождаться, отошла от двора хозяина и побрела по улице. Слепая лошадь шла, вытянувши шею, обнюхивала и землю, и стены, и искала губами корма, травы или клочка сена. Но бедняга ничего не находила: везде лежал снег.

Так дотащилась она до площади. Посреди площади стоял столб с колоколом. А в том городе с давних пор был такой обычай, что всякий, кому нужна была помощь или с кем случалась беда, приходил и звонил в колокол. На звон собирались на площади люди и старшины города и разбирали, в чем дело.

Добралась лошадь до столба, поймала зубами веревку от колокола и стала ее жевать от голода. Лошадь дернула конец веревки, колокол зазвонил, и пошел по городу звон громкий и протяжный. Собрались на площади люди, узнали купцову лошадь. Послали старшины за хозяином. Пришел и купец на площадь. Люди рассказали, как звонила его лошадь.

Стало купцу стыдно и жаль лошади, повинился он пред людьми, что, жалея корма, прогнал ее со двора на голодную смерть. И взял опять к себе слепую лошадь.

Чтобы чаще вспоминали люди о том, что Бог велит и к животным быть милостивыми, люди того города вырезали на камне картину, как слепая лошадь звонила в колокол, и над картиной выбили слова писания: «Праведный имеет сожаление к жизни скота своего, сердце же нечестивых жестоко».

И поставили этот камень на площади у столба на поучение людям.



Три друга



Я знал маленькую Настю в прошлом году, когда жил на даче по соседству с ее папой и мамой. Гдe бы ни была Настя, что бы она ни де­лала, всегда и всюду неразлучно с нею были собака Полкашка и толстенький дымчатый котик Мурка. Вместе бегали они вперегонки по дорожкам сада; в каждой игре, которую затевала Настя, непременно главное участие принимала и Полкашка с Муркой.

Когда же Настя училась с папой, штопала себе чулки или по­могала маме мыть посуду и приби­рать в комнатах, Полкашка всегда лежал где-нибудь тут же, побли­зости от нее, и толстенький дымча­тый котик отдыхал тоже — где бы вы думали? — взобравшись на спину Полкашки и свернувшись там в клубочек!

Они постоянно были вместе; если Полкашка был не весел, то и котик тоже сидел повесив нос; если чужие собаки нападали на Мурку, Полкашка сломя голову бросался спасать своего друга. Раз как-то котик пропал, и Полкашка три дня ничего в рот не брал и видимо страшно скучал; в другой раз собака заболела, и кошка несколько дней не отхо­дила от нее...

Несколько лет тому назад Настя гостила с мамой у бабушки. Полкашка, разумеется, тоже был с ними. Настя нашла его на дворе под забором еще слепым щенком, сама выходила его и никогда с ним не расставалась. В это время у бабушкина повара окотилась кошка; нескольких котят он оставил, так как надеялся раздать их, а одного, самого некрасивого и слабенького котенка решил утопить, взял, унес его от ма­тери и бросил в пруд. Вдруг откуда ни возьмись Полкашка — бросился в во­ду, схватил котенка зубами за шиворот и вытащил его на берег. Повар закричал на Полкашку, отнял у него котенка и опять бросил его в пруд, а Полкашку так ударил, что собачонка убежала и спряталась в кусты. Но Полкашка тотчас же выскочил из кустов, поплыл за котенком, схватил его, но уже не вернулся на прежнее место, а переплыл на другую сторону и оттуда побежал с котенком домой.

Он явился мокрый, весь в грязи к Насте и положил прямо к ее ногам бедного полузадушенного котенка. Настя с мамой выходили котенка, и с тех пор собака и котенок сделались неразлучными друзьями и не­изменными Настиными товарищами.



Неожиданный доктор



Бедный больной мальчик лежал в постели. Он был постоянно один. Проходил день за днем, а мальчик все лежал и все ему не было лучше. Его мать с раннего утра уходила на работу и возвращалась лишь поздно вечером. Уходя, она приготовляла для мальчика еду повкуснее, ста­вила перед ним воду, лекарства, которые прописал мальчику доктор, клала ему на кровать все немудреные игрушки и книжки, какие только были у Вани. Уходя, она долго-долго целовала мальчика и каждый день забегала к старушке-соседке про­сила ее:

— Так уж вы, Марья Петровна, загляните опять к моему мальчугану. Все ему не лучше, не есть ни­чего, бледный все, грустный. Вся душа за него выболела. Загляните, голубушка, сде­лайте ему, что будет нуж­но! — и она торопливо ухо­дила на работу.

Ваня лежал один, перебирал старые игрушки, выдумывал разные игры, смотрел картинки, но все это ему давно надоело. Да и грустно играть всегда одному, всегда лежа на одном месте. Он лежал, тоскуя, пока не приходила Марья Петровна. Она ласково расспрашивала мальчика, поправляла ему подушки, рассказывала что-нибудь и опять торопилась домой, так как там ее ждали внучата. Ваня любил, когда приходила старушка. Но с ее уходом ему делалось еще скучнее.

Раз Ваня по обыкновению лежал один. В комнате было жарко и душно. Только из полуоткрытой двери врывалась струя чистого, свежего воздуха. Ваня лежал и. скучая, переводил глаза с окна на стену, со стены на шкаф с посудой, со шкафа на дверь. Вдруг в дверь выглянула серая усатая мордочка, выглянула, осмотрелась и замурлыкала. За мордочкой показалась выгнутая спина и в комнату вошел серый котенок. Он вошел, огляделся, еще раз понюхал воздух и на­правился прямо к Ваниной кровати. Котенок был голоден и запах Ваниного завтрака приманил его.

— Ксс-ксс! — позвал его Ваня. Лицо его оживилось и даже покрылось легким румянцем.

Котенок вспрыгнул на кровать, потерся, громко мурлыкая, о Ванину руку и потянулся к столу, с которого так заманчиво пахло.

Ваня достал со стола булку, обмакнул ее

в молоко и дал котенку. Котенок с жадностью принялся за еду, а глядя на него, начал есть и Ваня. Котенок наелся и начал, мурлыча, умываться. Он тщательно лизал свою лапку и потом преуморительно тер ею свою усатую мордочку. Глядя на своего гостя, Ваня заливался веселым смехом.

Когда в комнату вошла Марья Петровна, чтобы навестить мальчика, оба новые друга сладко спали, крепко обнявшись. На столе стояла пустая тарелка. Марья Петровна подошла к кровати, посмотрела на мальчика, и па цыпочках, неслышно вышла.

Когда вечером пришла мать Вани, она еще с лестницы услыхала его веселый смех. Давно уже не слыхала его она! Как радостно забилось ее сердце! Она почти бегом добежала до своей комнатки и, открыв дверь, остановилась на пороге.

На кровати, перегнувшись к полу, лежал ее мальчик и водил концом полотенца, а серенький котенок бегал за ним, прыгал, перевертывался на спину и старался лапками схватить полотенце. Мальчик весело смеялся, щечки его порозовели. И как весело, радостно, бодро заговорил он, когда мать подошла к его кровати!

Котенок остался у Вани. Каждый день они вместе просыпались, вместе ели, играли, вместе ложились спать. Ваня повеселел, щечки его день ото дня делались розовее, сил прибавлялось с каждым днем. Когда через неделю пришел навестить его доктор, он застал Ваню уже сидящего на стуле с его маленьким другом на коленях. Доктор даже удивился, до чего поправился мальчик. Он расспрашивал Ваню, как он провел эту неделю, и, уходя, погладил его по голове и пощекотал коту под шеей.

Когда же еще через неделю пришел доктор, Ваня был уже на ногах. Мать Вани не знала, как и благодарить доктора за то, что он помог ее мальчику. А доктор в ответ на ее благодарность взял котишку на руки и сказал:

— Вот этого доктора благодарите, без него я бы ничего не поделал. Он пришел развеселить нашего мальчика, а, развеселив, дал ему сон и аппетит, а с ним и здоровье.

Волшебный конь

Сказка Брянчанинов А. А.

Анатолий Александрович Брянчанинов (1839-1918), внучатый племянник великого подвижника Божия святителя Игнатия, известен историкам литературы как талантливый прозаик и драматург. Среди замечательных творений Анатолия Александровича – на видном месте его стихотворные переложения русских народных сказок. Написаны они увлекательно, мудро, с тонким знанием родной речи, с предельной передачей всех подробностей подлинника. К тому же, сказки А.А. Брянчанинова еще весьма умело украшены рисунками, дополнительно толкующими тот или иной образ. Эти сказки так полюбились детям, что выдержали два издания: одно вышло отдельной книгой в 1885 году, а второе - десять лет спустя, в двадцати пяти небольших выпусках.

Предлагаем вашему вниманию одну из сказок в стихах Анатолия Брянчанинова.


Жил старик со своею старухой;
Во всю жизнь они были бездетны;
Вот на мысль им однажды вдруг вспало,
Что лета их уже пожилые,
Помирать в скором времени надо,
А Господь им наследника не дал,
И молиться Создателю стали,
Чтобы детищем Он их утешил.
Положили они и заклятье,
Что как скоро родится младенец —
Первый встречный и должен быть кумом.
Услыхал их молитву Создатель,
И сынком разрешилась старуха.

Снарядился родитель за кумом;
Только вышел — катит ему в встречу
Государь в богатейшей повозке.
Не знавал его старый, подумал,
Что боярин какой повстречался.
Говорит ему: — Сделай мне милость:
Окрести у меня мальчугана!
— У тебя разве нету знакомых?
— Как не быть, да уж мы положили,
Что как скоро родится младенец,
Первый встречный и должен быть кумом.
— Хорошо! — государь согласился,
Сто рублей ему дал на расходы
И сказал, что назавтра приедет.
Через день состоялись крестины
И младенца назвали Иваном.

Не годами, а только часами
Поднимается крестничек царский,
Словно тесто на свежей опаре.
В десять лет уже молодцем вырос
И почуял огромную силу.
На ту пору о крестнике вспомнил
Государь, пожелал его видеть
И велел, чтоб Ивана немедля
Привели во дворец его царский.

Вот старик собирать начал сына,
Сто рублей ему дал из кубышки
И велел запастися лошадкой:
Путь ведь дальний — пешком не добраться.
В город стольный Иван снарядился
И старинушку древнего встретил.
— Как живётся, Иван-сын крестьянский,
Ты куда путь-дороженьку держишь?
— А собрался я, дедушка, в город, —
Надо лошадь купить непременно.
— Ну, так слушай, коль хочешь удачи:
Как придёшь ты на конную площадь,
Там мужик продавать будет лошадь,
Заморённую, чуть что не клячу;
Что ни спросит — давай, не торгуйся,
А как купишь — паси её дома,
По росам, на лугах заповедных
Ровно дюжину утренних зорек,
И тогда ты лошадку узнаешь!

Благодарствовал молодец старца,
Разыскал мужика того с клячей
И, купив её за сто целковых,
В дом отцовский приводит покупку.
Огорчился старик, рассердился:
— Ну, сынок, раздобылся лошадкой:
К живодёру веди уж скорее!
— Погоди, на моё может счастье
И поправится вскоре лошадка!
Стал Иван её каждое утро
Выводить на луга заливные,
И как минула дюжина зорек —
Вдруг клячонка конём объявилась,
Смелым, быстрым, красивым, на диво,
И таким в пониманьи разумным,
Что лишь только Иван что помыслит,
А уж конь всё то ведает, знает!

Справил сбрую Иван боевую,
Оседлал свою добрую лошадь,
И, простясь с стариком да старухой,
В стольный город немедля поехал.
Приезжает, царю доложился,
Государь его принял приветно,
Угощать его начал на славу,
Сам же смотрит и только дивится:
"Десять лет, а детина здоровый,
Взял и ростом, и видом, и смёткой, —
Богатырь, словно в сказке и только!"
Чин пожаловал крестнику важный
И велел во дворце оставаться.

Правит молодец службу исправно,
Никакого труда не боится,
А за правду стоит всюду грудью;
Полюбил его царь за то пуще
Всех бояр, и князей, и придворных,
И во всём ему на слово верил.
Оскорбилась вся знать на Ивана
И держать совещания стала,
Как бы царского крестника лучше
Подвести под опалу царёву.
Вот однажды на званом обеде
Государь и спроси у придворных;
Как им нравится крестничек царский?
— От Ивана мы, — те отвечали, —
Ни добра не видали, ни худа, —
Лишь одно про себя помекаем:
Зародился хвастлив уж не в меру!
Не однажды он нам похвалялся,
Что в таком-то неведомом царстве,
За высокой и крепкой оградой,
В теремах расписных, златоверхих,
Проживает Настасья-царевна,
Красоты небывалой девица,
Что никто ту красу не добудет,
А что он её вскоре достанет
И возьмёт непременно в замужство!

Царь за крестником шлёт в ту ж минуту
И пеняет ему за утайку.
— Государь! — удивляется крестник, —
Мне того и во сне-то не снилось!
— Ну, теперь отпираться уж поздно, -
Говорит ему царь, рассердившись, —
Коль хвалился, так дело и сделай;
А не сделаешь — к смерти готовься!

Запечалился молодец бедный,
Ниже плеч буйну голову свесил
И пошёл в тот же час на конюшню,
Чтоб коню своё горе поведать.
— Не кручинься, Иван-сын крестьянский, -
Провещал ему конь богатырский, —
Помолись-ка усерднее Богу
Да ложись почивать без тревоги, —
Это дело мы сделать сумеем;
Только денег поболее требуй,
Чтоб дорогой нам было не скучно,
Да питья и еды было вдоволь.
Встал поутру Иван, помолился
И пошёл за казной к государю;
Получил и, собравшись в дорогу,
В неизвестное царство поехал.

Скоро ль, долго ли, близко ль, далёко ль,
Приезжает он в некую землю
И завидел блестящие кровли
Теремов расписных, златоверхих;
Вкруг палат высочайшие стены
И нигде ни окошка, ни дверки.
Молвит конь богатырский Ивану:
— Подождем-ка, хозяин, до ночки,
Обернусь я орлом серокрылым,
И махнем мы с тобой через стену;
Будет спать на ту пору царевна —
Проберись осторожно к ней в спальню
И бери красну девицу смело.

Дождались они ноченьки тёмной;
Обернулся орлом конь волшебный,
Взял Ивана, махнул чрез ограду
И поставил его у крылечка.
Входит молодец добрый в палаты:
Всюду тихо, прислуга заснула;
Пробрался потихонечку в спальню —
На кроватке Настасья-царевна
Сладким сном почивает глубоким.
Разметала богатые ткани,
Одеяла спустила собольи;
Словно змейки рассыпались косы;
Щёки нежным румянцем алеют;
По устам пробегает улыбка.
Загляделся Иван на царевну,
Отуманился страстью кипучей
И к устам ее дивным склонился.
Пробудилась царевна, вскричала —
И исправные, верные слуги,
В ту ж минуту отвсюду сбежавшись,
Добра молодца крепко связали
И в тюрьму под замок посадили.

Вот сидит он и думает думу:
"С головой, знать, проститься мне надо!"
А конёк той порою не дремлет:
Перекинулся малою птичкой,
Прилетел на окошко темницы
И хозяину молвит поспешно:
— Завтра утром я выломлю двери, —
Убегай и в саду схоронися
За таким-то кустом, у дорожки;
Выйдет утром гулять королевна —
Обернуся я нищим убогим
И просить подаяния стану, —
Не зевай же, не то мы погибнем!

Утром конь подобрался к темнице
И копытами дверь её вышиб;
Добрый молодец выбежал мигом
И в саду под кустом притаился.
Вышла в сад прогуляться царевна
И как только с кустом поравнялась —
Подошел к ней с поклонами нищий.
Стала шарить в карманах царевна,
Чтоб достать старику подаянье,
А Иван, подскочив осторожно,
Обхватил красну девицу крепко
И платок на уста ей накинул.
Вмиг орлом перекинулся нищий,
Подхватил их обоих на крылья,
Перенёс чрез высокие стены
И, на землю спустивши Ивана,
Обернулся конём богатырским.
Сел Иван на него с королевной
И помчался, как вихорь, дорогой.

Долго ль ехали — в луг приезжают;
Видят, борются два великана
И лежат помело с кочергою.
— Что вы, братцы? За что вы деретесь? —
Их Иван-сын крестьянский пытает.
— Поделить вот не можем наследство;
От отца нам остались две вещи:
Помело да клюка, что ты видишь,
Каждый хочет и то и другое.
И на смерть порешили мы биться:
Кто останется жив — тот наследством
И владей уже всем на здоровье!
— А давно ли вы спорите, братцы?
— Да вот третий годочек кончаем,
А всё толку никак не добьёмся!
— Чудаки! Велико ли богатство
Помело с кочергою погнутой,
Чтоб за них драться боем смертельным?
— Не болтай, коль не ведаешь дела!
С ними всюду ты будешь с победой;
Сколько б силы ты вражьей ни встретил —
Принимай с нею бой без боязни:
Где махнешь помелом — будет площадь,
Что клюкой заберёшь — то в полоне!
— Да, наследство, пожалуй, недурно! —
Поразмыслил Иван. - Хоть и мне бы!
— А давайте-ка, братцы, хотите,
Разделю я вас поровну тотчас?
— Сделай милость! — Иван-сын крестьянский
Слез с коня, взял пригоршню песочку,
В лес завёл великанов подальше
И рассеял песок по лужайке.
— Вот сбирайте; кто больше притащит,
Тот клюку с помелом и получит.

Мигом бросились те за работу,
А Иван той порою, не мешкав,
Подхватил помело с кочергою
И понёсся вперед, словно ветер.
Приезжает в свое государство, —
Видит горе с отцом его крестным:
Повоеваны лучшие земли,
Под столицей несметное войско
Разорить всё дотла угрожает,
Самого государя повесить.
Скрыл в лесочке Иван королевну
И помчался на воинство вражье;
Как махнет помелом — так полками
И валятся враги, словно стебли
Под косою умелой да острой.
Перебил он их страшную силу,
А всё то, что от смерти спаслося,
Зацепил в одну кучу клюкою
И погнал пред собою в столицу.
Встретил царь его с честью великой,
С трубным гласом и громкой пальбою,
Наградил и казной, и чинами
И велел во дворце оставаться.
Отпросился Иван ненадолго
И представил Настасью-царевну.
Похвалил его царь, подивился
И Ивана-крестьянского сына
Обвенчал на прекрасной царевне.

1895