)))) ))))))

Размещено 17:42 18/9/2010
Часть 1

"Живое предание Церкви, святого Православия и смиренного иноческого жития", – так определяет значение старца Иоанна (Крестьянкина) для наших дней наместник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон (Секретарев). И далее делится своим сокровенным духовным опытом: "Думаю, что батюшку отца Иоанна можно сравнить с Апостолом Иоанном Богословом, его небесным покровителем, потому что он совершил апостольское служение в наше смутное время, проповедовал о любви Христовой и, как Апостол Павел, входил во все тонкости человеческой жизни и давал мудрые христианские советы. Также можно сказать и о том, что отец Иоанн является современным неложным толкователем Апокалипсиса. Прочитав письма батюшки к разным лицам и проповеди, можно убедиться в его рассудительности в толковании событий".

Благословенное детство и юность

Однажды отца Иоанна, уже восьмидесятилетнего старца, паломник-священник спросил: "Батюшка, отец Иоанн, скажите, почему у вас всегда +40", видимо, гость имел в виду, образно говоря, энергичность отца Иоанна. Батюшка ответил: "Таким надо родиться". А еще сказал: "Почему я летаю в 80 лет?" И сам себе ответил: "Совесть у меня чиста". А в день своего 90-летия старец сказал: "Я родился для того, чтобы быть тем, кто я есть".

"Таким надо родиться" и "Совесть у меня чиста" – эти слова можно поставить эпиграфом к рассказу о благословенном детстве отца Иоанна.

Младенец Иоанн был последним восьмым ребенком немолодых родителей, орловских мещан Михаила Дмитриевича и Елизаветы Илларионовны Крестьянкиных. Появился он на свет 29 марта (11 апреля по новому стилю) 1910 года. Господь призвал в Свои обители родного отца мальчика, когда ему было всего два года, но дал ему взамен драгоценных (так называл их сам батюшка) духовных наставников – орловских пастырей, старцев и стариц, которые с ранних лет научили его главному – чистоте совести. Потому уже на исходе дней, поражающий своим неизменно бодрым и радостным духом, он мог свидетельствовать: "Совесть у меня чиста".

Матери Господь уже в первые годы жизни Вани открыл, что он – избранник Божий. Однажды, в раннем младенчестве, когда он тяжело болел и почти умирал, мама, утомленная бессонными ночами и переживаниями о нем, задремала над детской кроваткой и как наяву увидела перед собой неземной красоты девушку, которая обратилась к ней со словами: "А ты мне его отдашь?" – "Отдам, отдам!"

Это была святая великомученица Варвара. После этого видения мальчик стал выздоравливать, а святая Варвара стала спутницей его жизни, до конца дней старец обращался к ней в молитве. Так можно сказать, что отец Иоанн был предназначен к иночеству от чрева матери. "Таким надо родиться".

Хранить чистоту и целомудрие помогала Матерь Божия, под покровом которой он находился с младенчества и до конца дней – в орловском родительском доме самой большой святыней была икона Божией Матери "Знамение", которую однажды мать Вани увидела в чудесном сне, свидетельствующем, что Она их семейная Заступница… Эту икону Ваня Крестьянкин увез с собой как материнское благословение, покидая Орел.

Спустя много лет, находясь при смерти, он еще раз получил свидетельство особого заступничества Матери Божией – исцелился от смертельной болезни после того, как в келию была внесена подаренная богомольцами икона Богородицы "Взыскание погибших".

Благодарность за постоянное заступничество Царицы Небесной изливалась в тех благодатных проповедях, особенно посвященных празднику Успения, которые отец Иоанн будет произносить в долгие годы своего священства.

О посещении Самой Царицей Небесной смиренной кельи старца Иоанна он скажет незадолго до смерти…

Мама, Елизавета Илларионовна, вынесшая немало горя в жизни – троих детей она потеряла во младенчестве, рано стала вдовой, семья жила в нужде и трудах – была любвеобильным и неунывающим человеком. По рассказам старца Иоанна, она одаривала любовью не только своих близких, но всех, кого Бог посылал на жизненном пути. На все праздники в доме собиралось много гостей, и хлебосольная хозяйка старалась каждого угостить, да еще и с собой дать гостинца. Частыми гостями маленького, почти вросшего в землю домика с двумя окошками, были монашествующие – сестры орловских обителей. Маленький Ваня не упускал случая, пока монахини за чаем беседовали с мамой, уединиться в прихожую, где висели рясы и клобуки, и примеривал их…

Также батюшка рассказывал, что когда он в раннем детстве смотрел на портрет священника в приходском доме, то всегда мысленно желал для себя рясу, крест и камилавку на голову. А когда старшие братья шутливо предлагали назвать ему девочку-невесту, он не по-детски серьезно отвечал: "Я монах".

В отношении к своему младшему сыну Елизавета Илларионовна проявляла благоговейное отношение, даже когда он подкармливал вредящих дому мышат, она воспринимала это как проявление жалости ко всему слабому и не препятствовала ему. Мама была участницей младенческих домашних "богослужений", совершаемых Ваней в подражание тому, что он видел в храме, А когда ему исполнилось шесть лет, с радостью отдала сына на пономарское служение, помогала ему чистить лампады и церковную утварь. Тогда и появились у Вани драгоценные духовные наставники, имена которых он с благоговением поминал до конца своих дней, написав однажды: "Время не стерло из памяти почти всех служащих в то время в орловских храмах, так они были все значительны и богомудрые – Божии служители". И мы в жизнеописании старца перечислим имена орловских подвижников, благодаря которым и стал "живым преданием смиренного иноческого жития".

Протоиерей Аркадий Оболенский, протоиерей Николай Азбукин, протоиерей Владимир Сахаров, протоиерей Всеволод Кавригин, епископ Николай (Никольский), епископ Серафим (Остроумов), протоиерей-старец Георгий Косов, старица Вера (Логинова), блаженный Афанасий Сайко.

Город Орел и его окрестности до революции были богаты благодатными людьми и святынями, хранившимися в многочисленных монастырях и храмах. Маленький Ваня Крестьянкин был избранным сосудом, который собрал в себя эту почти тысячелетнюю благодать и потому во времена "духовного голода" действительно мог стать "живым преданием Церкви". Более того, он получил благословение на выполнение этой миссии от своих наставников, – дважды повторенное епископское слово (сначала епископа Николая, потом епископа Серафима) стало путеводным на всю жизнь.

В 1929 году в Донском монастыре в Москве Иоанн Крестьянкин получил благословение от святейшего Патриарха Тихона (Белавина). Старец уже на исходе своих земных дней говорил, что до сих пор чувствует ладонь святого Патриарха на своей голове.

Господь пошлет старцу Иоанну великую радость: молиться Святейшему Тихону после прославления его в лике святых в 1998 году. Так же как и своему духовному наставнику епископу Орловскому Серафиму, прославленному на Соборе 2000 года.

В 1929 году Иоанн закончил общеобразовательную школу и поступил на бухгалтерские курсы. Благодатное ученичество у духоносных наставников, а также и у родной любвеобильной мамочки, пробудило уже в совсем юном возрасте в нем дар рассудительности и совета. Батюшка вспоминал, что на гражданской работе к нему обращались сотрудники, которые были намного его старше, с житейскими, семейными, рабочими вопросами. И его совет помогал справиться с казалось бы неразрешимыми ситуациями. Уже в то время он учился внимательно присматриваться в жизни, опасаться категоричности: "или все белое, или все черное – этого я принять не могу". Учился бегать, как огня, формализма, холодной отстраненности. "Жизни учит сама жизнь", – будет писать старец в письмах к самым разным людям, как аксиому этого выбранного в юности пути.

Первый же год работы по специальности стал началом пути исповедничества. Таким образом был продолжен подвиг духовных наставников – исповедников Христовых – епископа Николая и епископа Серафима. Частые "авралы" не давали посещать богослужения. Пришлось выбирать между церковью и работой. После отказа участвовать в очередном рабочем "аврале", пришедшемся на праздничные дни, молодой бухгалтер был уволен со своей должности с "волчьим билетом". В родном городе теперь найти работу он не мог. Орловская старица Вера (Логинова) благословила ехать в Москву и предрекла будущую встречу на Псковской земле (которая произошла более чем через 40 лет).

Детство и юность старца Иоанна пришлись на тяжелое время революционного лихолетья. Но он никогда не "окаявал" тех дней. И всегда повторял, что в духовной жизни главное – "вера в Промысел Божий и рассуждение с советом". На все времена. В конце жизни, когда православный народ захлестнули апокалипсические настроения, старец говорил: "Я ведь человек-то старый, и во времена моей молодости, когда явно сокрушались устои былой жизни, облагодатствованные люди не дерзали объявить то время концом истории. А ныне дерзких много, а жить надо, спасаться надо, и милость Божия и теперь та же".
И добавлял: "В то суровое время люди являли Божию любовь к жизни. Для Божиих людей и вокруг все Божие, и в радости, и в скорби – все Господь за руку ведет. Иди, да радуйся, только береги это неоцененное водительство чистотою сердца и любовью".

Старец Иоанн Крестьянкин первым в нашей Церкви за шесть лет до памятного Архиерейского Собора, на котором был прославлен сонм новомучеников и исповедников Христовых, произнес проповедь о них, которая тут же разлетелась по всей верующей Руси и была воспринята, как живое слово о торжестве правды Божией в условиях тяжелейшего бесправия человека.

Свидетельством того, что Господь призрел на особое почитание старцем Иоанном тех, кто в Апокалипсисе назван "свидетелями Христовыми" и принял его личный подвиг, стало то, что Он призвал старца в Небесные обители в день памяти новомучеников и исповедников Христовых. Так соединились начало и конец жизни праведника.

Московская пора жизни

Московский период жизни отца Иоанна Крестьянкина (с 1932 по 1945 год) являет нам пример сохранения чистоты среди соблазнов мира. Чистоты телесной, сердечной и чистоты ума. Жизнь юноши протекала в многолюдстве, у него не было места, где он мог бы уединиться, и окружали его на бухгалтерской работе, в доме, где он снимал угол, на улицах советской столицы "люди новой формации". Даже старушка, у которой он жил, не могла понять, зачем такой молодой человек привез с собой с родины иконы и повесил их в красном углу, почему он не проявляет никаких увлечений, свойственных юношеству, почему по воскресеньям уходит из дома. Также и на гражданской службе женщины-бухгалтера видимо чувствовали, что он "не от мира сего", потому посвящали его в свои семейные тайны. И он давал им облегчить душу, излить свое горе – "для чистого все чисто".

Можно сказать, что уже в юности, до принятия сана, Иоанн Крестьянкин вступил на путь духовной жизни, освященный Иоанном Кронштадтским – он жил в народной гуще, но сохранял своего "внутреннего человека" от рассеянности. Он не был "одиночкой", у него всегда было много друзей, но по духу он всегда был монахом.

Опыт неоскверненной сокровенной жизни в миру рождался от молитвенного навыка, полученного еще в детстве и от того, что он нелицемерно и чисто любил людей, и они платили ему тем же. Например, после того, как скончалась домохозяйка юноши, и он оказался перед угрозой остаться в Москве без жилья и прописки, случилось чудо – жилищная контора сама ходатайствовала о прописке Ивана Михайловича Крестьянкина в освободившейся комнате.

Второй пример человеческой доброты в ответ на открытую сердечность юноши относится уже к военному времени. Иван Михайлович скрывал у себя дома отставшего от своей эвакуационной колонны двоюродного брата. И ему, и брату по законам военного времени грозило суровое наказание. Но умеющему привлечь к себе человеческое сердце юноше удалось так поговорить с генералом, от которого зависела их судьба, что вместо наказания они получили избавление от голода. Им были выданы талоны на воинский паек.

В Москве, так же как и в детские, и в первые юношеские годы в родном Орле, Иоанн Крестьянкин старался "приникать к святости", – как мудрая пчела собирал нектар духовный от многочисленных еще в то время московских подвижников и со святых мест. Среди своих духовных наставников того времени отец Иоанн называл блаженную болящую девицу Зинаиду и блаженного Дмитрия. Эти рабы Божии всю жизнь были прикованы к постели, но явственно излучали свет Христов и радость жизни. Так и отец Иоанн в то время, когда изнемогал от немощей телесных, оставался бодрым и радостным и умел сопереживать людям, забывая собственную болезнь и слабость.

Духовным отцом Иоанна Крестьянкина, которого он до конца дней своих вспоминал с благоговением и благодарностью, стал почитаемый в Москве потомственный священник – протоиерей Александр Воскресенский. Около отца Александра собрался круг молодых людей: Александр Москвитин (будущий архимандрит Афанасий), Василий Серебряников (будущий старец-протоиерей), Константин Нечаев (будущий митрополит Питирим), Владимир Родин (будущий протоиерей) и Иоанн Крестьянкин (будущий великий всероссийский старец).

"Его молитва и напутствие поставили меня на радостный путь служения Богу", – писал об отце Александре старец Иоанн уже в глубокой старости. Духовник помог сориентироваться и в непростой церковной ситуации тех лет. Молодые горячие люди с трудом могли понять тот компромисс, на который пришлось пойти митрополиту Сергию (Страгородскому) в отношениях с советской властью. Мудрый духовник остудил горячность, а потом Сам Господь послал вразумление через сонное видение. Во сне Иоанн увидел митрополита Сергия, служащего в Богоявленском кафедральном соборе. И вот он видит, что владыка подошел к нему, Ивану Крестьянкину, положил руку на плечо, и близко наклонившись, проговорил: "Ты меня осуждаешь, а я ведь каюсь". И тотчас Иван всем существом прочувствовал глубину души митрополита Сергия, и увидел его входящем в алтарь, озаренный фаворским светом.

Этот опыт, данный ему Господом в юном возрасте, будет незабвенным на всю жизнь, – научит вглядываться во внутреннюю, духовную суть явлений, не поддаваться эмоциям и смущениям и помнить, что главное – хранить Церковь от раскола. Это особенно проявится в конце жизни старца в связи с вопросом об индивидуальном налоговом номере, вызвавшем такую бурю в среде церковного народа.

"Он нашего рода!" – могли бы сказать о юноше Иоанне Крестьянкине святые Христовы. От его облика, запечатленного на фотокарточках тех лет, веет чистотой, радостью, покоем, детской открытостью. Но для того, чтобы сохраниться в такой духовной целостности, нужно было быть духовно бодрствующим. Помогало в этом бодрствовании не только общение с духоносными людьми, но и "общение с небесными жителями" через молитву и чтение книг. Основой тех книг, которые отец Иоанн составил позднее, живя в Псково-Печерском монастыре, было то, чтение, к которому он прилежал от юности. Придя в монастырь он принес с собой ворох тетрадей с выписками из святых отцов, которые вел с юности, а так же и дореволюционные издания, собранные на приходах.

В книге отца Иоанна "Размышления о душе" мы находим слова, в которых содержится ответ на вопрос: "Как смог юноша Иван Крестьянкин стать великим старцем Иоанном?"

""Был в сердце моем как бы горящий огонь" (Иер.20,9). Откуда это? Вам отвечает преподобный Ефрем Сирин: "Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем. Земля не выносит стопы его, а чистое сердце носит Его в себе". И можно сюда прибавить еще: Созерцает Его без очей по слову Христову – "Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят".

У людей с чистым сердцем душа прилепляется ко Господу, и Господь, любя такую душу, соединяется с ней, и тогда душа и Господь делаются единый дух, единое срастворение, единый ум. Тело души остается поврежденным на земле, а ум ее всецело жительствует в небесном Иерусалиме, восходя до третьего неба, прилепляясь ко Господу и там служа Ему.
Но в такое состояние душа приходит не вдруг, а через испытания. Через многие труды и подвиги, в течение долгих лет".

29 июля 1944 года Иван Михайлович Крестьянкин освободился от гражданской службы. В армию во время войны он не был призван из-за сильной близорукости. По благословению духовника он стал готовиться к принятию священного сана. Благословение на службу псаломщика в Казанском храме села Коломенского молодой человек получил от митрополита Николая (Ярушевича), этот же мудрый архипастырь через полгода рукоположил его в дьяконы. Владыку Николая старец Иоанн будет благоговейно почитать как при жизни, так и после его кончины.

В 1945 году, менее чем через год после начала дьяконского служения, только что ставший Патриархом Алексий I рукоположил отца Иоанна во священники.

Но еще до этих судьбоносных в жизни Ивана Михайловича Крестьянкина событий, Бог открыл ему его будущее предназначение, которое является высшей степенью пастырского служения, – быть старцем. Перед окончательным расчетом с гражданской службой он увидел во сне старца Амвросия Оптинского, который, обращаясь к кому-то из монахов, сказал, показывая на юношу Иоанна: "Принеси два облачения, мы с ним будем служить". И теперь уже можно сказать, что старец Иоанн (Крестьянкин) был равен преподобному старцу Амвросию для нашей эпохи. Так же он был советчиком, утешителем, врачевателем многочисленной российской паствы, так же много принимал у себя людей в монастыре и так же много отвечал на письма. Те картины, которые приходилось видеть в Псково-Печерском монастыре на исходе XX века, во всем были подобны тому, что происходило на исходе века XIX – старец всегда шествовал по монастырю, круженный "роем" паломников, неустанно назидая словом и делом.

Сила слова старца Иоанна не уступает благодатной силе эпистолярного наследия великого оптинского старца. И, верим, что, как и те слова, что были написаны в Оптиной более ста лет назад, так и те, что совсем недавно легли на бумагу в скромной келье Псково-Печерского монастыря, переживут не одно поколение верующих христиан и будут восприняты ими с благодарностью.

Отец Иоанн сам нам ответил на вопрос: в чем был источник силы духовной, которую, несомненно, и через века будут чувствовать верующие люди. "Что же питало правду жизни?" Что вскармливало и взращивало людей духа, силы и мужества? Во-первых, вера Богу – Творцу и Промыслителю, во-вторых, любовь к Богу и осознание Его беспредельного величия и благости, и рядом с этим являлось смиренное сознание своей крайней немощи и недостаточности.

И великие идеалы чистоты и святости порождали желание жить и трудиться во имя этих идеалов, а смирение вознаграждало тружеников силой от Бога к свершению их.

Вера, любовь и смирение были безошибочными путеводителями людей в бушующем житейском море и вели за собой в жизнь истину, искренность и простоту".

)))) ))))))

Размещено 17:45 18/9/2010
Жизнеописание старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина)
Часть 2

Часть 1

Начало пастырского служения

Любвеобильный дух оптинского старчества передался молодому священнослужителю не только через прп.Амвросия Оптинского, но и через одного из последних оптинских насельников, доживших до 1950-х годов – игумена Иоанна (Соколова). После смерти отца Александра Воскресенского он стал духовным отцом иерея Иоанна Крестьянкина.

"Священство – добровольное мученичество", – напишет отец Иоанн в письме хотящему принять священный сан. Эти слова были рождены опытом жизни. А в слове "О духовничестве" старец изобразил тот идеал, которому и сам следовал: "Духовники народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решать, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению".

Время, в которое отец Иоанн вступил на путь пастырского служения, было особенно трудным. Война обездолила каждого, кто приходил в храм Божий и искал в нем утешения. И тут нужно было настоящее сострадание, нужно было жить общей жизнью с народом, быть народным священником. Говорить с людьми на их языке, вникать в их конкретные нужды. Молодой батюшка не только часами принимал исповеди (что тогда не поощрялось, склонны были обойтись "общей исповедью"), не только произносил берущие за душу проповеди (что тоже не поощрялось), но был участником и повседневной жизни своего прихода в московском Измайлове. Ходил по домам с требами: крестил, исповедовал, причащал (что было совсем небезопасно в те годы). По воспоминаниям прихожан батюшка делился с ними последним, что у него было, и смирялся. Как пример идеального народного пастыря он приводил епископа Онисифора Калужского.

Владыка Онисифор был магистром богословия старой школы. После ссылки его назначили на Калужскую кафедру. Так он и прибыл на место своего служения: в порыжевшем пальтишке и со сверточком, в котором были собраны рипиды, жезл и архиерейское облачение. Пришел он в собор, встал среди молящихся. Пробегает матушка алтарница в апостольнике, ленточки такие разглаженные развеваются за ней. Он говорит: "Мать, передай записочку отцу настоятелю". – "Да ну вас", – побежала. Возвращается обратно. "Мать, очень важно, передай". – "У нас настоятель строгий, проходимцев не любит", – убежала в алтарь. Бежит опять. "Матушка, очень важно, передай". – "Ну надоели, давайте!" Пошла к настоятелю… Возвращается: "Владыка, благословите… простите… я не знала…" – "Бог благословит, Бог простит. Забирай облачения, готовь! Вечером будет архиерейская служба". Так он вступил на кафедру. Готовил он себе сам. И в магазины, и за продуктами тоже ходил сам. В овощной пришел, стоит за картошкой в очереди. Женщины его узнают: "Владыка, возьмите без очереди". – "Да нет, у вас дети, семья, вы заняты, а я постою".

По прошествии лет отец Иоанн оценивал происходившее с ним в те годы, как действие благодати Божией: "Живое рвение к служению ходатайствовало обо мне перед Богом и людьми как о духовнике. В то послевоенное время это было очень ответственно, серьезно скажу, опасно. Я полностью отдавался служению этому".

Нельзя сказать, что пастырское горение отца Иоанна нравилось его сослужителям, а тем более тем, кто неустанно "опекал" Церковь в те годы. "Мы были связаны по рукам и ногам, – вспоминал батюшка, – каждое наше слово взвешивалось неправедными весами врагов Церкви. Но сила Божия в немощи совершается (2 Кор. 12, 9), это я вижу реально всю жизнь, и сильны мы только силой Божией".

Для того, чтобы уберечь отца Иоанна от пристального внимания "опекунов" ему назначили ставшее для него духовным праздником послушание – уехать из Москвы и принять участие в подготовке к открытию поруганной Троице-Сергиевой Лавры. Это произошло зимой 1946 года. В старости батюшка писал: "Воспоминания о времени моего пребывания в Московской Духовной Академии и короткий срок моего жития в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры до сих пор живы и согревают мою душу всякий раз, как я достаю их из запасников моей памяти". Добавим от себя, что это благодушное, благодарственное настроение родилось не сразу. Дело в том, что из Лавры отец Иоанн был отозван уже через полгода после начала служения в обители прп.Сергия. Это была страшная духовная рана, душа скорбела от того, что не получила давно ожидаемое – монашество. Но и в этой ситуации, еще не получивший пострига отец Иоанн, повел себя как истинный монах – он принял совершившееся с полным послушанием, как волю Божию.

Через полгода батюшка получил благословение на учебу на заочном отделении Московской Духовной Академии (семинарию он закончил экстерном). Таким образом, связь с лаврскими святынями не была прервана, так же, как и общение с духовными друзьями и наставниками, которых он приобрел в обители, а потом и во время учебы: архимандритом Гурием (Егоровым), будущим митрополитом Антонием (Мельниковым), будущим архиепископом Сергием (Голубцовым), будущим митрополитом Питиримом (Нечаевым). Дружба с этими духовными пастырями не прерывалась до конца дней.

В 1950 году отцом Иоанном была написана кандидатская работа "Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни". Диссертация не была защищена, как сказал сам старец: "Господь перевел меня на другое послушание", – в ночь на 30 апреля батюшка был арестован. Несомненно, согревали страдальца за Христа узника-иерея Иоанна напутствия преподобного Серафима, о которых он впоследствии вспомнит в одной из своих проповедей. "Вот что делай: укоряют – не укоряй; гонят – терпи; хулят – хвали; осуждай сам себя, так Бог не осудит, покоряй волю свою воле Господней; никогда не льсти; познавай в себе добро и зло; блажен человек, который знает это, люби ближнего твоего: ближний твой – плоть твоя. Если по плоти живешь, то и душу, и плоть погубишь; а если по-Божьему, то обоих спасешь".
"Радость моя, молю тебя, стяжи мирный дух!" – сказал отец Серафим другому вопрошающему и тут же объяснил: "…это значит надобно быть подобно мертвому или совершенно глухому или слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым".

Узы за Христа

"Господь переводит меня на другое послушание – в заключение, к новой пастве и новому руководству. Помышлял ли я о таком проявлении воли Божией? Конечно, нет. Но по опыту скажу, что чем скорее мы сердцем примем Богом данное, тем легче будет нести благое иго Божие и бремя Его легкое. Тяжелым оно становится от нашего противления внутреннего".

Первым "пасомым" отца Иоанна в новых условиях стал его следователь. Батюшка не забывал его до конца дней, молился за него. Воспитанный в атеистическом мировоззрении молодой человек старался разрушить благостное настроение узника, предоставляя ему пачки доносов, клеветы, ложных обвинений, под которыми стояли подписи людей, которых он хорошо знал. Кульминационным моментом для следователя была очная ставка с клеветником-священником. Но отец Иоанн, вместо того, чтобы смутиться или расстроиться, подобно Христу, лобызавшему Иуду, принял своего обидчика в объятия, из которых он свалился на пол в обморок: "советь Господь пробудил".

Больше четырех месяцев под следствием в ожидании приговора, а потом этапа провел отец Иоанн сначала на Лубянке, в Бутырке, а потом в страшной Лефортовской тюрьме. В одних из воспоминаний говорится, что тогда он был подвергнут не только моральному давлению, но и физическим пыткам. Все выдержал воин Христов, не сдался. А главное – не потерял присутствия духа и сокровенной молитвенной радости. Лучше всего об этом состоянии, которое непонятно было его мучителям, да и вообще не может быть понятно человеку недуховному, сказал сам батюшка: "Сколько Божиих людей провело всю свою жизнь в болезнях и застенках и благодарили Бога. И душа их не только не потерпела ущерба, но засияла светлее злата, и возросла до таких высот духовности, что стали они, эти добровольные страдальцы, святыми". И еще одно драгоценное признание: "Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни".

8 октября 1950 года окончились мытарства по тюрьмам. Иерей Иоанн Крестьянкин был осужден на 7 лет лишения свободы и направлен в лагерь строгого режима в Архангельский край.

Во время страшного пересыльного пути Господь не раз спасал жизнь Своего избранника. А, когда прибыли на места, зримо показал ему, что "И волос головы человека не упадет без воли Божией". Все заключенные, прибывшие в лагерь в одной партии с отцом Иоанном, были обриты наголо, а о нем (неизвестно кто его отдал и почему) последовал приказ: "У священника волосы не постригать". Батюшку за все время его заключения при переводе в другие лагеря не стригли ни разу! Так и по внешнему виду, и, конечно же в первую очередь по внутреннему подвигу, отец Иоанн и в узах оставался священником, пастырем для многих страждущих. Первыми в его пастве стали уголовники, с которыми, по лагерной традиции, постоянно старались поместить батюшку. Но и в этих людях пастырь Христовой любви увидел не столько преступников, сколько несчастных людей, души которых можно отогреть только любовью. И происходило чудо. В лагере и главарь уголовников не раз спасал "батю" от смерти. В благодарность об этом изломанном жизнью человеке, как и о множестве погибших на глазах у батюшки несчастных, он будет молиться по своему заупокойному помяннику до конца жизни. А те, кто остался в живых, также пронесут память о "пастыре добром" через всю свою жизнь.

Вот свидетельство одного из соузников отца Иоанна – протоиерея Вениамина Сиротинского: "Когда мы с отцом Иоанном Крестьянкиным были в Сибири в лагерях на валке леса, по его молитвам Господь исцелял. В леденящие до самой глубины морозы святили мы тайно с ним на Крещение воду, а потом этой водой и молитвой успешно лечили заключенных. Однажды дошел слух, что у начальника лагеря смертельно заболела дочка. Врачи предсказывали скорую смерть и заявили, что ничего нельзя сделать для выживания. В отчаянии начальник послал за нами, мы попросили всех выйти, сокращенным чином окрестили ребенка, дали выпить освященной воды, помолились, и – чудо! – на другой день ребенок был здоров…"

"В лагере отец Иоанн был утешением для многих отчаявшихся людей. А того, кто сдал его властям, он просил своих прихожан не судить. Прихожане объявили бойкот батюшке, сотрудничавшему с НКВД, который рассказывал о содержании проповедей отца Иоанна "где следует". Один Бог знает, кто сказал старцу о бойкоте, но однажды, лежа на лагерных нарах, батюшка сказал молоденькому пареньку-заключенному:
- Павлик, тебе завтра радость будет.
- Какая?
- Увидишь. Я тебе в шапку записочку зашил, ты отнеси ее по адресу.
Утром Павлика освободили, освободили неожиданно. Он отнес в Москве записочку по адресу, а в ней "Божие благословение" и просьба простить батюшку-осведомителя, как простил он, о.Иоанн, и посещать совершаемые им богослужения".

Подлинно не на словах, а на деле отец Иоанн шел путем исполнения заповедей Христовых и потому получил столь великие дарования.

Приведем еще одно свидетельство солагерника отца Иоанна, ныне проживающего в Австралии Владимира Кабо: "Он появился на 16-ом ОЛПе, кажется, весной 1951 года. Я помню, как он шел своей легкой стремительной походкой – не шел, а летел – по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. У него были длинные черные волосы – заключенных стригли наголо, но администрация разрешила ему их оставить, – была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперед и вверх. Особенно поразили меня его сверкающие глаза – глаза пророка. Он был очень похож на Владимира Соловьева, каким мы знаем его по сохранившимся портретам. Но когда он говорил с вами, его глаза, все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента. А был он, до своего ареста, священником одного из московских православных храмов.
Мы быстро и прочно сошлись, одно время даже ели вместе, что в лагере считается признаком близости и взаимной симпатии. Мы много и подолгу беседовали. Его влияние на меня было очень велико. Этому способствовало, конечно, и то, что задолго до встречи с ним я уже был как бы подготовлен к ней, а тюрьма и лагерь еще усилили мой интерес к религии, обострили во мне религиозное чувство.
Я встречал немало православных священников и мирян, но, кажется, ни в одном из них – нет, кроме одного, о ком я скажу, – не проявилась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: "Бог есть любовь". Любовь к Богу и к людям – вот что определяло все его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед…"

Приведем еще одно свидетельство известного церковного историка Анатолия Краснова-Левитина: "Обвинения, которые ему предъявлялись, были смехотворны даже для того времени. Так, ему ставилось в вину, что он на отпусте поминал Александра Невского святым благоверным князем… В лагере возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился. Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник. Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой.
Запомнилась мне на всю жизнь почти символическая картина. Сидит на скамейке проворовавшийся хозяйственник, читает газету – он к тому же еще и культорг в бараке. А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело. Это отец Иоанн совершает молитву".

Пять лет батюшка провел в "узах за Христа" и вспоминал их с глубокой благодарностью, называл "школой молитвы", – говорил, что в обычной, мирной жизни человек не может молиться так, как в условиях смертельной опасности. Но все, что было получено во время скорбей и страданий, остается на всю жизнь как драгоценный духовный дар.

Когда отец Иоанн выходил на свободу, начальник лагеря спросил у него: "Батюшка, вы поняли, за что сидели?" "Нет, так и не понял". И тот ему говорит: "Надо, батюшка, идти за народом, – сделал паузу, – а не народ вести за собой".
Но воля Божия состояла именно в том, чтобы отец Иоанн и при жизни своей и после кончины вел за собой народ.
(Продолжение следует)

Жизнеописание старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина)
Часть 2

Часть 1

Начало пастырского служения

Любвеобильный дух оптинского старчества передался молодому священнослужителю не только через прп.Амвросия Оптинского, но и через одного из последних оптинских насельников, доживших до 1950-х годов – игумена Иоанна (Соколова). После смерти отца Александра Воскресенского он стал духовным отцом иерея Иоанна Крестьянкина.

"Священство – добровольное мученичество", – напишет отец Иоанн в письме хотящему принять священный сан. Эти слова были рождены опытом жизни. А в слове "О духовничестве" старец изобразил тот идеал, которому и сам следовал: "Духовники народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решать, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению".

Время, в которое отец Иоанн вступил на путь пастырского служения, было особенно трудным. Война обездолила каждого, кто приходил в храм Божий и искал в нем утешения. И тут нужно было настоящее сострадание, нужно было жить общей жизнью с народом, быть народным священником. Говорить с людьми на их языке, вникать в их конкретные нужды. Молодой батюшка не только часами принимал исповеди (что тогда не поощрялось, склонны были обойтись "общей исповедью"), не только произносил берущие за душу проповеди (что тоже не поощрялось), но был участником и повседневной жизни своего прихода в московском Измайлове. Ходил по домам с требами: крестил, исповедовал, причащал (что было совсем небезопасно в те годы). По воспоминаниям прихожан батюшка делился с ними последним, что у него было, и смирялся. Как пример идеального народного пастыря он приводил епископа Онисифора Калужского.

Владыка Онисифор был магистром богословия старой школы. После ссылки его назначили на Калужскую кафедру. Так он и прибыл на место своего служения: в порыжевшем пальтишке и со сверточком, в котором были собраны рипиды, жезл и архиерейское облачение. Пришел он в собор, встал среди молящихся. Пробегает матушка алтарница в апостольнике, ленточки такие разглаженные развеваются за ней. Он говорит: "Мать, передай записочку отцу настоятелю". – "Да ну вас", – побежала. Возвращается обратно. "Мать, очень важно, передай". – "У нас настоятель строгий, проходимцев не любит", – убежала в алтарь. Бежит опять. "Матушка, очень важно, передай". – "Ну надоели, давайте!" Пошла к настоятелю… Возвращается: "Владыка, благословите… простите… я не знала…" – "Бог благословит, Бог простит. Забирай облачения, готовь! Вечером будет архиерейская служба". Так он вступил на кафедру. Готовил он себе сам. И в магазины, и за продуктами тоже ходил сам. В овощной пришел, стоит за картошкой в очереди. Женщины его узнают: "Владыка, возьмите без очереди". – "Да нет, у вас дети, семья, вы заняты, а я постою".

По прошествии лет отец Иоанн оценивал происходившее с ним в те годы, как действие благодати Божией: "Живое рвение к служению ходатайствовало обо мне перед Богом и людьми как о духовнике. В то послевоенное время это было очень ответственно, серьезно скажу, опасно. Я полностью отдавался служению этому".

Нельзя сказать, что пастырское горение отца Иоанна нравилось его сослужителям, а тем более тем, кто неустанно "опекал" Церковь в те годы. "Мы были связаны по рукам и ногам, – вспоминал батюшка, – каждое наше слово взвешивалось неправедными весами врагов Церкви. Но сила Божия в немощи совершается (2 Кор. 12, 9), это я вижу реально всю жизнь, и сильны мы только силой Божией".

Для того, чтобы уберечь отца Иоанна от пристального внимания "опекунов" ему назначили ставшее для него духовным праздником послушание – уехать из Москвы и принять участие в подготовке к открытию поруганной Троице-Сергиевой Лавры. Это произошло зимой 1946 года. В старости батюшка писал: "Воспоминания о времени моего пребывания в Московской Духовной Академии и короткий срок моего жития в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры до сих пор живы и согревают мою душу всякий раз, как я достаю их из запасников моей памяти". Добавим от себя, что это благодушное, благодарственное настроение родилось не сразу. Дело в том, что из Лавры отец Иоанн был отозван уже через полгода после начала служения в обители прп.Сергия. Это была страшная духовная рана, душа скорбела от того, что не получила давно ожидаемое – монашество. Но и в этой ситуации, еще не получивший пострига отец Иоанн, повел себя как истинный монах – он принял совершившееся с полным послушанием, как волю Божию.

Через полгода батюшка получил благословение на учебу на заочном отделении Московской Духовной Академии (семинарию он закончил экстерном). Таким образом, связь с лаврскими святынями не была прервана, так же, как и общение с духовными друзьями и наставниками, которых он приобрел в обители, а потом и во время учебы: архимандритом Гурием (Егоровым), будущим митрополитом Антонием (Мельниковым), будущим архиепископом Сергием (Голубцовым), будущим митрополитом Питиримом (Нечаевым). Дружба с этими духовными пастырями не прерывалась до конца дней.

В 1950 году отцом Иоанном была написана кандидатская работа "Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни". Диссертация не была защищена, как сказал сам старец: "Господь перевел меня на другое послушание", – в ночь на 30 апреля батюшка был арестован. Несомненно, согревали страдальца за Христа узника-иерея Иоанна напутствия преподобного Серафима, о которых он впоследствии вспомнит в одной из своих проповедей. "Вот что делай: укоряют – не укоряй; гонят – терпи; хулят – хвали; осуждай сам себя, так Бог не осудит, покоряй волю свою воле Господней; никогда не льсти; познавай в себе добро и зло; блажен человек, который знает это, люби ближнего твоего: ближний твой – плоть твоя. Если по плоти живешь, то и душу, и плоть погубишь; а если по-Божьему, то обоих спасешь".
"Радость моя, молю тебя, стяжи мирный дух!" – сказал отец Серафим другому вопрошающему и тут же объяснил: "…это значит надобно быть подобно мертвому или совершенно глухому или слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым".

Узы за Христа

"Господь переводит меня на другое послушание – в заключение, к новой пастве и новому руководству. Помышлял ли я о таком проявлении воли Божией? Конечно, нет. Но по опыту скажу, что чем скорее мы сердцем примем Богом данное, тем легче будет нести благое иго Божие и бремя Его легкое. Тяжелым оно становится от нашего противления внутреннего".

Первым "пасомым" отца Иоанна в новых условиях стал его следователь. Батюшка не забывал его до конца дней, молился за него. Воспитанный в атеистическом мировоззрении молодой человек старался разрушить благостное настроение узника, предоставляя ему пачки доносов, клеветы, ложных обвинений, под которыми стояли подписи людей, которых он хорошо знал. Кульминационным моментом для следователя была очная ставка с клеветником-священником. Но отец Иоанн, вместо того, чтобы смутиться или расстроиться, подобно Христу, лобызавшему Иуду, принял своего обидчика в объятия, из которых он свалился на пол в обморок: "советь Господь пробудил".

Больше четырех месяцев под следствием в ожидании приговора, а потом этапа провел отец Иоанн сначала на Лубянке, в Бутырке, а потом в страшной Лефортовской тюрьме. В одних из воспоминаний говорится, что тогда он был подвергнут не только моральному давлению, но и физическим пыткам. Все выдержал воин Христов, не сдался. А главное – не потерял присутствия духа и сокровенной молитвенной радости. Лучше всего об этом состоянии, которое непонятно было его мучителям, да и вообще не может быть понятно человеку недуховному, сказал сам батюшка: "Сколько Божиих людей провело всю свою жизнь в болезнях и застенках и благодарили Бога. И душа их не только не потерпела ущерба, но засияла светлее злата, и возросла до таких высот духовности, что стали они, эти добровольные страдальцы, святыми". И еще одно драгоценное признание: "Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни".

8 октября 1950 года окончились мытарства по тюрьмам. Иерей Иоанн Крестьянкин был осужден на 7 лет лишения свободы и направлен в лагерь строгого режима в Архангельский край.

Во время страшного пересыльного пути Господь не раз спасал жизнь Своего избранника. А, когда прибыли на места, зримо показал ему, что "И волос головы человека не упадет без воли Божией". Все заключенные, прибывшие в лагерь в одной партии с отцом Иоанном, были обриты наголо, а о нем (неизвестно кто его отдал и почему) последовал приказ: "У священника волосы не постригать". Батюшку за все время его заключения при переводе в другие лагеря не стригли ни разу! Так и по внешнему виду, и, конечно же в первую очередь по внутреннему подвигу, отец Иоанн и в узах оставался священником, пастырем для многих страждущих. Первыми в его пастве стали уголовники, с которыми, по лагерной традиции, постоянно старались поместить батюшку. Но и в этих людях пастырь Христовой любви увидел не столько преступников, сколько несчастных людей, души которых можно отогреть только любовью. И происходило чудо. В лагере и главарь уголовников не раз спасал "батю" от смерти. В благодарность об этом изломанном жизнью человеке, как и о множестве погибших на глазах у батюшки несчастных, он будет молиться по своему заупокойному помяннику до конца жизни. А те, кто остался в живых, также пронесут память о "пастыре добром" через всю свою жизнь.

Вот свидетельство одного из соузников отца Иоанна – протоиерея Вениамина Сиротинского: "Когда мы с отцом Иоанном Крестьянкиным были в Сибири в лагерях на валке леса, по его молитвам Господь исцелял. В леденящие до самой глубины морозы святили мы тайно с ним на Крещение воду, а потом этой водой и молитвой успешно лечили заключенных. Однажды дошел слух, что у начальника лагеря смертельно заболела дочка. Врачи предсказывали скорую смерть и заявили, что ничего нельзя сделать для выживания. В отчаянии начальник послал за нами, мы попросили всех выйти, сокращенным чином окрестили ребенка, дали выпить освященной воды, помолились, и – чудо! – на другой день ребенок был здоров…"

"В лагере отец Иоанн был утешением для многих отчаявшихся людей. А того, кто сдал его властям, он просил своих прихожан не судить. Прихожане объявили бойкот батюшке, сотрудничавшему с НКВД, который рассказывал о содержании проповедей отца Иоанна "где следует". Один Бог знает, кто сказал старцу о бойкоте, но однажды, лежа на лагерных нарах, батюшка сказал молоденькому пареньку-заключенному:
- Павлик, тебе завтра радость будет.
- Какая?
- Увидишь. Я тебе в шапку записочку зашил, ты отнеси ее по адресу.
Утром Павлика освободили, освободили неожиданно. Он отнес в Москве записочку по адресу, а в ней "Божие благословение" и просьба простить батюшку-осведомителя, как простил он, о.Иоанн, и посещать совершаемые им богослужения".

Подлинно не на словах, а на деле отец Иоанн шел путем исполнения заповедей Христовых и потому получил столь великие дарования.

Приведем еще одно свидетельство солагерника отца Иоанна, ныне проживающего в Австралии Владимира Кабо: "Он появился на 16-ом ОЛПе, кажется, весной 1951 года. Я помню, как он шел своей легкой стремительной походкой – не шел, а летел – по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. У него были длинные черные волосы – заключенных стригли наголо, но администрация разрешила ему их оставить, – была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперед и вверх. Особенно поразили меня его сверкающие глаза – глаза пророка. Он был очень похож на Владимира Соловьева, каким мы знаем его по сохранившимся портретам. Но когда он говорил с вами, его глаза, все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента. А был он, до своего ареста, священником одного из московских православных храмов.
Мы быстро и прочно сошлись, одно время даже ели вместе, что в лагере считается признаком близости и взаимной симпатии. Мы много и подолгу беседовали. Его влияние на меня было очень велико. Этому способствовало, конечно, и то, что задолго до встречи с ним я уже был как бы подготовлен к ней, а тюрьма и лагерь еще усилили мой интерес к религии, обострили во мне религиозное чувство.
Я встречал немало православных священников и мирян, но, кажется, ни в одном из них – нет, кроме одного, о ком я скажу, – не проявилась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: "Бог есть любовь". Любовь к Богу и к людям – вот что определяло все его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед…"

Приведем еще одно свидетельство известного церковного историка Анатолия Краснова-Левитина: "Обвинения, которые ему предъявлялись, были смехотворны даже для того времени. Так, ему ставилось в вину, что он на отпусте поминал Александра Невского святым благоверным князем… В лагере возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился. Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник. Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой.
Запомнилась мне на всю жизнь почти символическая картина. Сидит на скамейке проворовавшийся хозяйственник, читает газету – он к тому же еще и культорг в бараке. А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело. Это отец Иоанн совершает молитву".

Пять лет батюшка провел в "узах за Христа" и вспоминал их с глубокой благодарностью, называл "школой молитвы", – говорил, что в обычной, мирной жизни человек не может молиться так, как в условиях смертельной опасности. Но все, что было получено во время скорбей и страданий, остается на всю жизнь как драгоценный духовный дар.

Когда отец Иоанн выходил на свободу, начальник лагеря спросил у него: "Батюшка, вы поняли, за что сидели?" "Нет, так и не понял". И тот ему говорит: "Надо, батюшка, идти за народом, – сделал паузу, – а не народ вести за собой".
Но воля Божия состояла именно в том, чтобы отец Иоанн и при жизни своей и после кончины вел за собой народ.
(Продолжение следует)

Александр Бебрис

Размещено 14:29 20/9/2010
Мне лично очень близки поучения этого старца. Очень просто и доступно написано. И, читая поучения, нашел ответы на многие вопросы, в том числе, что и компьютером можно пользоваться во благо - во спасение.