Раннее детство Императоров. Николай Второй

Кравцова М. В.


Может ли Царь быть счастлив в браке?
Внимательно ознакомившись с историями русских Царских семейств XIX века, мы придем к выводу, что несчастливые браки были у наших Государей в рассматриваемый период времени, скорее, исключением, чем правилом. И даже Император Александр Второй, отношения которого с супругой очень серьезно осложнились из-за его длительной сердечной связи с княжной Долгоруковой, женился в свое время по страстной романтичной любви и долгое время был счастлив в законном браке.

Не был исключением и его сын Александр Третий. Часто можно встретить утверждение, что он женился на невесте своего рано умершего горячо любимого брата Николая, исполняя долг – стало быть, получил жену вместе с Престолом в наследство. Собственно, в некотором роде так оно и было. Но все же, читая переписку Наследника Престола Александра Александровича с его невестой принцессой Дагмарой, мы можем убедиться, что неожиданно даже для самих молодых людей между ними, и впрямь сосватанными по политическим расчетам, вспыхнуло весьма пылкое и сильное чувство. Подтверждений тому, что брак Государя Александра Третьего был счастливым до донца жизни обоих супругов, множество. В частности, об этом свидетельствовала их младшая дочь, Великая Княгиня Ольга Николаевна Куликовская-Романова. "Между моими родителями было так мало общего, и все же более счастливого брака нельзя было и пожелать, – вспоминала она. – Они превосходно дополняли друг друга".

Принцесса Дагмара, в православии Мария Федоровна, ощущала себя в высшем обществе очень естественно, это была воистину светская дама, блестящая Великая Княгиня, а впоследствии – Российская Императрица.

В отличие от супруги, Александр Александрович, в 1881 году унаследовавший Российский Престол, был человеком, чуждым светскому обществу, до конца жизни он так и не постиг всех тонкостей дворцового этикета. Зато обладал иным, не в пример более важным качеством – очень любил своих детей, никогда не обделял их отцовским вниманием и всегда старался, чтобы грандиозная работа не забирала его полностью, надолго отрывая от семьи.

В этом отношении Александр Третий на самом деле продолжал традицию. Он не был первым из Романовых, как принято считать, ценившим счастье отцовства. Но у этого Царя был иной характер, чем у его деда Николая Первого и отца Александра Второго – и всем окружающим становилось ясно, что долг отцовский Александр Александрович ставит не ниже долга царского. Не зря именно Александру III принадлежат слова, обращенные к сыну Николаю: "Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства".

Конечно, именно Александр Александрович и создал ту семейную атмосферу, в которой возрастал будущий Государь-мученик Николай Второй. Можно сказать, что мальчику, его братьям и сестрам очень повезло – отец всегда был рядом, отец был примером, был заступником, строгим взыскателем за некрасивые шалости, но при этом обожаемым родителем, авторитет которого был непререкаем. Александр Александрович всегда находил время, насколько это было возможно, приласкать своих детей, поиграть с ними, вникнуть в их проблемы, но иногда – и наказать. В кругу семьи Царь не просто отдыхал от своих государственных дел, но выполнял работу его душе куда более приятную, но не менее ответственную – вырастить из маленьких Великих Князей "нормальных русских детей", - как вспоминал Владимир Оллонгрен, воспитывавшийся вместе с будущим Николаем Вторым. Книга, написанная Ильей Сургучевым со слов полковника Оллонгрена "Детство Императора Николая II" дает нам, наверное, наилучшее свидетельство о том, каких методов воспитания придерживался Александр Александрович (во время, описываемое в книге, еще Великий Князь).

"Простите, наследник Престола – я, - говорит он Александре Оллонгрен, будущей воспитательнице своих старших сыновей, - а вам дают двух мальчуганов, которым рано еще думать о Престоле, которых нужно не выпускать из рук и не давать повадки. Имейте в виду, что ни я, ни Великая Княгиня не желаем делать из них оранжерейных цветов. Они должны шалить в меру, играть, учиться, хорошо молиться Богу и ни о каких престолах не думать".

Насколько это хорошо: с малолетства воспитывать будущего Наследника так, чтобы он не думал о Престоле – этого вопроса мы сейчас касаться не будем. Но мы знаем достоверно, что Николай Александрович вырос человеком достойнейшим – добрым, чутким, не делающим различий между людьми по их положению в обществе и сословной принадлежности, всегда желающий оказать людям реальную помощь. Великодушие, честность, отсутствие какой-либо спеси – вот чему учил Николая, Георгия, Ксению, Михаила и Ольгу их добрый и мудрый отец. От сыновей Александр Александрович требовал, чтобы они росли настоящими мальчишками, смотрели противнику в глаза, учились отвечать за свои поступки и не допускали ни малейшей бесчестности. В то же время он на самом деле никогда не забывал, что его дети – в первую очередь дети. Им интересно и подраться, и поиграть, и пошалить – и сам отец, Наследник Престола, гулял и играл со своими маленькими сынишками и дочками. Зимой устраивали снежные баталии, строили крепости, лепили баб во дворе, летом ходили по грибы. Сам Александр Александрович весьма любил пилить дрова, учил этому и детей. Он хорошо понимал, что беготня в саду для детей интересней забав с механическими игрушками, которых у них, конечно же, тоже было немало, и что собственноручно выкрашенное в луковом отваре пасхальное яйцо куда ценнее дорогостоящих сувенирных, даже очень изящно сделанных.

Старший сын Александра Александровича, Николай – Ники, воспринял от отца простоту в общении и живость характера. Он был обаятельно шаловлив, любил игры и занятия, требующие много движения – и это стремление быть всегда в движении, содержать себя в хорошей физической форме сохранилось у Государя Николая Второго на всю жизнь. Но к тому же с ранних лет в Ники проявлялись утонченность, поэтичность и некоторое внутреннее изящество, стремление к прекрасному и любовь ко всему живому. Уже в маленьком мальчике обращал на себя внимание окружающих его мечтательно-задумчивый взгляд. Удивительными казались его очень красивые чистые глаза, когда Ники смотрел на птиц, летящих высоко в небе…

Его волновала боль каждого живого существа – и он слезно молился за выпавшего из гнезда воробья. Его завораживало звучание стихотворных строчек – и Ники просил, чтобы ему читали стихи вслух, когда он сам читать еще не умел. С раннего детства в душе этого мальчика жила очень искренняя, взволнованная религиозность, проявлявшаяся даже в детских мелочах. Все эти качества будущего святого Императора прекрасно развивались в естественной семейной атмосфере, поддерживаемой отцом...

Отец, все время отец…
"Император Всероссийский вставал в семь утра, умывался холодной водой, облачался в крестьянское платье, сам варил кофе в стеклянном кофейнике и, наполнив тарелку сушками, завтракал. После трапезы садился за рабочий стол и принимался за свой труд. В распоряжении у него была целая армия прислуги.

Но он никого не беспокоил. В кабинете у него были колокольчики и звонки. Он не звонил в них. Некоторое время спустя к нему приходила супруга, два лакея приносили небольшой столик. Муж и жена завтракали вместе. На завтрак у них были крутые яйца и ржаной хлеб с маслом. Нарушал ли кто-нибудь их совместную трапезу? Именно в этот момент в кабинете появлялась их маленькая дочурка. Окончив завтрак, Государыня уходила, но крохотная Царевна оставалась с отцом.

В годы раннего детства Великой княгини самые увлекательные минуты бывали после завтрака, когда миссис Франклин приводила свою питомицу в кабинет Императора. Маленькая Ольга тотчас забиралась под рабочий стол отца и тихонько сидела там, прижавшись к крупной овчарке по имени Камчатка. Сидела до тех пор, пока родители не заканчивали свой завтрак.

"Отец был для меня всем. Как бы ни был он занят своей работой, он ежедневно уделял мне эти полчаса. Когда я подросла, у меня появилось больше привилегий. Помню тот день, когда мне было впервые позволено поставить Императорскую печать на один из больших конвертов, лежавших стопками на столе. Печать была из золота и хрусталя и очень тяжелая, но какую гордость и восторг испытывала я в то утро. Я была потрясена тем объемом работы, которую Папа приходилось выполнять изо дня в день. Думаю, Царь был самым трудолюбивым человеком на всей земле. Помимо аудиенций и государственных приемов, на которых он присутствовал, каждый день на стол перед ним ложились кипы указов, приказов, донесений, которые ему следовало прочитать и подписать".

Утренние встречи с отцом отбрасывали свой яркий и чистый свет на всю дальнейшую жизнь Великой княгини.

"Отец обладал силой Геркулеса, но он никогда не показывал ее в присутствии чужих людей. Он говорил, что может согнуть подкову и связать в узел ложку, но не смеет делать это, чтобы не вызвать гнев Мама. Однажды у себя в кабинете он согнул, а затем разогнул железную кочергу. Помню, как он поглядывал на дверь, опасаясь, как бы кто-то не вошел!" (Йен Воррес. "Последняя Великая Княгиня").

На самом деле прекрасный отцовский пример перед глазами – уже почти совершившееся достойное воспитание. На этом примере: отец – русский богатырь, самый трудолюбивый, самый добрый человек на свете – и воспитывался будущий Царь Николай Второй. Обладавший завидным трудолюбием и добротой Царь, с душой, проникнутой любовью к исконным русским ценностям…

Мы много говорим о Государе Александре Александровиче как примерном отце семейства. А что же мать, Великая Княгиня, впоследствии Императрица Мария Федоровна?

Йен Воррес, автор книги о детстве Великой Княгини Ольги Александры, слушая ее, удивлялся: на первом плане у маленькой Ольги были Император, Нана (гувернантка), братья и сестра, за ними - целый сонм слуг, солдат, моряков и разных простолюдинов. Но о своей матери Великая Княгиня говорила очень мало. Доверенные беседы с отцом начинались лишь после того, как Императрица покидала кабинет супруга.

"По существу, заходить в комнаты Мама заставляла меня Нана, - вспоминала Ольга Николаевна. - Приходя к ней, я всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Я изо всех сил старалась вести себя, как следует. Никак не могла заставить себя говорить с Мама естественно. Она страшно боялась, что кто-то может перейти границы этикета и благопристойности. Лишь гораздо позднее я поняла, что Мама ревнует меня к Нана, однако моя привязанность к Нана была не единственной преградой, разделявшей мать и дочь. Если мы с Михаилом делали что-то недозволенное, нас за эту шалость наказывали, но потом отец громко хохотал. Например, так было, когда мы с Михаилом забрались на крышу дворца, чтобы полюбоваться на огромный парк, освещенный лунным светом. Но Мама, узнав о таких проказах, даже не улыбалась. Наше счастье, что она была всегда так занята, что редко узнавала о наших проделках".

Не самое приятное дочернее воспоминание. Особенно, если учесть, что в будущем отношения матери и дочери обострятся до предела. Но заглянем вновь в книгу Ильи Сургучева, написанную по воспоминаниям полковника Оллонгрена. Там мы увидим иной образ, иные отношения:

"Он (Ники – М. К.) обожал свою мать. Впрочем, обожал ее и я. Да и не знаю, кто ее не обожал? Вот это было божество в полном значении этого слова. Я дурак, мальчишка, лишался слова в ее присутствии. Я разевал рот и, застыв, смотрел на нее в божественном восторге. Она часто снилась мне, всегда с черным веером, каких потом я никогда не видел. Иногда и теперь я вижу этот прекрасный, раз в году повторяющийся сон, и все тот же страусовый веер, – и тогда я счастлив целую неделю, забывая и старость, и чужбину, и дикую неуютную жизнь. Как это бывало?

Обыкновенно часов в одиннадцать утра, среди занятий, раздавался с четвертого этажа звонок. Все радостно вздрагивали. Все знали, что это звонит мамочка. Тут Ники гордо взглядывал на меня: "его мамочка". Мгновенно все мы летели на лифт и сами старались ухватить веревку. Достигнув четвертого этажа, в котором жила Августейшая чета, мы через Блюдный зал, знакомой дорогой летели кто скорей, в "ее" будуар. Сейчас же начинались поцелуи и расспросы:
– Ну как спали? Что во сне видели? Боженьку видели?

Начинались обстоятельные, вперебивку, доклады, при которых всегда, с скрытно-радостным лицом, присутствовал и отец.

Дети рвались к матери, грелись у ее теплоты, не хотели оторваться, но увы! Официальное время шло, и родителям нужно было уезжать к деду, в Зимний дворец, где они и проведут потом целый день, до поздней ночи. Я потом слышал, что Наследник потому так упорно ездил в Зимний на целый день, что боялся что отец, Александр Второй, даст конституцию. Мы этого тогда не знали, но знали, что перед расставаньем нас ждет огромное удовольствие. И это удовольствие наступало: Великая Княгиня всех по очереди катала нас вокруг комнаты на шлейфе своего платья. Это была постоянная дань за расставанье, покатавшись, обласканные на целый день, мы снова спускались на свою половину к мрачным книгам и тетрадям".

Несомненно одно – Мария Федоровна была яркой, незаурядной личностью, обладавшей огромной нравственной силой, которая проявилась, например, при железнодорожной катастрофе в Борках. Во время того страшного испытания, убедившись, что муж и дети невредимы, Императрица Мария Федоровна, не обращая внимания на сильные порезы и ушибы, ободряла пострадавших, резала свое нижнее белье на бинты, и до тех пор не села в вспомогательный поезд, пока в него не были посажены все раненые и погружены убитые.

Так что не исключено, что Мария Федоровна, обладая большой силой воли, с возрастом стала подавлять своих детей, сама не отдавая себя в этом отчета. Уже впоследствии у нее сложатся далеко не лучшие отношения с супругой сына Николая, Александрой Федоровной, женщиной кроткой и необычайно доброй. В любом случае Мария Федоровна была воистину светской дамой, и такой сердечной любви к домашней обстановке, к семейному уюту, как ее супруг, не испытывала. Похоже, что не разделяла она и убеждений Александра Александровича в том, что детям полезно общаться с простым народом.

Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала о своей замечательной детской дружбе с простыми солдатами. "До чего же нам было весело, когда мы с Михаилом убегали к ним в казармы и слушали их песни. Мама строго-настрого запретила нам общаться с солдатами, так же, как и Нана, но всякий раз, возвращаясь из казарм, мы чувствовали, будто что-то приобрели. Солдаты играли с нами в разные игры, подбрасывали нас в воздух. Хотя это были простые крестьяне, они никогда не позволяли себе никаких грубостей. Я чувствовала себя в безопасности, находясь в их обществе".

Владимир Оллонгрен также вспоминает о занимательном общении маленьких Великих Князей Ники и Жоржика (Георгия) с ламповщиком – старым солдатом. Однажды мальчики рассказали об этом деду – Императору Александру Второму.

"И Император умиленно сказал:
– Пари держу, что это папин солдат.

И тут, забыв нас, взрослые заговорили очень оживленно, и дедушка, размахивая своим легким, как пух, платком, начал оживленно держать речь:
– Лучшими учителями детей, самыми талантливыми, были всегда папины солдаты, да-с! Не мудрствовали, никакой такой специальной педагогики, учили по букварю, а как учили! Молодец солдат! Передайте ему мое спасибо! Один такой солдат лично мне со слезами на глазах говорил однажды: где поднят русский флаг, там он никогда уже не опускается. А Ломоносов?" (Илья Сургучев. "Детство Императора Николая II").

Император Александр Второй – обожаемый внуками дедушка – еще одна фигура, для маленьких детей колоссальная, оставившая огромный след в их сердцах. Он тоже замечательно вписывался в понятие "Семья" и придавал патриархальной основательности и, если можно так выразиться, какой-то мощи этому понятию. При этом это был самый настоящий дедушка, обожавший баловать внучат.

"Император Александр Второй. Боже! Какой это был дедушка и какое счастье было иметь такого дедушку!

Во-первых, от него очаровательно пахло, как от цветка. Он был веселый и не надутый. В его глаза хотелось бесконечно смотреть. В этих глазах сидела такая улыбка, за которую можно было жизнь отдать. И как он умел играть, этот милый дедушка, и какой мастер был на самые забавные выдумки! Он играл в прятки и залезал под кровать. Он становился на четвереньки и был конем, а Жоржик – ездоком, и конь кричал:
– Держись тверже, опрокину!

Потом садился на стул, как-то отодвигал в сторону лампу, начинал по-особенному двигать пальцами, и по стенке начинал бегать то заяц, то горбатый монах. Мы смотрели разинув глаза и не дышали. Дедушка начинал учить нас складывать пальцы, но у нас не выходило, он вытирал с лица пот и говорил:
– Ну потом как-нибудь, в другой раз... Когда подрастете.

Он был счастлив с детьми, этот дедушка, как-то по-особенному и по-смешному умел щекотать нас за ушами и подкидывал маленькую Ксению чуть не под потолок, и она, падая ему в руки, как-то вкусно всхлипывала, смеялась и кричала:
– Еще, еще!

Император в изнеможении бросался в кресла и, как после танцев, широко обмахивался платком, а потом опять набирался сил и искал свои перчатки. Как сейчас вижу эти ослепительно белые, просторные перчатки. Император заводил два пальца в перчатку, и перчатка начинала тоненьким голосом разговаривать:
– А отчего у Жоржика вихор на затылке? А отчего у Ксеньюшки носик красненький?" (Илья Сургучев. "Детство Императора Николая II").

Таким образом, мы видим, что если детство Государя Николая Александровича, его братьев и сестер, и отличалось, естественно, от детства их сверстников, но все-таки оно у них было – доброе и светлое. "Как нам было весело! - вспоминала Великая Княгиня Ольга Николаевна. - Китайская галерея была идеальным местом для игры в прятки! Мы частенько прятались за какую-нибудь китайскую вазу. Их было там так много, некоторые из них были вдвое больше нас. Думаю, цена их была огромна, но не помню случая, чтобы кто-нибудь из нас хотя бы что-нибудь сломал".

Роскошь последние Романовы не любили. Царь Александр дарил детям на праздники полезные книги, садовые инструменты. Обстановка в комнатах маленьких Великих Князей была скромной, кормили их тоже отнюдь не по-царски. К чаю подавалось варенье, хлеб с маслом, печенье, а вот пирожные дети видели редко. Обед тоже был прост, и дети ели все, что им давали. Но не это определяло их жизнь – простота была в отношениях. Братья и сестры очень любили друг друга – они доверяли друг другу свои детские тайны, шутили, смеялись, ссорились и мирились. Ники обожал веселый нрав своего брата Георгия, даже записывал удачные шутки Жоржика, и прятал написанное в "шкатулку курьезов", которую перечитывал потом уже, даже став взрослым.

А еще детей соединяло вместе переживаемое религиозное чувство. Рождество и Пасха были в первую очередь семейными праздниками, и они на всю жизнь оставили самый светлый след, самое теплое воспоминание. Со слов Великой Княгини Ольги Николаевны Йен Воррес пишет, что "счастливые семейные торжества, но в эти два дня понятие "семья" включало не только Императора, Императрицу и их детей, но также великое множество родственников. К ней принадлежали тысячи слуг, лакеев, придворной челяди, солдат, моряков, членов придворного штата и все, кто имел право доступа во дворец. И всем им полагалось дарить подарки".

Дети Государя Александра Третьего Александровича воспитывались в любви, в радости, в свете христова учения, в простоте и бескорыстии. Поэтому можно много спорить о качествах Николая Второго Александровича как Императора, но одно остается несомненным – это был воистину святой человек, в жизни своей, как и в смерти, являвший людям прежде всего свои христианские качества – заботу, милосердие, любовь…

Раннее детство Императоров. Александр Третий

Кравцова М. В.

В 1839 году Наследный Цесаревич Александр Николаевич, путешествуя по Европе, познакомился с пятнадцатилетней Гессен-Дармштадтской принцессой Максимилианной-Вильгельминой-Августой-Софией-Марией и пылко влюбился в нее. У Императора Николая Первого не было причин протестовать против выбора сына и вскоре принцесса стала Великой Княгиней Марией Александровной.

Скромная, религиозная, не привыкшая к роскоши, Мария Александровна с трудом привыкала к жизни при дворе. Она так и не стала блестящей русской Царицей: "Душа Великой Княгини из тех, - писала ее фрейлина Анна Тютчева, - что принадлежат монастырю. Ее хорошо можно было представить себе под монашеским покрывалом…"

Мы же сейчас, по прошествии полутора веков, видим Марию Александровну как прекрасную, любящую, глубоко осознающую свое женское предназначение мать, заронившую в души своих детей благодатные семена веры, любви и добра.

"Если есть что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Мама. Никто из гувернеров не имел на меня никакого влияния, никого из них я не любил (кроме Б. А. Перовского, да и то позже); ничего они не могли передать мне, я их не слушал и на них не обращал решительно никакого внимания, они для меня были просто пешками. Мама постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говению; своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама понимала. Благодаря мама мы, все братья и Мари, сделались и остались истинными христианами и полюбили и веру и церковь. Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных; всегда Мама выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила, что ответить, успокоить, побранить, одобрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения… папа мы очень любили и уважали, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог нами столько заниматься как милая, дорогая мама. Еще раз повторяю: всем, всем я обязан Мама: и моим характером, и тем, то есть!"

Эти слова написал никто иной как Император Александр Третий. И к ним нечего добавить. Со свойственной ему наблюдательностью, рассудительностью и знанием человеческих душ Государь Александр Александрович в письме к любимой жене подробно обрисовал основные принципы воспитания, которыми руководствовалась его мать – и принципы эти были почерпнуты ею не из педагогических книг, а из собственного сердца.

Второй сын у Великого Князя Александра Николаевича родился в 1845 году. Двумя годами раньше на свет появился его брат Николай, ставший в 1855 году после смерти Императора Николая Первого Наследником Российского Престола. Этот мальчик, которого домашние звали Никс, пользовался особым вниманием со стороны матери, отца и деда, когда тот был еще жив. В свое время Николай Павлович вникал во все вопросы воспитания первенца-сына, и так же серьезно заботился он о воспитании старшего внука. С раннего детства Никс свыкся с мыслью, что он – будущий Наследник, будущий Император. Он был мальчиком умным и одаренным, добрым и отзывчивым, хотя исключительное положение среди братьев и сестер сделало его чуточку заносчивым.

В отличие от Никса его брат Саша никогда о Престоле не думал. Хотя, конечно, отлично понимал с младенчества, чей он сын и какие обязанности это на него налагает. Когда в Павловске проходило открытие памятника Императору Павлу I, его правнук, пятилетний Александр, в мундирчике лейб-гвардии Павловского полка стоял с крохотным ружьем в почетном карауле у пьедестала. Принимал мальчик участие и в других официальных торжествах. В то же время Саша прекрасно понимал, что его будущие обязанности перед народом и Отечеством – совсем не то, что у Никса – Наследника.

Александр был совсем иным и по складу характера и по способностям, чем его старший брат – и отношение к нему родных также было иным. Уже в детстве он виделся всем человечком серьезным, спокойным, основательным, скупым на внешнее проявление чувств и – до невозможности правдивым и прямым в словах и поступках. Его отец Александр Николаевич тоже никогда не отличался лицемерием и фальшью, но уже в шесть-семь лет непринужденно, с милой естественностью демонстрировал изысканность и любезность светского поведения, радуя отца и восхищая окружающих. Никс был в этом смысле сыном своего отца, Саша – нет. С самых ранних лет и до последних этикет тяготил его, и даже став Императором, Александр Третий не избавился от привычки говорить, что думает, и делать то, что сам считает должным, а не то, что велят великосветские правила. И в этом был его особый шарм, этим он неизменно привлекал сердца. В сочетании с чуткой душой, добрым сердцем и врожденным чувством справедливости прямота Александра Александровича действительно была замечательным дополнением к образу былинного богатыря, сложившемуся в народе.

Ребенком Александр был славным, детски-простодушным, но упрямым. Ни один учитель не мог сладить с ним, если маленький Великий Князь считал, что с ним поступили несправедливо. При этом он всегда был рад ласковому слову, выговоры же огорчали его до чрезвычайности. Как уже говорилось, он никогда не лгал, был правдив и искренен в самых мелочах – в том, что касалось правды и справедливости, у будущего Александра Третьего не было мелочей.

Все Великие Князья воспитывались строго, увлечение роскошью в том, что касалось семейного быта и домоустройства, вообще не была присуща Романовым. Но маленький Александр Александрович именно в силу натуры своей с раннего детства никогда не стремился к удобствам, к неге, к комфорту. Напротив, ему нравилось преодолевать физические трудности, и он подшучивал над младшим братом Владимиром, в котором как раз проявлялось это стремление к роскоши. Вообще, Александр, когда чувствовал, что это необходимо, не давал себе поблажек.

Пишут, что второй внук Николая Первого учился с ленцой, но, похоже, он просто не понимал, зачем тратить силы на нелюбимые и скучные для него предметы, когда эти силы с усердием можно вложить в те уроки и занятия, к которым лежит сердце. Наверное, нелюбимые дисциплины Саша считал какими-то излишествами, нарушавшими его понятия о четкости и порядке – излишеств он не любил никогда и ни в чем. Став властителем России, так и не научился понимать, зачем ему, русскому Царю, разговаривая с русскими людьми, нужно говорить по-иностранному – и не делал этого, неизменно нарушая этикет. Ибо – тоже излишество своего рода. Но французский язык Александр любил, владел им свободно и писал на нем письма родным, начиная с восьми лет. Но ни немецкий, ни английский не волновали Царевича – он их и не доучил. Еще любил Александр Закон Божий, географию, историю и рисование. Историю преподавал никто иной как Сергей Михайлович Соловьев. В юности Александр Александрович будет увлекаться сочинениями Лажечникова, талантливого беллетриста, и напишет любимому писателю: "Я всегда был того мнения, что писатель, оживляющий историю своего народа поэтическим представлением ее событий и деятелей в духе любви к родному краю, способствует оживлению народного самосознания и оказывает немаловажную услугу не только литературе, но и целому обществу".

То есть – занимался усердно тем, к чему душа лежала, в чем видел пользу. Конечно, старался быть усидчивым и внимательным и на нелюбимых уроках – чтобы не огорчать Мама и Папа, но далеко не всегда все выходило гладко. Вообще с ранних лет Александра Александровича отличало очень конкретное мышление – и мальчику с трудом давались отвлеченные дисциплины.

И, конечно же, всем урокам маленький Царевич предпочитал естественные для ребенка занятия: прогулки, общение с животными (особенно любил он собак), рыбную ловлю… Как много было вокруг интересного для живых наблюдений, для радостного и веселого времяпрепровождения! Ведь несмотря на неважные успехи в учебе Александр был и умен, и сообразителен, и наблюдателен. Конечно – ведь на скотном дворе куда увлекательнее, чем в классе. Саше вообще нравилось все, что давало пищу его природной любознательности, а этой пищи он явно недополучал на уроках.

Короче, учителя с будущим Александром Третьим намучились. И только родители, авторитет которых был непререкаем, как видно и из приводимого выше письма Александра Александровича к жене, так или иначе могли повлиять на него…

Все вспоминали, что Александр Третий при всей серьезности своей, деловитости и основательности был человек с большим чувством юмора, обожал пошутить и повеселиться. И в детстве он предпочитал игры шумные, резвые, веселые. Так одна из подруг его детства, А. П. Бологовская, признается, что Великие Князья очень ее любили, потому что она была "ужасный сорванец и никогда ни перед чем не останавливалась".

Вообще воспоминания Бологовской – очень интересное свидетельство о раннем детстве Государя Александра Третьего, об отношении к детям его отца Александра Второго – в те годы еще Цесаревича, и вообще об обстановке, в которой росли и воспитывались юные Романовы. Эти воспоминания ценны как живое, яркое свидетельство очевидца. Приведем здесь некоторые отрывки из них.

"Давно уже друзья уговаривали меня поделиться с читающей публикой моими воспоминаниями о детских годах императора Александра III, но воспоминания эти так мне дороги, что жаль было предать их гласности. Теперь же, на старости лет, закинутая судьбой в глухую окраину, под свист и вой сибирских метелей, невольно переносишься в далекое прошлое, к милому, чистому детству, проведенному в тенистых парках Царского Села и у светлых прудов Павловска — в этих местах, полных мечтательной поэзии Александровской эпохи, может быть, и сентиментальной, но красивой другою, давно минувшей прелестью. Мысленно переживаешь далекие годы юности, когда я имела счастие почти ежедневно видеть, в самой интимной обстановке, нашего незабвенного государя Александра II и его августейших детей: наследника цесаревича Николая Александровича и великого князя Александра Александровича.

Жили мы всегда в Царском, где стоял полк отца.

Мои первые воспоминания о наследнике, будущем императоре Александре II, относятся к тому времени, когда мне было всего лишь шесть лет и я с родителями в 1847 году поехала в Киссинген, где лечилась моя мать. В то же время туда приехал и наследник цесаревич Александр Николаевич с цесаревной Марией Александровной и старшею их дочерью маленькой великой княжной Александрой, скончавшейся в 1849 году.

Я была единственная русская, подходящая по годам к великой княжне, и так как отец мой был лично известен великому князю, то меня ежедневно водили играть с великой княжной. Цесаревич обожал свою дочь и часто сам принимал участие в наших играх. Игра в лошадки была одна из самых любимых наших игр; в особенности нам доставляло удовольствие, когда наследника мы запрягали, а сами изображали кучеров и, нисколько не стесняясь, хлопали его бичом; забавляло ставить его высочество в стойло, которое устраивалось из стульев, обтянутых шалями, а затем водить его на водопой, причем всегда упрашивали дать "настоящей воды", и в конце концов сюртук великого князя, а также пол и все окружающие предметы были изрядно облиты водой.

Иногда цесаревич сажал нас к себе на плечи и бегал по комнатам, а мы, крепко уцепившись за его шею, прямо визжали от восторга.

После отъезда из Киссингена я несколько лет не имела случая видеть наследника цесаревича, и только впоследствии судьба снова побаловала меня, послав счастье приблизиться к царской семье.

Жили мы в Царском, где в то время доступ в парк был свободен для всех и нередко в какой-нибудь отдаленной аллее можно было встретить наследника цесаревича, гуляющего со своей любимой собакой, черным сеттером Милордом.

Однажды, гуляя по парку, я решила убежать от англичанки и хорошенько напугать ее моим исчезновением. Выждав удобную минуту, я прыгнула за куст и затем стрелой помчалась в лес, не обращая внимания на отчаянные крики встревоженной мисс Жаксон.

Вдруг откуда-то выскочила на меня с громким лаем большая черная собака; я, конечно, испугалась, хотела бежать, оступилась, упала и залилась от страха горькими слезами. В ту же минуту около меня очутился военный, который начал меня ласкать и успокаивать. Когда я пришла в себя, то узнала цесаревича Александра Николаевича, которого мы постоянно видели в парке и на музыке и хорошо знали. Наследник тоже узнал во мне киссингенскую подругу его дочери, дочь лично ему известного полковника Золотницкого, и начал меня расспрашивать, куда и зачем я так стремительно бежала.

Цесаревич говорил со мной так ласково и просто, с такой беспредельной добротой, что я тут же чистосердечно объяснила ему, что спасалась от своей англичанки, с которой мне скучно, так как она постоянно делает замечания и не позволяет шалить. "А ты, должно быть, большая любительница пошалить, - заметил, улыбаясь, цесаревич,— но все-таки надо тебе отыскать твою англичанку". На мое замечание, что мисс Жаксон, наверно, сердится на меня и я боюсь идти к ней, наследник взял меня за руку и сказал: "Пойдем вместе, я ее попрошу, чтобы она тебя не бранила, но и ты должна обещать, что не будешь больше от нее убегать".

Вообще он очень любил детей, и, встречаясь с ним в парке, мы всегда бесстрашно подбегали к нему и рассказывали про наши шалости и игры; нередко можно было видеть его высочество идущим по аллее, окруженным целой массой детей.

Чтобы играть с наследником Николаем Александровичем и великим князем Александром Александровичем, меня с моим братом Николаем каждое воскресенье привозили во дворец…

Те часы, которые мы проводили во дворце, были для нас прямо чем-то сказочным.

В длинной галерее Большого царскосельского дворца были собраны всевозможные игрушки, начиная с простых и кончая самыми затейливыми, и нашему детскому воображению представлялся тут полный простор. Помню, как сейчас, длинную вереницу всяких экипажей, приводивших нас в неописуемый восторг.

Однако, несмотря на обилие, разнообразие и роскошь игрушек, одной из любимейших наших забав была игра в лошадки, а так как у меня были длинные локоны, то я всегда изображала пристяжную. Великий князь Александр Александрович вплетал в мои локоны разноцветные ленточки, садился на козлы, и мы с гиком летели вдоль всей галереи, причем в пылу игры великий князь нещадно хлестал "лошадей" по ногам; доставалось, конечно, и платью, к великому негодованию моей чопорной англичанки, которой оставалось, однако, только кисло улыбаться.

Великие князья были очень ласковые и добрые дети, и если замечали, что сделали больно или же чем-либо обидели своих сверстников, то сейчас же старались загладить свою вину и утешить. Часто наследник Александр Николаевич и цесаревна приходили смотреть на наши игры; помню, как однажды, в присутствии наследника, великий князь Александр больно ударил меня хлыстом, я рассердилась и без всякой церемонии ответила ему толчком в спину, а цесаревич заметил сыну: "И поделом тебе, Саша, не дерись".

В Царском Селе около сетки была устроена по всем правилам искусства маленькая крепость для игр и военных упражнений наследника цесаревича Николая и великого князя Александра: были воздвигнуты бастионы, выкопаны рвы, стояли пушки, и мы, дети, постоянно играли в войну, причем мне всегда приходилось изображать маркитантку.

Играли мы в охоту, я изображала зайца, а все мальчики — гончих, и вот, по данному знаку, пустились мы бежать, но в ту минуту, как я перепрыгивала через канаву, откуда-то выскочил великий князь Николай Александрович и так неудачно толкнул меня, что я упала прямо в канаву и повредила себе руку настолько сильно, что довольно продолжительное время носила ее на перевязи. Надо было видеть отчаяние наследника, который сам чуть не плакал, смотря на мои слезы.

Игра наша, конечно, прекратилась, меня отвезли домой, и я несколько недель пролежала на кушетке с повязанной рукой.

Каждый день из дворца приезжали узнавать о моем здоровье, а наследник присылал мне конфеты и фрукты из царских оранжерей.

Спустя много лет, когда я была уже замужем за тверским помещиком Дмитрием Яковлевичем Бологовским, я еще раз имела счастье увидеть наследника цесаревича Александра Александровича, впоследствии императора Александра III, с которым были связаны самые лучшие воспоминания о проведенных вместе детских годах.

До нас дошли слухи, что великий князь Александр Александрович, будучи уже наследником, едет по Волге с великим князем Владимиром Александровичем и остановится в Твери.

Тверское дворянство решило устроить высоким гостям торжественную встречу и бал в дворянском собрании.

Я ехала на этот бал с замиранием сердца, так было радостно увидеть наследника цесаревича, с которым было связано столько приятных воспоминаний и которого я помнила еще маленьким мальчиком. Мне было страшно при одной мысли, что его высочество не узнает в замужней женщине веселую товарку своих детских шалостей.

О, счастье!.. Встретясь со мной в зале, он прямо подошел ко мне и, протянув руку, сказал:
— А помните, как мы с вами шалили и как нас постоянно бранили. Помните наши игры в Царском и как доставалось вашим локонам.

Я так была счастлива лаской наследника, его памятью о прежних детских беззаботных днях, что чуть не расплакалась от волнения. Да и теперь, уже дряхлой старухой, решившись наконец предать гласности эти дорогие для меня воспоминания, я не могу писать их хладнокровно. Моя душа полна такой безграничной благодарности к императору Александру II и его наследнику императору Александру III за их бесконечную ко мне доброту.

Те, кто имел счастье приблизиться к этим двум обаятельным личностям, поймут меня. На мою долю выпала нелегкая жизнь, много невзгод и ударов принесла мне судьба, но каждый раз, когда в каком-либо несчастье я решалась обратиться за помощью сперва к императору Александру II, а после его мученической кончины к государю Александру III, я ни разу не получала отказа, и доброта их императорских величеств, как светлый луч, озаряла всю мою тяжелую жизнь".

В этих воспоминаниях, как мы видим, особое внимание уделено отцовской роли Александра Второго. И это вполне согласовывается с другими воспоминания – Владимира Оллонгрена, который писал об Александре Втором – уже не отце, а дедушке: "Он был веселый и не надутый. В его глаза хотелось бесконечно смотреть. В этих глазах сидела такая улыбка, за которую можно было жизнь отдать. И как он умел играть, этот милый дедушка, и какой мастер был на самые забавные выдумки! Он играл в прятки и залезал под кровать. Он становился на четвереньки и был конем, а Жоржик - ездоком, и конь кричал: - Держись тверже, опрокину!"

Конечно же, Александр Николаевич, сначала Наследник Престола, потом Император, был очень занятым человеком – и основные труды воспитания легли на мать. Но мы видим, как любил этот Государь детей, с каким удовольствием играл и веселился с ними – конечно, бесценно подобное отношение родителей, участие их по мере сил в жизни детей – в самых радостных ее проявлениях.

Хотя, вполне возможно, что лучше всех понимал маленького Царевича Александра его дед, Николай Первый. Второй внук Николая Павловича нравом куда более походил на него, на деда, чем на отца – такой же серьезный, упорный, чуждый излишней сентиментальности, с ранних лет увлеченный военным делом и военной историей. Николай Первый очень тепло и ласково относился к Александру. Как когда-то Екатерина Вторая называла его самого, своего внука "богатырем", так и теперь Николай Павлович ласково звал Александра - "Саша-богатырь". И лучшего прозвания трудно было придумать для этого немалого ростом, сильного, смелого, откровенного ребенка. Очень радовался Саша и подаркам деда – лошадке-качалке, сабле, ружью… Николай Павлович знал, чем угодить своему "богатырю".

Впоследствии выявится еще одна черта, так роднившая Александра Третьего с Николаем Первым – если Николая Павловича называли "Дон-Кихотом Самодержавия", то внук его, являя собой тип не средневекового рыцаря, но былинного богатыря, был предан идее Самодержавия по-дедовски беззаветно и неколебимо. Именно в этом мальчике, в котором никто не видел будущего Царя, который не блистал дарованиями своего старшего брата, уверенно развивались качества, позволившие ему надолго задержать Россию в ее падении в пропасть…

Трагические обстоятельства способствовали тому, что Александр стал Наследником Престола. От почечной болезни умер его любимый брат Николай – умер незадолго до свадьбы с датской принцессой Дагмарой. Перед смертью он протянул руку Александру со словами: "Славный человек". Безутешны родные, безутешна юная невеста. А новый Наследник Престола запишет в дневнике: "...никто не подумал, чего я лишился: брата, друга, и что всего ужаснее – это его наследство, которое он мне передал... Но Бог подкрепил меня и дал сил приняться за новое мое назначение. Может, я часто забывал, в глазах других, мое назначение, но в душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других: тяжелая и трудная обязанность. Но, "Да будет Воля Твоя, Боже", - эти слова я твержу постоянно, и они меня утешают всегда, потому что все, что ни случится, все это Воля Божия, и потому я спокоен и Уповаю на Господа!.."

И Александр Третий стал Государем, о котором свидетели его царствования отзывались подобно тому, как написал, например, французский публицист д Лакомб: "чисто русская натура: отсутствие всякого лицемерия, притворства, прямота, безыскусственность, чистота души. Великая нравственная сила, обаянием которой удивлен и покорен весь мир"…

Раннее детство Императоров. Александр Второй

Кравцова М. В.


Однажды Император Николай Первый наставлял своего старшего сына Александра на случай, если в будущем тому придется переживать мятеж, подобный декабрьскому восстанию: "Если, что Боже сохрани, случилось какое-либо движение или беспорядок, садись сейчас на коня и смело явись там, где нужно будет, призвав, ежели потребно, войско, и усмиряй, буде можно без пролития крови. Но в случае упорства мятежников не щади, ибо, жертвуя несколькими, спасешь Россию".

Из этих слов мы можем видеть, каким хотел видеть Государь Николай Павлович своего Наследника – человеком мужественным, решительным, милосердным, но непреклонным там, где милосердие может пойти только во вред. Он пристально наблюдал за воспитанием сына, чтобы сделать из него достойного человека и достойного правителя.

О ранних годах Александра Второго известно не очень много. Что само по себе – факт значительный и немало говорящий – впервые едва ли не со времени Царя Алексея Михайловича Царевич воспитывался в спокойной, здоровой, во всех отношениях благополучной семейной обстановке. На детство сына Николая Первого не пришлось ни жестоких размолвок между августейшими родственниками, ни насильственных смертей родных. У него было тихое, безмятежное детство в счастливой семье, где царила любовь и гармония. Сам Николай Павлович, когда поселился с молодой супругой Александрой Федоровной в Аничковом дворце, называл свою жизнь "аничковским раем".

Будущий Александр Второй родился еще в царствование Александра Первого, в 1818 году. А через год Император ошеломил своего брата Николая и его супругу тем, что предложил передать им Престол.

"Государь начал говорить, - вспоминал впоследствии Николай Первый, - что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтоб уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына".

"Мы были поражены как громом", - этим словам Николая Павловича вполне можно верить – всего лишь "третий Романов", он никогда не мечтал о троне. Царствующий же Александр Первый не чувствовал себя на своем месте – рождение племянника у благополучного во всех отношениях младшего брата, видимо, на самом деле разрешило его долгие колебания. Впрочем, о передаче Престола Николаю говорилось как о деле предположительном и еще нескором.

Но между тем уже в 1825 году Николай унаследовал высшую власть в России, а семилетний Александр Николаевич был объявлен Наследником Престола.

Это не могло не отразиться на воспитании ребенка, тем более что Николая Павловича с самого начала слова царственного брата побудили задуматься о судьбе сына – он уже видел в нем будущего Царя. Но в любом случае заботу о воспитании сына он почитал одним из важнейших своих дел.

Как и его отец Павел, Николай, быть может вспоминая собственное детство, уделял ребенку больше внимания, чем это делала их мать – добрая и сострадательная, мудрая, но сдержанная и властная Александра Федоровна. Николай Павлович, при работе восемнадцать часов в день, всегда старался отдавать часть времени маленькому сыну. В занятиях с ребенком он оставался самими собой, с удовольствием играл с мальчишкой в солдатики, проводя маневры и сражения по всем правилам. Александр полюбил военные игры и парады, к удовольствию отца, чувствующему в "Саше" родную душу. Но, конечно же, Николай Павлович думал не только об играх и маневрах.

…Да встретит он обильный с честью век!
Да славного участник славный будет!
Да на чреде высокой не забудет
Святейшего из званий: человек.

Так приветствовал рождение будущего Александра Второго основатель русского романтизма Василий Андреевич Жуковский. Под этим девизом и проходило наставничество юного Наследника.

Будучи военным в душе, Николай Первый прекрасно понимал в то же время, что муштра, которая к нему самому применялась в детстве грубым, лишенным и тени чуткого и педагогического такта воспитателем Ламздорфом, никакой пользы его "любезному Саше" не принесет. Он был совсем не против того, чтобы сына его воспитывал военный, но, хорошо разбираясь в людях, знал, кого выбрать.

Карл Карлович Мердер появился в жизни Великого Князя Александра, когда тому исполнилось шесть лет.

"Боевой офицер, награжденный за храбрость, проявленную под Аустерлицем, участник всех битв кампании 1806 - 1807 годов, неоднократно раненный, Мердер с 1809 года в течение 15 лет служил дежурным офицером в 1-м Кадетском корпусе, где сам ранее воспитывался. Современники единодушны в оценке Мердера как человека высоконравственного, доброго, обладавшего ясным и любознательным умом и твердой волей (что подтверждает и его собственный дневник). Твердость и строгость характера сочетались в нем с гуманностью" (Л. Г. Захарова, "Александр II").

Сестра Александра Второго, Ольга, вспоминала: "Он [Мердер] не признавал никакой дрессировки, не подлаживался под отца, не докучал матери, он просто принадлежал Семье".

В обязанности Мердера входило учить мальчика всему, что должен знать и уметь военный, но он видел свою задачу шире. Позднее он выразит это так: "Буду считать себя весьма несчастным, если не достигну того, что он будет считать единственным истинным наслаждением – помогать несчастным". Добрый, тактичный, умный, прекрасно образованный Карл Карлович сумел стать настоящим другом юному Александру. "Я покоен насчет моего сына, он в хороших руках", - говорил Николай Первый.

Когда Николай Павлович стал Императором, а его сын – Наследником Престола, воспитателем семилетнего Александра был назначен знаменитый поэт Василий Андреевич Жуковский, известный всем как человек чистой души и редкого благородства. Преподавательская деятельность не была чужда Жуковскому – в 1817 - 1820 годах он обучал русскому языку супругу Николая Павловича Великую Княгиню Александру, с 1823 года – будущую жену Великого Князя Михаила Павловича Елену Павловну. Так что Жуковский был приближен к высшим кругам, кроме того, его монархические и христианские убеждения были всем известны.

Человека, способного более ответственно подойти к делу, сложно было найти. "Теперь живу не для себя. Я простился с светом; он весь в учебной комнате Великого Князя, где я исполняю свое дело, и в моем кабинете, где я к нему готовлюсь… Каждый из учителей Великого князя имеет определенную часть свою; я же не только смотрю за ходом учения, но и сам работаю по всем главным частям… Чтобы вести такую жизнь, какую веду я, нужен энтузиазм".

Жуковский писал Императрице: "Ваш сын, Государыня, передан ныне на попечение двух лиц... На Мердера возложено нравственное воспитание; мне поручено наблюдение за учебною частью". И отмечает, что Мердер, несмотря на высокие нравственные качества, "хороший воин – вот и все", не имеет широкого образования и вряд ли сумеет "приобрести все то, что требуется от посвященного руководителя венценосного юноши".

"Перейдем теперь ко мне. Вам известно, Государыня, что я никогда не думал искать того места, которое я занимаю ныне при Великом Князе. Вашему Величеству угодно было сперва возложить на меня обязанность передать некоторые первоначальные познания вашему сыну во время вашего последнего отсутствия из России. Я следовал известной определенной системе, которую с тех пор усовершенствовал... Я вполне уверен, что приготовительное образование, потребное в первом возрасте, и затем даже научный отдел второго возраста во всех его подробностях могут быть применены с успехом по составленному мною плану". Однако Жуковский уверен, что "самая решительная сторона" воспитания – "приготовления к предстоящей деятельности" Наследника, не может быть ему поручена. "Увы, это поприще мне не неизвестно".

Но от Жуковского и не требовалось воспитывать Царя – ему предлагалось вырастить из мальчика человека и гражданина. Развитием в ребенке осознания того, что он – будущий Император и понятия – каким должен быть Император – занимался другой человек – его отец, Николай Первый.

"Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью может искупить происхождение Великого Князя", - это слова Царя Николая, часто повторяемые им сыновьям – его завет им.

В двенадцать лет, в связи с отречением французского Короля Карла X от престола в страхе перед революцией, будущий Александр Второй получает от отца такое наставление: "Сын мой! Будет время, когда ты заменишь меня на престоле Петра I-ого, Александра I-ого. Тогда ты должен будешь выполнять высокие обязанности свои, как Отец и Государь своих подданных, всего себя посвящая доставлению им благополучия, общего благосостояния и славы Отечеству... Помни всегда, что Государь в своем высоком сане, получив от Провидения скипетр и меч, не должен никогда убегать от возмущения... Глава монархического правительства теряет и позорит себя, уступив и на один шаг восстанию! Его обязанность поддерживать силою права свои и предшественников. Его долг пасть, если суждено, но... на ступенях трона..."

Лирический поэт В. А. Жуковский подходил к делу наставничества Наследника с иных позиций – его склонность к идеализму, в том числе – к идеализации человеческой души находила прекрасную пищу в воспитании юного Александра. С самого начала дав понять, что будет воспитывать "не Царя, а человека", Василий Андреевич старался привить воспитаннику то, что сам почитал добродетелью, и в первую очередь – развить в Александре такие присущие ему от природы качества, как доброта и отзывчивость, направляя молодую душу на путь готовности к самопожертвованию ради всеобщего блага. В основу системы обучения Жуковского было положено правило Песталоцци: "Все - для других, ничего - для себя". И в Карле Карловиче Мердере Жуковский нашел замечательного единомышленника.

Конечно, кроме собственно воспитания, серьезное внимание уделялось обучению Наследника различным наукам и умениям. Приступая к педагогическим обязанностям, Жуковский в течение полугода составил на основе идей знаменитого швейцарского педагога Песталоцци "План учения", рассчитанный на двенадцать лет. В программу он включил русский язык, историю, географию, статистику, этнографию, логику, философию, математику, естествознание, физику, минералогию, геологию, закон Божий, французский, немецкий, английский и польский языки. Особое внимание Жуковский уделял истории, считая ее основной наукой для будущего Государя. Также Александр должен был прилежно заниматься рисованием, музыкой, гимнастикой, фехтованием, плаванием, танцами, ручной работой и развитием искусства декламации. Николай Первый одобрил этот план, впоследствии всегда присутствовал на экзаменах сына, которые проводились два раза в год.

Выросший фактически без родительского внимания, сохранивший воспоминания об отце только из времени раннего лет своего детства, Николай Павлович сделал все, чтобы его "любезный Саша" ощущал себя частью семьи, в которой царят любовь и единодушие. Но отцом был строгим. Был уверен, что главным в развитии Цесаревича должно стать серьезное обучение военным наукам, что мальчик должен учиться быть "военным в душе" - "я хочу, чтобы он знал, что я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам". Командовал ротой Александр в одиннадцать лет, взводом – в четырнадцать.

Жуковский же был очень недоволен подобным положением вещей. "Истинное могущество государя не в числе его воинов, а в благоденствии народа" - это верной по сути формулировке он следовал слишком уж рьяно. Даже такая вполне естественная для Наследника Престола, пусть и восьмилетнего, ситуация, как появление его перед военными, была воспринята наставником как серьезное происшествие.

"Я в газетах прочитал описание развода, на котором наш маленький Великий Князь явился верхом и пр. Эпизод, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы в будущем не было подобных сцен. Конечно, зрители должны восхититься появлением прелестного младенца; но какое же ощущение произвело подобное явление на его разум? Не понуждают ли его этим выйти преждевременно из круга детства? Не подвергается ли он опасности почитать себя уже человеком? Все равно, если бы восьмилетнюю девочку стали обучать всем хитростям кокетства! К тому же эти воинственные игрушки не испортят ли в нем того, что должно быть первым его назначением? Должен ли он быть только военным, действовать в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда будем смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите моим восклицаниям: но страсть к военному ремеслу стеснит его душу: он привыкнет видеть в народе только полк, в Отечестве – казарму. Мы видели плоды этого: армии не составляют могущества государства. Если царь занят одним устройством войска, то оно годится только на то, чтобы произвести 14 декабря. Не думайте, государыня, что я говорю лишнее, восставая с таким жаром против незначащего, по-видимому, события. Нет, государыня, не лишнее! Никакие правила, проповедуемые учителями в классах, не могут уравновеситься в силе с впечатлениями ежедневной жизни".

Николай Первый не боялся подобного резкого расхождения мнения наставника с его собственным – он знал, что его влияние на сына всегда перевесит любое другое. Он был хорошим отцом. Внимательным и восприимчивым, добрым, но требовательным. Он, повторим, очень серьезно отнесся к воспитанию горячо своих любимых отпрысков. Но… именно эта серьезность, помноженная на огромные искренние старания педагогов, понимавших всю важность возложенной на них задачи, в конце концов легла нелегким бременем на маленького Александра.

Талантливый, богато одаренный, как большинство Романовых, и физически, и умственно, и духовно, Александр, по всеобщему мнению, в то же время не обладал качествами, присущими его отцу – упорством, сильной волей, уверенностью в себе, усидчивостью и прилежанием к делам. Впоследствии в его жизни многое изменится, но в детстве маленький Александр совершенно искреннее, из-за доброго желания никого не расстраивать – ни Мендера, ни Жуковского, ни, конечно же, отца – старался угодить и одному, и другому, и третьему. Поверхностность – вот основное понятие, характеризующее все, чем бы ни занимался Наследник в детские и юные годы вплоть до совершеннолетия.

Николая Павловича волновало, что сын сильно увлечен внешней стороной военного воспитания – парады, смотры, игры в войну, выработка офицерской выправки, гарцевание на коне – все это очень нравилось мальчику, приводило его в восторг. В двенадцать лет Александр был замечательным наездником. Государь Николай же хмурился, опасаясь, что сын никогда не постигнет истинную суть такого серьезного дела как военное, вырастет лишь внешне блестящим офицером-фанфароном – "что он любит только мелочные подробности военного дела".

Как мы уже отмечали, Жуковского это не волновало – он был бы рад, если бы военной темы вообще не существовало в жизни царственного ученика. Но его огорчало иное. Как и других учителей.

Ученый К. И. Арсеньев от сочинения Великого Князя по истории России "захотел плакать с досады" - "начало было сделано хорошее, но остальное с величайшим нерадением".

Мердер писал о десятилетнем воспитаннике: "Великий Князь, от природы готовый на все хорошее, одаренный щедрою рукою природы всеми способностями необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до сих пор его одолевавшую, которая при встрече малейшей трудности, малейшего препятствия приводит его в некоторый род усыпления и бездействия".

По мнению наставника, Наследнику недостает "постоянной деятельности", к работе его слишком часто приходится "понуждать". Того же мнения придерживался и Жуковский.

А между тем этот "ленивый" и "вялый" Александр был мальчишкой чувствительным до сентиментальности, восторженным, прыгал от радости, слушая пение птиц. Ему была свойственна, по выражению Мердера "милая веселость", быстрота и подвижность. Он был общителен и естественен в отношениях с людьми, при этом с ранних лет демонстрируя всем безукоризненные манеры и знание этикета. Старший сын Николая Первого любил светскую жизнь и всякого рода развлечения, при этом охотно отдавался душой различным поэтическим чувствам. И в то же время… "лень у Александра Николаевича есть главный недостаток, от которого проистекают все прочие".

Но так ли уж прав был Мердер? Можно ли было обвинять этого мальчика не только в лености, но также в отсутствии воли и твердости? Не скрывалась ли за подобным небрежением к тому, что Наследник обязан был исполнять "из чувства долга", самая обыкновенная усталость?

Желая дать будущему Царю России идеальное воспитание, никто не учел того, что требования к ребенку должны быть соотнесены с его возрастом. Что даже Монарх имеет право в иные минуты быть просто человеком – тем более имеет на это право ребенок. У Александра же, склонного порой к унынию и меланхолии (что нередко, впрочем, происходит с живыми и впечатлительными натурами), отнималось право грустить и уставать, он не мог побыть наедине с собой, не мог о чем-то опечалиться или задуматься, так, чтобы каждое его душевное движение не разбиралось наставниками – полезно ли оно или нет для нравственного развития Великого Князя. Великий Князь не был обособлен от сверстников – у него были товарищи среди детей знати, и, как и всякий мальчишка, он порой устраивал с ними стычки. Кроме того, склонность к вспыльчивости, видимо, передалась Александру по наследству от отца, а особенно от деда. И подобные вспышки рассматривались воспитателями очень серьезно, как проявление "гнусного чувства мести. От мальчика постоянно требовали быть идеалом – во всем. Всегда быть первым, быть образцовым человеком, образцовым принцем, быть почти святым, не имея права на маленькие слабости... Жить так, что каждое твое движение – на виду у всех, такое не под силу взрослому человеку – какого же было ребенку?

Про учителя русской словесности Петра Плетнева Великая Княгиня Ольга Николаевна вспоминала: "С нами, детьми, он обращался так, как это надлежало педагогу. В Мэри он поддерживал ее воображение, Сашу – в доброте сердца, и всегда обращался с подрастающими как со взрослыми... Из всех наших преподавателей он был тем, который особенно глубоко указывал и разъяснял нам ту цель жизни, к которой мы готовились".

Все это отлично, спору нет – беда была лишь в том, что с Александром всегда обращались как со взрослым и ни на минуту не давали забывать о той цели жизни, к которой его готовили.

Никакой роскоши, никаких излишеств не видел маленький будущий Император, и с одной стороны это, бесспорно, было правильно, но…

Парадокс – боясь вырастить из Наследника "капризного принца", ему никто не собирался дать понять, что у принцев существуют и права – как и у всех людей, а не только обязанности. Александр был лишь должен, должен и должен. Отечеству, народу, отцу… "Смею думать, что Государь Император не должен никогда хвалить Великого Князя за прилежание, а просто оказывать свое удовольствие ласковым обращением... Его Высочество должен трепетать при мысли об упреке отца" (Жуковский).

Александр любил тех, кто его воспитывал. Он не сомневался в их правоте. Он винил себя в том, в чем винили его они, и прилагал все усилия, чтобы не быть – а выглядеть. От него требовали идеального поведения во всех сферах жизни – он и старался выглядеть идеалом. Знал, что должен преодолеть те качества, которые не нравятся воспитателям, потому что это его "обязанность". Быть наследником Престола – тоже обязанность.

Если проанализировать все это, то совсем в ином свете представляются слова Мердера, который отмечает, что воспитаннику "случается весьма часто не на шутку сердиться на тех, которые ему напоминают его долг". Долг – слово священное для благородного человека – чем оно было для ребенка, кроме оков, сковывающих живость и непосредственность его детства?

"Ты думаешь, что я по доброй воле на своем месте?" - горько и гневно скажет в будущем Александр Второй своему сыну Александру, которому придет фантазия отказаться от права престолонаследия ради женитьбы на фрейлине Мещерской…

"Говорят, что больше всего в редкие минуты свободного отдыха любил будущий Император выстраивать карточные домики. Этаж за этажом возводил гигантские сооружения, разваливающиеся от малейшего неверного движения… У Александра эти домики не разваливались. Изобретательность и осторожность, проявляемые им, кажется, не знали границ…" (Николай Коняев. "Игрушки русских Императоров").

Странно, уж не в эти ли редкие минуты Александр мог побыть наконец наедине с собой, со своими мыслями, с сокровенными думами, может быть, с усталостью, смутной неприязнью к тому, что полагалось ему исполнять как непременный "долг"? Что заставляло веселого и подвижного юношу проводить время за таким непривычным для молодого человека занятием?

Впрочем, как бы то ни было – но юному Александру Николаевичу все-таки очень повезло. В его жизни было главное – любовь. Еще совсем ребенком, едва научившись писать, он вывел в тетрадке: "Люблю Мердера моего". И это отношение к воспитателю не изменилось за много лет. Александр видел, что Мердер и Жуковский не допускают и тени соперничества за влияние на него – своего высокородного воспитанника. Жуковский отзывался о Мердере с восхищением: "В данном им воспитании не было ничего искусственного; вся тайна состояла в благодетельном, тихом, но беспрестанном действии прекрасной души его... Его питомец... слышал один голос правды, видел одно бескорыстие... могла ли душа его не полюбить добра, могла ли в то же время не приобрести и уважения к человечеству, столь необходимого во всякой жизни, особливо в жизни близ трона и на троне..."

Сам Александр платил близким самой искренней любовью. "Нежное чувство к родителям – одно из прекрасных качеств Великого Князя", - писал Мердер. Наследник очень любил братьев и сестер, устраивал для них фейерверки, играл с ними, делал подарки, писал письма во время разлуки.

И если поначалу обремененный постоянным напоминанием о чувстве долга ребенок не мечтал и не стремился быть Императором, то в повзрослевшем юноше произошла воистину взрослая перемена – и произошла она благодаря принесению присяги достигшим совершеннолетия Великим Князем. И во время последующего путешествия по России он напишет отцу, что "чувствует в себе новую силу подвизаться на дело, на которое Бог меня предназначил".

Когда придет час Александру Второму принять Престол почившего отца, он поступит в соответствии с тем, что сам написал в сочинении о святом своем покровителе – благоверном князе Александре Невском, который понял "таинственное знаменование, сложил руки, пал на колени и, решившись в глубине души быть для народа своего тем, что солнце сие для всего мира, смиренно произнес: "Да будет воля Твоя"…"

Раннее детство Императоров. Николай Первый

Кравцова М. В.


В 1796 году умирает Императрица Екатерина Вторая. Умирает, так и не успев осуществить свое страстное желание – передать престол любимому внуку Александру в обход сыну – законному Наследнику Павлу Петровичу.

Павел становится Государем. Теперь ему принадлежит вся России – и ему принадлежат, наконец, его сыновья.

"Детей воспитай в страхе Божии. Старайся о учении их науках, потребных к их званию", - писал он в обращенном к жене завещании. И все в его отношение к сыновьям говорило о том, что Павел с радостью и усердием готов принять на себя наконец роль заботливого отца.

Его третий сын Николай родился 6 июля 1796 года. "Говорят, мое рождение доставило большое удовольствие, так как оно явилось после рождения шести сестер подряд", - писал впоследствии сам Николай Павлович в воспоминаниях о младенческих годах. Императрица Екатерина Алексеевна в то время была еще жива и успела от сердца порадоваться новорожденному. Она вынесла его на балкон и сама показывала народу. "Я родился и думаю, что рождение мое было последним счастливым событием ею испытанным; она желала иметь внука, - я был, говорят, большой и здоровый ребенок, она меня благословила, сказав при этом: "Экий богатырь". Слабое состояние ее здоровья не позволяло ей лично участвовать в обряде крещения; она присутствовала при крестинах, помещаясь на хорах Придворной церкви Царского Села".

Новорожденный Николай и впрямь выглядел этаким маленьким богатырем – он приводил впечатлительную Государыню в восторг. "Голос у него бас, и кричит удивительно; длиною - аршин без двух вершков, а руки немного поменьше моих. В жизнь мою - в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом". Екатерина восхищенно сообщает другу Гримму: "Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда осьмидневный ребенок не пользовался таким угощением, это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления: если так будет продолжаться, то я полагаю, что придется, по прошествии шести недель, отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего".

И наконец – Императрица отмечает в разговоре с Салтыковым: "Я стала бабушкой третьего внука, который по обыкновенной силе своей предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата".

Великих князей Александра и Константина Екатерина Алексеевна растила и воспитывала сама. Николаю же успела лишь подивиться, предсказав его будущее царствование, о котором тогда странно было и помыслить – по закону не только Александр и Константин, но и их сыновья, если бы они родились, могли бы навсегда отдалить Николая от Престола. Так что Наследника в третьем сыне Государя Павла Петровича изначально не видел никто.

Умерла Императрица Екатерина в ноябре 1796 года. Павел Петрович мог теперь нестесненно заботиться о своем младшем сыне. Он сам с ним гулял и играл, проявляя в общении с ребенком присущую ему от природу простоту и ласковость нрава, которые не могли быть вконец уничтожены его вспыльчивостью и неровностью характера. Так же обращался Павел и со своим четвертым сыном, Царевичем Михаилом, который родился через полтора года после Николая. Он звал малышей "мои барашки", "мои овечки", любил гладить по голове.

"Отец мой нас нежно любил; - вспоминал сам Николай Первый, - однажды, когда мы приехали к нему в Павловск, к малому саду, я увидел его, идущего ко мне на встречу со знаменем у пояса, как тогда его носили, он мне его подарил; другой раз Обер-Шталмейстер граф Ростопчин, от имени отца, подарил мне маленькую золоченую коляску с парою шотландских вороных лошадок и жокеем".

"Надо думать, что чувство страха или схожее с ним чувство почитания, внушаемое моим отцом женщинам, нас окружавшим, было очень сильно, если память об этом сохранилась во мне до настоящего времени; хотя, как я уже говорил, мы очень любили отца и обращение его с нами было крайне доброе и ласковое, так что впечатление об этом могло быть мне внушено только тем, что я слышал и видел от нас окружавших".

"Я не помню времени переезда моего отца в Михайловский дворец, отъезд же нас, детей, последовал несколькими неделями позже… Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх".

"Мы спускались регулярно к отцу в то время, когда он причесывался; это происходило в собственной его опочивальне; он тогда бывал в белом шлафроке и сидел в простенке между окнами. Мой старый Китаев, в форме камер-гусара, был его парикмахером, - он ему завивал букли. Нас, т. е. меня, Михаила и Анну впускали в комнату с нашими англичанками, и отец с удовольствием нами любовался, когда мы играли на ковре, покрывавшем пол этой комнаты".

Читая эти строки, явно написанные человеком, с большим удовольствием вспоминавшим свое раннее детство, начинаешь невольно жалеть его старших братьев – Александра и Константина Павловичей, лишенных возможности любить своего отца, проявлять какие-либо чувства по отношению к нему. Может быть, сознавая это, Николай Первый в коротких своих записках отца упоминает часто, мать же – очень редко, и дело, видимо, не только в том, что Императрица Мария Федоровна была сдержаннее супруга в проявлении родительских чувств.

Сам Николай вряд ли одобрял решение Екатерины Второй самой заниматься внуками – в ущерб их родителям.

Переходя от истории к нашим дням, хочется сказать, что неплохо было бы и некоторым современным бабушкам, слишком активно встревающих между детьми и внуками, либо вообще забирающих в свои руки младенцев, чтобы самим заниматься их воспитанием – под предлогом того, что родители слишком молоды или слишком заняты, повнимательней познакомиться с приводимым историческим примером. Как и тем родителям, которые мечтают сбросить детей на руки бабушкам и дедушкам. А ведь Екатерина Вторая остальным бабушкам была явно не чета! И все-таки, если мы рассмотрим характер, душевные стремления, даже события жизни ее любимого внука и воспитанника Александра Первого и его брата Николая, на которого большое впечатление еще в самых ранних годах произвело счастливое общение с отцом – то сразу станет ясно, что Николай Павлович вырос личностью более цельной, нравственно здоровой и сильной. Наконец, он был в жизни, в том числе и в семейной, намного более счастливым человеком, чем Александр Первый.

Конечно, Царя Николая тяготили воспоминания окружающих о противостоянии его отца и бабки. Он писал:

"Императрица Екатерина скончалась 6-го Ноября того же года; при ее жизни все мои братья и сестры всюду неотлучно за нею следовали; таким образом мы, разлученные с отцом и матерью, мои сестры и я, оставались на попечении графини Ливен, уважаемой и прекрасной женщины, которая была всегда образцом неподкупной правдивости, справедливости и привязанности к своим обязанностям и которую мы страшно любили. Мой отец по вступлении на престол утвердил ее в этой должности, которую она и исполняла с примерным усердием. Обязанности ее, при жизни Императрицы, были тем более тяжелыми, что отношения между сыном и матерью были часто натянутыми и она, постоянно находясь между обеими сторонами, только благодаря своей незыблемой прямоте и доверию, которое она этим внушала, умела всегда выходить с честью из этого трудного положения".

Графиня Ливен, о которой вспоминает Николай Первый, явно оказала на него славное влияние. Не меньшее место в его жизни занимала и Евгения Васильевна Лайон, шотландка по национальности, как звал ее воспитанник – "няня-львица". "Женщина с сильным характером, очень привязанная к своему воспитаннику, она смогла внушить ему в первые же годы жизни понятия о долге, чести, о рыцарских добродетелях" (С. В. Мироненко, "Николай I"). "Няня-львица" была первой, кто научил Николая главным молитвам – "Отче наш" и "Богородице Дево, радуйся", она же учила ребенка складывать пальцы при крестном знамении. "Энергичная, добрая, нежная, уверенная в своей правоте, Евгения Васильевна была единственным человеком, кто мог возразить Императрице или пойти наперекор Павлу Петровичу" (Олег Игнатьев, "Детство Императоров").

Детские впечатление от общения с людьми, кажется, вообще были весьма важны для Николая Павловича, всегда чуткого и доброжелательного по отношению к окружающим. Он с удовольствием вспоминает о знакомстве со своим другом – в то время пятилетним сыном госпожи Адлерберг. "Я шел по Зимнему Дворцу к моей матушке и там увидел маленького мальчика, поднимавшегося по лестнице на антресоли, которые вели из библиотеки. Мне хотелось с ним поиграть, но меня заставили продолжать путь; в слезах пришел я к матушке, которая пожелала узнать причину моего плача; - приводят маленького Эдуарда и наша 25-ти летняя дружба зародилась в это время".

Еще одно, по словам самого Императора, "драгоценное" его воспоминание - это встреча с Суворовым, произведшая огромное впечатление на маленького мальчика. "Я находился в Зимнем дворце, в библиотеке моей матери, где увидел оригинальную фигуру, покрытую орденами, которых я не знал; эта личность меня поразила. Я его осыпал множеством вопросов по этому поводу; он стал передо мной на колени и имел терпение мне все показать и объяснить. Я видел его потом несколько раз во дворе дворца на парадах, следующим за моим отцом, который шел во главе Конной гвардии".

Конечно, Николай рано начал понимать, что он – сын Императора. Уже на втором году жизни он стал познавать, что такое придворный этикет. "Согласно придворному этикету, обязанности представительства начались для Николая на втором году жизни. Уже тогда он участвовал с сестрой Анной в польском танце и присутствовал при поздравлениях родителей по случаю рождения их сына Михаила" (Олег Игнатьев, "Детство Императоров").

Но при этом детям Павла Первого никто не мешал быть детьми. Маленькие – Николай, Михаил, Анна – были очень дружны между собой, они постоянно играли вместе. И конечно их любопытство и воображение, как и у большинства детей, находило пищу во всем ярком, пышном, необычным. Например после коронационных торжеств в Москве, когда на Престол взошел Александр Первый, его братики и сестричка принялись играть в Коронацию. Для Анны, "Императрицы", сооружали "карету" из стульев и кресел, дети выряжались в "бриллианты" - подвески с люстр, облачались в "царские мантии" из лоскутов материи.

Вообще детство Николая Первого – детство обычного мальчишки, что и сам он преминул отметить в записках: "Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность".

Обучение Николая, как уже было принято у Романовых, началось в том возрасте, который мы называем дошкольным. К восьми годам он читал и писал под диктовку по-французски, читал по-русски Псалтырь, знал четыре правила арифметики.

Это был спокойный, усердный, усидчивый ребенок, хотя изредка он поддавался порывам вспыльчивости и гнева. Ему нравились занятия, требующие сосредоточенности, терпения. Даже в играх Николая очень привлекало изображать часового, терпеливо стоять в карауле, охраняя сон брата и сестры.

Маленький Николай очень любил рисовать. Он подписывал свои рисунки инициалами РН с римской цифрой III, которая означала – он третий из братьев Романовых. Особенно любил рисовать мальчик крепости и батальные сцены. Он вообще рано пристрастился к любым играм и занятиям, связанным с военной тематикой. На это его биографы склонны смотреть осуждающе, видеть в этом "дурное влияние" отца. Интересно, почему? Впрочем, в России воинский идеал никогда не стоял во главе угла, в отличие стран, которым был присущ культ рыцарства. Может быть поэтому русскими людьми не был понят ни Павел Первый, ни его сын Николай. Но недаром кроме Павла Петровича, рыцарем, хотя и не так часто, называли и Николая Первого.

Маленького Николая никто и никогда не муштровал, он и его брат Михаил страстно привязались к играм в войну в силу своих наклонностей. Конечно, можно сказать, что игрушки подбирались специально – например первой игрушкой будущего Императора Николая, которую он запомнил, было деревянное ружье. А потом пошли без счету алебарды, карабины, солдатики, пушечки, барабаны, гренадерские шапки... И множество деревянных мечей. Со всем этим мальчик не расставался, других игрушек не хотел. Солдатики были вообще замечательными – в их фигурках в точности копировались форма и вооружение русских полков. Были и заграничные игрушки. А впоследствии Николай Первый коллекционировал оловянных солдатиков, и специалисты утверждают, что по этой обширной коллекции вполне можно изучать историю военного костюма.

С детства Николай проявлял жгучий интерес к крепостям, он рисовал их, возводил из земли укрепления – впоследствии уже ни у кого не оставалось сомнений, что будь Николай обычный юношей – наверняка стал бы талантливым инженером-строителем.

Даже строгая дисциплина, введенная наставником Ламздорфом, который позволял себе сечь Царских детей, воспринималась Николаем на манер военной – как должное. Но он был мальчиком волевым и упрямым, никогда не менял своего мнения под давлением, и его чуткая натура страдала от грубости воспитателя-солдафона, тем более, что развитый ум ребенка требовал пищи – и не получал ее. Обида на Ламздорфа сохранилась у Николая Павловича на всю жизнь, и он говорил про наставника: "Бог ему судья". В воспоминаниях взрослого человека проскальзывает горечь: "Лишившись отца, остался я невступно пяти лет; покойная моя родительница, как нежнейшая мать, пеклась об нас двух с братом Михаилом Павловичем, не щадя ничего, дабы дать нам воспитание, по ее убеждению, совершенное. Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламздорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки; но кроме его находились при нас 6 других наставников, кои, дежуря посуточно при нас и сменяясь попеременно у нас обоих, носили звание кавалеров. Сей порядок имел последствием, что из них иного мы любили, другого нет, но ни который без исключения не пользовался нашей доверенностью, и наши отношения к ним были более основаны на страхе или большей или меньшей смелости. Граф Ламздорф умел вселить в нас одно чувство - страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно счастья сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор. Беспрестанная перемена окружающих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и должно признаться, что не без успеха".

Такая откровенность в записках Императора не случайна – он вспоминал свое детство, анализировал методы воспитания, которые были применяемы к нему, выявлял ошибки, делал выводы. Один из них прямо совпадает с тем, что писала когда-то Екатерина Вторая: "Страхом воспитать нельзя".

"Генерал-адъютант Ушаков был тот, которого мы более всех любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как гр. Ламздорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостью, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом - страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум".

Конечно, что хорошего может быть в таком наставничестве? Не удивительно ли, что последствия оказались довольно грустными? - "В учении видел я одно принуждение и учился без охоты. Меня часто, и я думаю не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко гр. Ламздорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков".

Но "рассеянность и лень" будущего Николая Первого, человека исключительно ответственного и работоспособного, не были качествами, присущими ему изначально – просто учиться очень уж было скучно. А какой ребенок станет проявлять усидчивость, когда ему скучно?

Все это Николай Павлович запомнил – и будущий Александр Второй воспитывался уже совсем иначе.

Раннее детство Императоров. Павел Первый

Кравцова М. В.

Первенца Екатерины Великой, Императора Павла Петровича по сей день называют одной из самой загадочных личностей в истории. Фигура этого Императора – словно в тени до сих пор, поцарствовал он очень мало, а в бытность Павла Великим Князем его затмевала мать, Екатерина Вторая.

То, что отношения Монархини с ее единственным наследником были расстроены, известно всем. Вроде бы и то, что из-за этого Павел Петрович стал нервным, истеричным, непредсказуемым, кажется, тоже уже не требует доказательств. Тем приятнее читать отзывы о сыне Екатерины, подобные, например, вот этому:

"Екатерина употребила все, что в человеческих силах, чтобы дать сыну воспитание, которое сделало бы его способным и достойным царствовать над обширною Российскою империею. […] Особенное внимание было обращено на религиозное воспитание Великого Князя, который до самой своей смерти отличался набожностью. Еще до настоящего времени показывают места, на которых Павел имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами. Паркет положительно протерт в этих местах. […]

Павел Петрович был одним из лучшим наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях. Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский и немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей, географией и математикой" (Н. А. Саблуков).

В этой статье мы не станем рассматривать политические аспекты противостояния матери и сына. Поговорим именно о воспитании. Печальный пример Екатерины Второй и ее сына Павла доказывает еще раз непреложную истину – родители сами должны заниматься детьми. И особенно общение с родителями, добрый родительский пример важны для ребенка в первые годы его жизни. Именно тогда и закладывается краеугольный камень последующей дружбы, взаимопонимания, сеются семена будущих интересов, которые впоследствии могут крепко связывать ребенка с родителями. Попросту говоря, ребенком надо заниматься. Екатерина Вторая была лишена этого. И нельзя сказать, что, будь у нее возможность, она не стала бы воспитывать Павла сама – в отличие от распространенного мнения, она любила детей и умела найти к ним подход.

"Натурально, она не могла любить сына так, как, бывает, матери любят своих первенцев, - страстно, слепо, безоглядно, жертвенно и с дрожью сердца за его ненаглядное тело. А почему, собственно, она должна была его так любить? Так любят матери, выкормившие, вырастившие и считающие, что воспитавшие своих детей. А Екатерина своего сына только выносила – и то под страхом очередного выкидыша. Через несколько минут после рождения его унесли в покои свекрови и стали кормить, растить, воспитывать сначала по распоряжением Елисаветы Петровны, а после по усмотрению хлопотливых нянюшек и мамушек. Екатерине полагалось смотреть на сына раз в неделю. Потом его отдали в руки Никиты Ивановича Панина, учителей и гувернеров", - рассуждает А. М. Песков в книге "Павел I", изданной в серии "Жизнь замечательных людей" (М.: Мол. Гвардия, 1999. - С. 217).

Екатерина с горечью вспоминает в "Мемуарах": "На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату и, как только он кричал, она сама к нему подбегала, и заботами его буквально душили".

Екатерине, воспитанной в немецкой строгости, в довольно бедной для герцогской семьи обстановке, было больно наблюдать, как с русской чрезмерностью проявляется по отношению к ее сыну излишняя опека, как его окружают совершенно не нужной роскошью (Царевича же растят!).

"Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, - пишет она, - запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом чернобурой лисицы; его покрывали стеганым на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом […]. Пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что, когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал. Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему больше страданий, нежели пользы".

Итак, из Екатерины могла бы выйти совсем неплохая мать – по крайней мере, тепличное растение она явно не стала бы выращивать из Наследника. Не ее вина, как мы видим, что она была лишена возможности сама заниматься своим ребенком.

Впрочем, Павел лишен был не только матери, но и отца. Об этом как-то не особо вспоминают, анализируя странности в характере Павла Петровича. Однако необходимо отметить, что до шести лет мальчик, для гармоничного воспитания которого просто необходимо было мужское влияние, положительный отцовский пример, именно те годы, в которые в ребенке закладывается фундамент характерных особенностей и нравственных предпочтений, рос среди мамок и нянек. Более десятка женщин следили за одним мальчишкой. А ведь на Руси, помнится, княжеских сыновей отбирали от мамок в три года, тогда же впервые сжали на коня. О чем можно много рассуждать, если даже сама Царица Елизавета Петровна со временем совсем бросила заниматься тем, кого отобрала у родителей?

Позднее в жизни юного Павла появится воспитатель Семен Порошин, который очень ответственно отнесется к своим обязанностям. Его будет живо интересовать все, связанное с воспитанником, в том числе и то, что происходило с ним в раннем возрасте, и Порошин станет об этом подробно расспрашивать. Из "Записок" Семена Порошина мы можем узнать, что Царевич рос ребенком до болезненности впечатлительным.

"В 1756 году [в два года], в день Богоявления, увидел Великий Князь нищего; лег в постель и приказал закрыть окна, и после того боялся нищих".

"Весьма любил всяких тварей: собачек, кошечек и тому подобное, особливо кошек".

1757 год. "Как Петр Иванович Панин с известием о Эрнсдорфской баталии, с трубящими почталионами, в Сарское Село приехал, то Великий Князь испугался".

1758 год. "В сем году приехал Федор Дмитриевич Бехтеев. Великий Князь до его приезда очень боялся, думал, что наказывать будет".

"Пришел Дюфур снимать на парик мерку […]; и Фоватен портной пришел, для кафтана мерку снимать[…]. Плакал. Как парик и платье принесли, то няня кропила святою водою".

"В этом году трусость напала. Как Катерина Константиновна […] вошла и дверьми хлопнула, то Великой Князь испугался и бросился под стол, и ухватился за ножку".

Само собой, такая "трусость", которая по сути и трусостью-то не была, но, вполне вероятно – болезненным невротическим проявлением, явилась именно следствием воспитания мамушек, Матрен, Мавр и Татьян, женщин, наверняка, добрых, но невежественных, которые умели только баловать ребенка. Да еще, пожалуй, привыкли стращать его чем-то (вроде классического – "придет волк и в лес утащит"), когда слишком уж разрезвится (а Павел по натуре был мальчиком довольно резвым). Как бы не пытались сейчас бездумно представить Домострой образцом для воспитания детей, время его отошло в прошлое уже в 18 веке. Уже тогда воспитывать страхом было нельзя. Тем более – мужчину – наследника Российского Престола.

Но, конечно, так не могло продолжаться долго. Федор Дмитриевич Бехтеев, дипломат, о котором упоминается в записках Порошина, приехал не просто так. Он должен был стать первым наставником Царевича. Должен был воспитаннику "женского терема" внушить, что тот – будущий мужчина и Царь.

Бехтеев подарил Царевичу карту Российского государства с надписью: "Здесь видишь, государь, наследство, что славные твои деды победами распространяли". Сразу же принялся учить ребенка читать по-русски и по-французски по весьма оригинальной азбуке. По записям того же Порошина "сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился". А еще учебным пособием Федора Дмитриевича была "раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Федор Дмитриевич".

Потом Бехтеева обвиняли биографы Павла Петровича – дескать, он с самого раннего детства начал прививать ребенку страсть к "военщине". Хотя чего же странного и неправильного в том, что четырехлетнего мальчика учат азбуке с помощью игры, только не в кубики, а в солдатики? В любом случае о "военной" дисциплине пока говорить не приходилось. Мальчик много резвился, при этом, судя по всему, то сильно утомлялся, то нервная система его перевозбуждалась настолько, что он никак не мог успокоиться по вечерам. Отсюда и замечание Порошина, что "ложился или очень рано, часов в 8-мь вечеру, или уже часу в первом, по прихотям". И это в пять лет! Так что нет ничего удивительного, что выросший Павел сохранил и детскую свою неуравновешенность, и нервозность, и жажду потакать собственным прихотям – с последним он мужественно боролся всю свою сознательную жизнь.

Очень уж не хотелось пестуньям выпускать Царевича из своих рук! В 1760 году воспитателем Наследника Престола становится Никита Иванович Панин. Панин – дипломат, политик, виднейший государственный деятель своего времени, наконец, просто умный, превосходно образованный человек. В этой статье мы не будем рассуждать о его конституционных проектах и трениях с Екатериной Великой, нас интересует лишь то огромное влияние, которое он оказал на ум и сердце Наследника Престола. За месяц до его вступления в должность обер-гофмейстера мамушки вовсю застращали Царевича, рассказывая, что "старик угрюмой", "что как скоро он определится, то не будет допускать ни Матрену Константиновну, ни других женщин, и все веселости отнимут". Типично женская реакция на то, что дорогое чадушко отнимет Кощей-воспитатель, будет лютовать, не пожалеет ребенка, да еще, пожалуй, и научит ни чему-то дельному, а всяким глупостям. Бедный маленький Павел от страха перед Паниным плакал в три ручья ни один день, так что уже и сил на слезы не хватало. А чему же сами мамушки научили ребенка, который, все ранние годы страшась всего непривычного, даже уже и в шесть лет боялся обедать в большом обществе?

Спасибо Порошину, благодаря его хоть и скудным записям о первых детских годах будущего Императора, мы начинаем лучше понимать странный, причудливый характер Павла Петровича. Никита Панин на третий день знакомства повел ребенка гулять в сад. "Там встретил Его Высочество многих придворных дам и кавалеров и гулял долго; поразвеселился было несколько. Но как пришел домой, увидел, что большой стол накрыт, и многие из гулявших с ним по саду кавалеров у стола поставлены, то взвыл почти во весь голос; не привык в такой компании кушать".

К счастью, Панин сразу же мамушек и нянюшек из жизни маленького Царевича удалил. Во второй же день за ужином маленький Павел увидел в дверях Мавру Ивановну, приказал подать для нее прибор, но Никита Иванович запретил. Мальчишка вновь ударился в слезы, и долго плакал, не успокаиваясь. Однако жалость в данном случае была неуместна, и Мавра Ивановна так за столом и не появилась.

Как бы то ни было – Павел рос живым и умным ребенком. Но учиться ленился, и как любой нормальный шестилетний человек предпочитал урокам шалости. Когда по утрам ему укладывали волосы, он нарочно портил прическу, чтобы только подольше оттянуть время урока. Но Панин был так же непреклонен, как когда-то оказалась непреклонна Елизавета Кордель по отношению к будущей матери Павла, не менее своенравной в детстве. Никита Иванович просто приказал начинать урок французского в то время, когда Великого Князя причесывали. Как и Екатерину когда-то, Павла приходилось поощрять к успешным занятиям. Но это не было чтением книг вслух. Воспитатели осуществили довольно интересную задумку – издание так называемой газеты "Ведомости".

"– Не слыхать ли каких новостей?

– Как, батюшка, не слыхать! Павел Петрович уже по толком читает и пишет. Еще бают, что будет разумен, как Петр Алексеевич".

Газета, конечно, создавалась в единственном экземпляре, но у ребенка сложилось впечатление, что вся страна знает о любом его шаге. В "Ведомостях", кстати, так и отмечалось: "нельзя ничему утаиться, что б Его Высочество не сделал". Причем знает Россия, а то и вся Европа не только об успехах маленького Великого Князя… "Правнук Петра Великого ведет себя не… Ах! Токмо язык мой не может выговорить, но и мыслить ужасаюсь". Приятно же было читать о том, что вести о твоем ужасном поведении распространятся не только всему Отечеству твоему, но и за границей! А ведь маленький Царевич уже не мог не осознавать себя будущим властителем страны. На той же карте, подаренной Бехтеевым, были и такие слова начертаны: "к тебе усердствуют народы, всечасно о тебе мыслят и твердят: ты радость, ты любовь, надежда всех отрад!" Здесь и при всем желании, если б оно и было, как-то лести не углядишь; не просто любовь и почитание, но и пылкая влюбленность русских в Батюшку-Царя – вещь общеизвестная, а когда влюбляешься пылко, то чего только не наговоришь. Но любовь наставников не была слепа, и, видимо, на то, чтобы пробудить чувство монаршей ответственности в Наследнике, и были рассчитаны "Ведомости".

Помогло ли желание не позориться перед будущими подданными, или мужское влияние наконец-то сказалось, а может быть, мальчик просто-напросто вышел из возраста постоянных капризов, но если "Ведомости" не лгут (а с чего бы им лгать, когда идет такой серьезный разговор за совесть), так дело вполне пошло на лад. "Конечно, мой друг, - пишет якобы отставной капитан другу, - опечалились вы прежним моим письмом о Государе Великом Князе Павле Петровиче. И подлинно, было чему печалиться, слыша, что правнук Петра Великого ведет себя не так, как ему подобает. Но теперь я вас, друга моего, обрадую: Его Высочество стал с некоторого времени отменять свой нрав: учиться хотя не долго, но охотно; не изволит отказывать, когда ему о том напоминают; когда же у него временем охоты нет учиться, то Его Высочество ныне очень учтиво изволит говорить такими словами: "Пожалуйста, погодите" или "пожалуйста до завтра", не так, как прежде бывало, вспыхнет и головушкою закинув с досадою и с сердцем отвечать изволит: "вот уж нелегкая!" Какие неприличные слова в устах Великого Князя Российского!"

Итак, маленький мальчик отныне должен был строго-настрого уяснить, что есть вещи, для Великого Князя Российского неприличные и вовсе непозволительные. Видимо, как можно доходчивей донести это до Павла – и было главной задачей Никиты Ивановича Панина, потому что тщеславия как такового он в ребенке не поощрял. Об этом говорит хотя бы то, что когда отец Павла Петр III, весьма обрадованный тем, что семилетний сын отлично ответил на экзамене, устроенном в присутствии родителя, решил в награду сделать Павла капралом гвардии, Никита Иванович воспротивился. Он считал, что для ребенка это не полезно.

Впрочем, когда в 1762 году Екатерина сделалась единовластной Самодержавной Императрицей, она назначила восьмилетнего сына шефом лейб-кирасирского полка, позднее произвела в генерал-адмиралы.

Собственно, можно считать, что как раз примерно именно в это время и закончилось раннее детство Павла Петровича, начались годы серьезной учебы, строгого наставничества, привыкания к настоящей дисциплине. Ведь уже в 1760 году специально для маленького Царевича было отпечатано "Краткое понятие о физике", составлен календарь с картами России.

Необходимо отметить только, что Никита Иванович Панин, вторжение которого в жизнь Наследника так испугало мальчика поначалу, со временем обрел полное доверие воспитанника и его горячую любовь. Можно говорить о том, что в какой-то мере Панин заменил Павлу отца. Конечно, это обстоятельство впоследствии только увеличило трещину между Царственной матерью и ее соперником-сыном – реальным претендентом на Престол. Ведь Никита Иванович, весьма уважаемый и ценимый Екатериной как государственный деятель, был, тем не менее, ее политическим врагом, стало быть, его влияние на Великого Князя никак не могло упрочить отношения Екатерины Алексеевны и Павла Петровича. И все-таки очень важно, что при Панине ребенок не чувствовал себя одиноким. Как и при его помощнике, Семене Андреевиче Порошине, о котором мы уже упоминали. Этот молодой человек, став одним из наставников Великого Князя, обозначил в дневнике программу действий:

" - Вскормить любовь к русскому народу.
- Поселить в нем почтение к истинным достоинствам людей.
- Научить снисходительно относиться к человеческим слабостям, но строго следовать добродетели.
- Уничтожить предубеждения, которые легкомысленными людьми почитаются за непреоборимые истины.
- Сколько можно, обогатить разум полезными знаниями и сведениями…"

Панин также составил программу обучения, в которой прописывалось немалое время посвящать "прямой государственной науке".

Разговор о том, насколько хорошо эта программа была выполнена, требует отдельной большой статьи. Скажем в завершение лишь несколько слов об Императоре Павле Первом.

Павлу Петровичу не позволили царствовать. Он был жестоко убит собственными подданными за попытку стереть различия между сословиями. В первую очередь всегда вспоминают, что при Павле до трех дней в неделю была сокращена барщина, отменена хлебная подать, запрещена продажа крестьян без земли. Все-таки он многое успел сделать для России за неполных пять лет. Мог бы сделать и больше. Не успел…

Про Императора Павла Первого мы всегда читали, что это был деспот, душивший армию – а на деле солдаты любили его и почитали. Что он был самовлюбленным самодуром – а он единственный из русских Царей, кого называли "рыцарем на троне". Да, рыцарский идеал, не привитый в России, нашел своего почитателя в лице Павла Петровича. "В контурах сольмского портрета, проведенных мнением Никиты Ивановича Панина, проступает почти уже забытая в XVIII веке альтернатива рыцарских времен: честь против зла. Мнение Никиты Ивановича рисует героя добра с утонченной душой и высокими чувствованиями". (Песков А. М. Павел I. - М.: Мол. Гвардия, 1999. - С. 220)

Да, был вспыльчив, с детства неуравновешен, но с детства же никогда не забывал просить прощения – и каждый раз это был искренний покаянный порыв. Павел не был человеком без недостатков, он был человеком сложным, и наверняка далеко не каждому приходились легко рядом с ним. Но он никогда не был тем бездушным, капризным, полуобразованным солдафоном, каким мы привыкли представлять его. Придворный Д.Х. Ливен вспоминал: "Он обладал прекрасными манерами и был очень любезен с женщинами; он обладал литературной начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык и литературу знал в совершенстве, его шутки никогда не носили дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем краткие милостивые слова, к окружающим в минуты благодушия". Приведенное нами воспоминание, возможно, и отличает некий идиллический налет, однако не верить ему нет смысла хотя бы потому, что оно практически дублируют многие другие. Да, существует не единственное свидетельство, рисующее Императора Павла именно таким – любезным, образованным – просто хорошим – человеком.

А что до клеветы, то, увы, она всегда была, и всегда будет. "Вы знаете, какое у меня сердце, - писал Павел Петрович в частном письме, - но не знаете, что это за люди…"

Раннее детство Императоров. Александр Первый

Кравцова М. В.

В 1777 году у счастливой семейной пары – Великого Князя Павла Петровича и его супруги – Марии Федоровны родился первенец. Впрочем, родительское счастье именно фактом рождения младенца и ограничилось. Екатерина Вторая не только сама дала имя ребенку – Александр, в честь святого Александра Невского и героического Александра Македонского, но и в точности повторила поступок Императрицы Елизаветы, отняв сына у родителей, так как не считала их способными воспитать Наследника Престола.

Рождение Александра было для Екатерины великой радостью. Она не собиралась омрачать эту радость, наблюдая, как сын ее Павел воспитывает будущего Царя в оппозиции к ней, ныне здравствующей Великой Государыне. Так, едва родившись, младенец стал заложником большой политики. Но не только. Екатерина была женщиной, за всю жизнь не познавшей чувства материнской любви. Сейчас же это чувство пробудилось – с огромной силой.

Екатерина Алексеевна была человеком увлекающимся. Но при этом – основательным. Если ею овладевал какой-то замысел, она с жаром бралась за его осуществление, однако к делу подходила серьезно. Решив воспитывать внука с помощью собственной педагогической системы, Екатерина начинает изучать чужие педагогические труды – для того, чтобы взяться за свои.

В 1780 она составляет для внуков первый сборник – из азбуки, ряда наставлений и двух сказок, а в 1784 г. пишет подробную инструкцию для воспитателей Великих Князей.

Чему же хотела научить Государыня своих внуков?

"Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему (не делай другому, чего не хочешь, чтобы тебе сделано было), в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательстве ко всем людям, в ласковом и снисходительном обращении со всеми...".

"Стараться при всех случаях вселять в детях человеколюбие и даже сострадание ко всякой твари...".

"…отдалять от глаз и ушей их высочеств все худые примеры, и чтобы никто при детях не говорил грубых, непристойных и бранных слов и не сердился".

"Учтивость основана на том, чтобы не иметь худого мнения ни о себе самом, ни о ближнем... Человеколюбие, уважение ближнего, внимание к каждому да послужат основаниями учтивости".

"Противной учтивости: во-первых, природная грубость и невнимание к тому, что другим нравится или не нравится; во-вторых, пренебрежение к людям, высказываемое взглядами, словами, поступками и движениями; в-третьих, насмешки, умышленные споры и противоречие и, в-четвертых, привязчивость и пересуды. Но и лишняя учтивость несносна в обществе... Приучать детей, чтобы не перебивали никому речи, не спешили сказывать свое мнение, не говорили слишком громко или утвердительно, а просто, не возвышая голоса".

В том, что касалось игр и развлечений, Екатерина в первую очередь видела в детях – детей, а потому наставлял "малых неисправностей при игре не унимать", потому что "дав детям в игре совершенную свободу, можно узнать нрав и склонности их". Но тем не менее "...обман и неправда в игре не должны быть терпимы как бесчестное и постыдное дело. Буде окажут несправедливость или обман, тогда следует лишить их им принадлежащего, чтобы они почувствовали, какова несправедливость".

Но игрушки она не любила. В детстве сама не особо развлекалась с ними, и не могла понять, что хорошего может быть для мальчишки в заводных механизмах. Думается не только к кукле, расчесывающей волосы перед зеркалом, но и к марширующим по столу солдатам Екатерина испытывала некоторое презрение. Поэтому она с удовольствием пишет барону Гримму: "Игрушки уже не забавляют господина Александра, столярное искусство заменило игрушки". Она прекрасно помнила, что в семь лет у детей игрушки следует отбирать, как было сделано некогда по отношении к ней самой, но прямо этому правилу следовать не пожелала: "После семи лет, буде захотят новых игрушек, то пускай сами сделают или помогают делать".

Во многом замечательные рекомендации – польза от них вполне могла быть реальная. Но почему же со старшим внуком все вышло не совсем так, или вообще – совсем не так, как ожидала Екатерина?

Поступив с Павлом как когда-то поступила с ней самой Императрица Елизавета Петровна, Екатерина, само собой, считала, что уж она-то совсем иначе отнесется к внуку, чем покойная свекровь к ее собственному сыну, она никогда не пренебрежет его воспитанием. Никогда не будет мальчик при ней одинок, он всегда будет ощущать любовь и самую искреннюю заботу.

Но, увы, ничто не заменит малышу настоящей полноценной семьи. А самая серьезная проблема оказалась в том, что Екатерина не учла главного: она обрекла Александра расти безотцовщиной при живом отце.

Мы далеки от мысли, что женщина, по каким-то причинам растящая мальчика одна, не в состоянии при желании и правильно поставленной цели воспитать из него настоящего мужчину. Но ситуация – Екатерина – Павел – Александр была во много раз сложнее. Во-первых, отец был не просто жив, но и перед глазами – два раза в неделю Павел Петрович и Мария Александровна навещали своего ребенка. Но это был отец, которого нельзя было любить, нельзя им гордится, нельзя брать с него пример – ничего подобного Екатерина внуку не пыталась внушать и не допустила бы – не для того взяла она его под свое крылышко. Зато с ранних лет мальчик мог понимать другое – отец и бабушка не любят друг друга, они – враги (сплетни и пересуды придворных не могли не достигать ушей юного Александра).

Бабушка – добрая, любящая, заботливая… А все-таки – бабушка не мать.

Но Императрица Екатерина старалась быть матерью изо всех сил. Наконец-то она обрела то, чего всю жизнь была лишена как женщина, наконец-то она могла спокойно, открыто проявлять горячие сердечные чувства к ребенку. И эти чувства захлестнули ее через край. Другу Гримму она о внуке пишет всегда восторженно, хотя и безуспешно пытается скрыть свое пылкое чувство к мальчику шуточным тоном – малыша она зовет "господин Александр". Но сам тон выдает ее – Екатерина восхищается внуком взахлеб.

"Александр - сама доброта, он столько же послушен, как и внимателен, и можно сказать, что он сам себя воспитывает. Нынче осенью ему пришла охота ехать смотреть фарфоровую фабрику и арсенал.

Рабочие и офицеры были озадачены его вопросами, его вниманием и вдобавок - вежливостью: ничто не ускользнет от этого мальчугана, которому нет еще пяти лет, его ребяческие выходки даже очень интересны, и в его мыслях есть последовательность, редкая в детях. Я приписываю это его превосходной организации, потому что он прекрасен, как ангел, и удивительно строен".

Да, она прекрасно понимает, что мальчика надо воспитывать в духе мужественности. "Я буду очень заботиться, чтобы из него не сделали прехорошенькой куклы, потому что не люблю их…" – написала Екатерина сразу же после рождения Александра. Сама в детстве "мальчишница", не терпевшая кукол, не терпевшая слез, не терпевшая стеснения движений, привыкшая к строгости, экономии, к немецкой дисциплине в делах, Импеартрица создает для обоих внуков довольно разумные правила, которые должны помочь воспитать человека мужественного, благородного, самостоятельного в делах и сужениях, но внутренне дисциплинированного.

Конечно же, ей вспоминается ее бедный Павел, несчастный младенец, изнывающий от жара под мехом и ватой, потом постоянно простужавшийся от малейшего дуновения ветерка… Потому в Наставлении "о сохранении здоровья" Великих князей Екатерина предписывает, чтобы их платье было как можно проще и легче, чтобы пища была простая, и "буде кушать захотят между обедом и ужином, давать им кусок хлеба". Спать мальчики должна "не мягко", а на тюфяках под легкими одеялами, летом - ситцевыми, подшитыми простынями, а зимой – стеганными. Ложиться и вставать следует рано. Полезно, считает Екатерина, в любое время года как можно чаще бывать на свежем воздухе, а зимой по возможности реже находится возле огня. Зимой в комнатах мальчиков температура не должна превышать 17 градусов по Цельсию. Летом Екатерина велела не ограничивать купание детей и считала, что хорошо для них учиться плавать.

Да, Императрице очень хотелось вырастить для Русского Престола настоящего мужчину. Своего рода спартанца.

"Когда дети больны, приучать их к преодолению страданий терпением, сном и воздержанием. Каждый человек подвержен голоду, жажде, усталости, боли от недугов и ран и потому должен переносить их терпеливо. Помощь в таких случаях необходима, но надлежит подавать ее хладнокровно, без торопливости".

"…дети обыкновенно плачут от упрямства, либо от болезни, но должно запрещать всякие слезы. В болезни - следует употреблять необходимые средства для ее облегчения, не обращая внимания на слезы и стараясь внушить детям, что плачь их не уменьшает, а усиливает болезнь и что лучше преодолевать ее бодростью духа и терпением. Мысли же их стараться отвлечь на что иное или обратить слезы в шутки... Если в чем-либо приставники отказали детям, то чтобы криком или плачем не могли выпросить".

Воспитывай Екатерина своего сына Павла сама, не прятался бы он под стол, испугавшись шума открываемой двери. Она велела наставникам не выказывать опасения при громе, буре и в других случаях и приучать детей не бояться пауков, мышей, собачьего воя, качки кареты или лодки, а также чтобы они видели, как лягают и топают ногами лошади, и подходили к ним. Приказано также приучать детей ходить по таким местам, где они могут споткнуться без опасных последствий; если кто из них упадет, не спешить без нужды на помощь и дать время встать самому; в случаях же, когда нужна помощь, - подать ее, не торопясь.

"…истинная смелость состоит в том, чтобы пребывать в том, что долг человеку предписывает"; "телесная сила обнаруживается в преодолении труда, а душевная твердость - в подчинении своих желаний здравому рассудку, и потому с самого детства необходима привычка следовать указаниям рассудка и справедливости".

Александр и Константин не должны были походить на избалованных принцев, но им надлежало с раннего детства познакомиться с ручным трудом.

"Если б вы видели, как господин Александр копает землю, сеет горох, пашет сохою… боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою сеть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы!"

Естественно, такое воспитание не могло не принести добрых плодов. А все-таки ослепление своим ребенком никому никогда не шло на пользу.

Екатерина от души восторгается четырехлетним Александром, действительно, довольно умным, любознательным мальчиком: "Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжении нескольких лет".

Обожая чтение с самого детства, Екатерина и внука желает к нему пристрастить. Это ей удается. И она убеждает себя в том, что ребенку не нужна строгая дисциплина в учении – он настолько одарен, даже гениален, что сам научится всему, чему следует. Старый друг Гримм дает Императрице некоторые советы относительно обучения Наследника – Екатерина отвечает: "Что касается великого князя Александра, то его надо предоставлять самому себе. Почему вы хотите, чтобы он думал и знал совершенно так же, как думали и знали до него другие? Учить не трудно, но нужно, по-моему, чтобы способности ребенка были достаточно развиты прежде, чем забивать ему голову старой чепухой, и из этой чепухи надо знать, что выбирать для него. Боже мой! Чего природа не сделает, того никакое учение не сумеет сделать, но зато учение часто душит природный ум". Через два года эта мысль доходит до крайности: "В голове этого мальчика зарождаются удивительно глубокие мысли, и притом он очень весел; поэтому я стараюсь ни к чему не принуждать его: он делает, что хочет, и ему не дают причинять вред себе и другим".

Итак, приказано учить детей в те часы, когда они изъявят к тому охоту, и оканчивать прежде, нежели станут скучать. За учение не бранить, но если учатся хорошо - похвалить. Языкам учить детей не иначе, как в разговорах, но чтобы при том не забывали своего языка русского... "Страхом научить нельзя, ибо в душу, объятую страхом, не более можно вложить учение, чем на дрожащей бумаге написать" - замечательная мысль, истинно верная, да только, похоже, на практике Екатерина выступила против вообще любых взысканий по отношению к обожаемому Александру.

Программа обучения, составленная самой Императрицей для внуков, была хороша, обширна, включала многие дисциплины и предметы, необходимые будущему Монарху. Например, Екатерина предписывала детям изучение российских законов, "ибо, не зная оных, и порядка, коим правится Россия, знать не могут". Кроме того, она велела "употреблять по несколько часов в день для познания России во всех ее частях".

Весьма разумно. Да вот только…

Преподаватель Лаграп велит писать двенадцатилетнему Александру под диктовку: "После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…"

"Замечается в Александре Павловиче… - пишет воспитатель А. Я. Протасов о пятнадцатилетнем Царевиче, - много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе".

С одной стороны – не стеснять учебой, не наказывать, не обременять… С другой… "Да будет то, что Бабушка приказала непрекословно исполнено; что запретила, того отнюдь не делать, и чтоб им казалось столь же трудно то нарушить, как переменить погоду по их хотению…"

Екатерина была человеком своего времени. Обладая большим умом, она, похоже, при этом наивно верила в торжество просвещения во всех областях жизни, в то, что одними добрыми намерениями, правильно поставленными целями воспитания и верно определенными способами их достижения можно вырастить существо во всех отношениях идеальное. Но она не учла многих объективных факторов. И в первую очередь – влияния собственного нрава на маленького Александра.

С одной стороны – восторг обожания бабушки вместо горячей, но требовательной, уравновешенной материнской любви, с другой – подавление личности ребенка собственной личностью. Екатерина была сильной женщиной. Силу ее не могла скрыть ни природная деликатность и утонченность, ни женственная мягкость в общении, ни чарующее обаяние, которое отмечали многие. Умный и мужественный, но мягкий по характеру граф Григорий Орлов мучился от чувства неполноценности рядом с ней, великий Потемкин вел с ней изнурительную борьбу за право принимать самостоятельные решения, далеко не слабый духом Павел так и не сумел достойно противостоять матери. Что же говорить про маленького ребенка, которого эта женщина целенаправленно готовила себе в наследники? Для которого строго и безапелляционно запрещено было даже помыслить о том, что Бабушка может оказаться в чем-то неправой?

Да, Екатерину можно понять. Ей просто необходимо было, чтобы после ее смерти Россия пошла тем путем, который она для нее уготовила, и чтобы Александр целиком и полностью воспринял ее политические заветы. Когда растишь Наследника Престола – от таких размышлений никуда не денешься. Но ребенку от этого не было легче.

Императрица хотела воспитать сильного и мудрого правителя – а вырастила голубоглазого "херувима". Именно в Александре проявилась впервые та изысканная романовская красота, которая отныне станет наследием рода. Но в утонченной романовской красоте просматривалось и достоинство, и благородство. И только почему-то именно в Александре Первом эта красота кажется нежной и женственной, едва ли не слащавой – и не более.

Да, наследник Екатерины был умен, восприимчив, впечатлителен… но и только. Его друг Адам Чарторыйский вспоминал: "Великий князь восторгался красотами природы; нередко цветок, зелень растения либо ландшафт какой-либо местности восхищал его. Александр любил смотреть на сельские работы, на грубую красоту крестьянок; полевые труды, простая спокойная жизнь в уединении: таковы были мечты его юности".

Его отец Павел в юности мечтал царствовать – не только из-за наследственного властолюбия – он томился без дела, настоящего великого дела, для которого рожден был на свет. Александр не раз выражал намерение отказаться от наследования Короны.

Его отец Павел был приверженцем самодержавной идее в самой русской ее форме. Александр сочувствовал французской революции.

Но не явилось ли "свободолюбие" Царевича-республиканца не только следствием воспитания Лаграпа, но и своего рода протестом против опеки венценосной бабки, возможно, до конца им не осознаваемым?

Нет, не получила Екатерина Великая наследника, о котором мечтала.

Конечно же, очень многое было заложено самой природой в нрав Великого Князя, мягкий, впечатлительный, с явным налетом лиризма. Отмечают его большое личное обаяние, изящество, скромность и набожность. Его брат Константин, воспитывающийся той же Екатериной, был иным. Видимо, дело в том, что Екатерина, имея самые лучшие намерения, озвучивая весьма разумные принципы воспитания, допустила главную ошибку – решила воспитывать ребенка, не обращая внимание на его индивидуальные черты характера. Возможно, будь она матерью Великих Князей, врожденная чуткость и умение найти индивидуальный подход к человеку, что не раз проявлялось во время ее царствования, помогли бы ей избежать этой ошибки. Но Екатерина была, повторим, восторженной бабушкой, на склоне лет с присущим ей вдохновенным азартом кинувшаяся осуществлять мечту своего сердца – создание продолжения себя собственными руками. Нет ничего удивительного, что она не особенно преуспела в том. "Императрица не сумела ни овладеть воображением своих внуков, ни занять их какой-нибудь работой, ни разнообразить их время". (Адам Чарторыйский). Если в этом и есть преувеличение, то нет его в другом высказывании того же Чарторыйского: "для совершения удачных и крупных преобразований в социальном строе надо было иметь больше подъема, силы, огня, веры в самого себя".

Александр Первый. "Загадочный сфинкс". Историки не скупились на негативные характеристики этого Императора: двуличность, хитрость, необязательность, обидчивость. Но вот его собственные слова: "Меня обвиняют в недоверчивости, но известно, что с того времени, когда я начал мыслить, я видел вокруг себя только несчастье, и все, что я предпринял, обернулось против меня несчастьем…"

Раннее детство Императоров. Екатерина Великая

Кравцова М. В.

"Никогда не называть слабости пороками, не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, никому не думать, что он весь свет исправить может".
"Кто только видит пороки, не имев любви, тот неспособен подавать наставления другому".
Екатерина Великая

"...Кто не имеет ни добродетели, ни учтивости, ни поведения доброго, ни знания людей и вещей, тот не будет никогда в людях человек, достойный почтения.
...Не делай другому, чего не хочешь, чтобы тебе сделано было.
Страхом научить нельзя, ибо в душу, страхом занятую, не более вложить можно учения, как на дрожащей бумаге написать..."

Эти наставления взяты из инструкции Императрицы Екатерины Второй, собственноручно составленной ею для воспитания внуков, Великих Князей Александра и Константина Павловичей.

Вряд ли Государыня Екатерина Алексеевна, думая об основах воспитания юных царевичей, не обращалась мыслью к собственному детству. Будучи уже признанной всем миром выдающейся государственной женой, умудренная Императрица писала записки, вспоминала детские годы, оценивала многое из того, что происходило с ней в раннем возрасте, уже с позиций жизненного опыта.

Вспомним для начала немного о том, каковыми оказались плоды этого воспитания. Вспомним, что за человек, явившийся из-за границы на Святую Русь, правил ею на протяжении долгих лет с пользой и славой.

Екатерина Вторая – личность уникальная. Прежде всего, тем что, будучи истинной европейской принцессой по воспитанию – в отличие от своих предшественниц, Государынь Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, она сумела оценить Россию и верно определить на тот исторический момент ее место в мире, не смущаясь дерзновенностью своих замыслов. Случилось так потому, что Екатерина искреннее полюбила свое новое Отечество.

В опровержение до сих пор распространенной небылицы надо сказать, что бывшей немецкой принцессе удалось изучить русский язык в совершенстве. Впоследствии она изучила и церковнославянский – впредь до того, что делала переводы житий русских святых из монастырских книг на современный ей русский язык. В этом, конечно, Императрице помогло то, что с раннего детства обширный и гибкий ум юной принцессы постоянно развивался. Этот ум привыкал трудиться. В четыре года маленькую принцессу Софию-Августу-Фредерику учили читать. Впрочем, мы не советовали бы современным родителям брать пример с воспитателей будущей Екатерины Второй. Ранее приобщение к начальному образованию далеко не всегда и не всем идет на пользу. Однако не будем забывать, что в восемнадцатом веке люди взрослели намного раньше, чем в наши дни, раньше начинали взрослую жизнь. В семь лет девочка-принцесса уже считалась взрослой. Она должна была оставить игрушки, должна была уже хорошо осознавать свое положение в обществе. Родители начинали думать о будущей партии для нее. Стало быть – к тому времени то, что можно было бы в данном случае назвать начальным образованием, уже должно было быть завершено.

Рано привилась в душе будущей Царицы и религиозность. В отличие, опять же, от распространенных мифов, Екатерина никогда не была вольнодумицей. Верно лишь то, что она не выносила ханжества и фанатизма. Дело в том, что религиозное воспитание заставило ее отвратиться от сухой догматики – когда юная принцесса подросла, ее наставник в вере, лютеранский пастор, принимался грозить бойкому и смышленому ребенку розгами за то, что в юной головке рождалось множество вопросов, а иногда и несогласий с лютеранской доктриной. Но важным было другое – первые религиозные впечатления. А они впитывались в душу девочки с пеленок.

Из письма Екатерины Второй к барону Гримму мы узнаем, что будущая великая Императрица, родившаяся в маленьком городе Штеттине в семье герцога Ангальт-Цербстского, жила в замке своих родителей в угловой его части и занимала наверху три комнаты – возле домашней церкви. Колокольня была возле спальни Софии-Августы-Фредерики, которую звали просто Фикхен, и раннее детство малышки проходило под колокольный звон. Вряд ли Екатерина, очень немного написав в упоминаемом письме своему другу Гримму о детских впечатлениях, вспомнила бы про эту деталь, будь она для нее маловажной.

Веру в Господа Иисуса Христа Екатерина пронесла через всю жизнь. Но, не сумев стать строгой лютеранкой, она решила попробовать найти себя в православии. Приняла его будущая Государыня в возрасте пятнадцати лет в России, куда приехала по воле Императрицы Елизаветы Петровны в качестве невесты Наследника Российского престола. Из воспоминаний современников ясно, что это был шаг осознанный. Девушка серьезно подошла к перемене вероисповедания – это следует хотя бы из того, что она не сделала это легко и не задумываясь, но размышляла, сомневалась, много говорила со священниками. И наконец-то сделала выбор.

О том, что этот выбор был ее собственный, можно предположить еще и потому, что с раннего детства Екатерина, о чем она сама вспоминает в своих записках, обладала поразительным упрямством. Впоследствии оно переродилось в хорошее качество – Екатерина привыкла составлять собственное мнение касательно любого вопроса. Но сама же она считала, что упрямство ей привили в возрасте до двух лет, когда первая пестунья, госпожа фон-Гогендорф, не могла научиться с ней сладить – девочка ничего не хотела делать до тех пор, пока ей не приказывали строго, по меньшей мере, три раза. Это упрямство наблюдалось в ней и в последующие годы. Впоследствии, конечно, Екатерина научилась разбираться, в чем следует проявить упорство, а в чем – уступить. Она вникала во все тонкости государственного управления, но всегда прислушивалась к мнению находящихся рядом государственных мужей. Эта Царица вообще отличалась редким качеством – умением слушать других.

Однако это замечательное качество могло бы в ней и не развиться. Маленькая принцесса Фикхен с самого начала познала воспитание и кнутом, и пряником. Вернее, кнут заменяли колотушки, которых не стеснялась мать Фикхен, молодая герцогиня Ангальт-Цербстская.

В упомянутом нами письме к Гримму Екатерина вспоминает, что герцогиня занимала комнаты в другом конце замка, и по три раза в день девочка, подпрыгивая, ходила показаться матери. "Впрочем, не вижу в том ничего занимательного", - тут же оговаривается Екатерина, прерывая воспоминания о детстве. По всему следует, что воспоминания о матери не были особо радостными для нее. "Меня едва терпели, - писала Екатерина в "Мемуарах", - очень часто сердито и даже зло отчитывали, причем не всегда заслуженно". "Отца своего я видела редко, и он почитал меня за ангела; мать же мало занималась мною".

Фикхен была первым ребенком у четы герцогов Ангальт-Цербстских – дочь вместо горячо ожидаемого сына. Герцогиня была еще слишком молода, кроме того, капризна, легкомысленна и самолюбива – материнские чувства по отношению к старшей дочери в душе ее не пробудились. Когда София-Августа-Фредерика подросла, мать убедилась в том, что ее первенец – просто невозможный ребенок. Девочка была, как уже отмечалось ранее, упряма, своевольна, при том же очень бойка, непоседлива, в ней рано начали проявляться мальчишеские замашки. К тому же Фикхен была, по мнению матери, безнадежно некрасива. Все вместе это, похоже, ни коим образом не соответствовало представлению герцогини об идеальной принцессе.

Такую принцессу, по всей видимости, и собиралась сделать из Софии-Августы-Фредерики француженка Мадлен Кардель, на попечение которой девочка перешла еще в возрасте двух лет. Впрочем, Мадлен не интересовало, кем станет ребенок в действительности. Ей было важно лишь то, чтобы Фикхен выглядела перед герцогиней так, как та того желает. По словам Екатерины, эта гувернантка была "вкрадчивого характера, но считалась немного фальшивой". "Она очень заботилась о том, чтобы я, да и она тоже, являлась перед отцом и матерью такою, какой могла бы им нравиться. Следствием этого было то, что я стала слишком скрытной для своего возраста".

Впрочем, вынужденная скрытность в столь юном возрасте не привилась настолько уж серьезно в веселом, резвом, непосредственном от природы ребенке, чтобы торжествовать всегда. Известен случай, когда перед самим королем Пруссии Фридрихом I будущая Екатерина, нисколько не смущаясь, высказала простодушное замечание о том, что у короля слишком короткий камзол. На что король заявил, что девочка невоспитанна. Было ей тогда четыре года. Мать-герцогиня пришла в ужас.

Фикхен надлежало "воспитывать", то есть возбуждать в ней тщеславие, позерство, лицемерие. При этом после материнского "кнута" девочка получала весьма большой пряник – Мадлен Кардель не скупилась на лесть и притворство перед маленькой куколкой, кем, по видимости, считала Фикхен. Девочку рано, еще до четырех лет, начали учить читать – Мадлен Кардель было все равно, каким образом добиться результата. В качестве стимула применялись сладости, которые маленькая принцесса очень любила, но которые, как знает любой родитель, в большом количестве вредны ребенку. В итоге у Фикхен оказались испорчены зубы. Однако хуже то, что мог бы оказаться навсегда испорчен характер, несмотря на богатство и одаренность натуры.

Но тут случилось счастливое событие – Маден Кардель вышла замуж, и воспитание Софии-Августы-Фредерики поручили ее сестре, Елизавете. Фикхен звала ее Бабет. Бабет была "образцом добродетели и благоразумия", "имела возвышенную от природы душу, развитой ум, превосходное сердце; она была терпелива, кротка, весела, справедлива, постоянна и на самом деле такова, что было бы желательно, чтобы могли всегда найти подобную при всех детях". Бабет "почти все знала, ничему не учившись; знала, как свои пять пальцев, все комедии и трагедии и была очень забавна".

Все эти восторженные отзывы о французской гувернантке принадлежат самой Екатерине Второй. Чем же Бабет сумела так покорить сердце своей своенравной воспитанницы? Ведь ее подход к девочке был совсем иным, чем у сестры. В первую очередь Елизавета Кардель, будучи доброй и отзывчивой женщиной, умела в нужную минуту проявить разумную строгость, выдержку, терпение, умение не потакать прихотям избалованного ребенка.

"Она меня не ласкала и не льстила мне, как ее сестра; эта последняя тем, что обещала мне сахару да варенья, добилась того, что испортила мне зубы и приучила меня к довольно беглому чтению, хоть я и не знала складов. Бабет Кардель, не столь любившая показной блеск, как ее сестра, снова засадила меня за азбуку и до тех пор заставляла меня складывать, пока не решила, что я могу обходиться без этого".

Думается, что если ребенку и не слишком-то это понравилось это поначалу, то все же вскоре Елизавета Кардель сумела быстро найти подход к принцессе. Она обладала важнейшей для педагога чертой характера – уравновешенностью. "Терпелива, кротка, весела, справедлива", - такими эпитетами просто так не награждают бывших учителей. И главное – Бабет быстро разглядела в принцессе не заводную куколку, а смышленого, любознательного, впечатлительного ребенка.

"У Бабет было своеобразное средство усаживать меня за работу и делать со мной все, что ей захочется: она любила читать. По окончании моих уроков она, если была мною довольна, читала вслух; если нет, читала про себя; для меня было большим огорчением, когда она не делала мне чести допускать меня к своему чтению".

Итак, для русского Престола подготавливалась нечто непривычное для России того времени – Государыня, которая не просто любила чтение, но в детстве даже определяла приобщение к этому занятию как честь для себя. Удивительные дела – скромная французская гувернантка, прилагая все усилия, чтобы развить лучшие душевные качества и ум своей воспитанницы, и не предполагала, что оказывает этим услугу русской истории.

Впрочем, как ни странно, но к тому, что с детства будущая Екатерина Вторая искала пищи для ума, а не светских развлечений, сказалось и влияние матери, уверившей Фикхен, что она "совсем дурнушка". Убежденная в том, что слова герцогини – правда, девочка старалась развивать в себе внутренние качества, хотела не только много знать, но и уметь поддерживать разговор, хотела нравиться людям не ради показного блеска, но быть для них по настоящему интересной. В итоге – люди стали интересны ей самой. Это мы уже явственно наблюдаем в характере великой русской Императрицы. Она неизменно была вежлива с людьми любого сословия, говорила слугам "вы", никогда не приказывала, но обращалась с тактичной просьбой, никогда никого не отчитывала на глазах у других. Вообще ее тактичность могла поначалу казаться довольно непривычной – после правления Царицы Елизаветы Петровны, раздававшей пощечины направо и налево. В этом смысле Екатерина Вторая, несмотря на недостатки воспитания первых лет жизни, все-таки была воспитана как истинная принцесса, утонченная и деликатная. Уважение к людям даже низшего звания прививалось ей в родном замке неукоснительно.

В том возрасте, когда Ангальт-Цербсткая принцесса оказалась Божией волей в России, у человека обычно уже вполне сформированы основные черты характера, интересы, склонности, накоплен "некий стартовый опыт", однако полное становления личности, ее мировоззренческого стержня, выраженного в идеях, религиозных предпочтениях, еще только начинается. Даже самые недоброжелательные враги Екатерины не отрицали, что ее ум был велик и развит. То, что юная принцесса, которой тесно и душно было в маленьком Цербстком княжестве, влюбилась в огромную Россию, в изучении которой нашла пищу для своего тонкого жаждущего ума, не представляет собой ничего удивительного.

Откуда же обвинения в лицемерии? Высказанные современниками, для которой многогранная личность русской Императрицы оказалась непонятой, впоследствии они были уже с неблаговидными намерениями подхвачены потомками. А все дело заключалось как раз в том, что первые пятнадцать лет своей жизни Екатерина воспитывалась все же в родном доме в Германском княжестве. Она не отказывалась от своей национальной принадлежности, как принято считать. В этом - феномен Екатерины – органичное соединение черт западноевропейской и русской национальной культур. Многосторонне развитый человек никогда не будет пребывать в сектантской ограниченности. По сути, Императрице Екатерине удалось "прорубить окно в Европу", не посягая при этом на самобытность России. Ни для кого не секрет, что в ее царствование произошло окончательное становление Российского Государства как великой мировой Державы, авторитет которой на мировом уровне необычно возрос. И произошло это не только благодаря законам исторического развития, но и личным качествам Монархини.

Семейные традиции воспитания в императорских семьях

Кравцова М. В.


История – наука увлекательнейшая и в то же время – противоречивая. Ищут в ней нередко вещей противоположных, и чаще всего находят для себя, что хотят, а вот соответствуют ли находки истине – это вопрос другой. Долго, очень долго российская история играла унизительную роль политической служанки. Неудивительно, что за масштабным фасадом истории государства не разглядеть было живых лиц ее творцов. Так и входили в наше сознание люди-идеи, персонажи книжки-раскраски, то и дело перекрашиваемой очередными демагогами от истории.

И сейчас по-прежнему тянет многих писателей и публицистов выставить живших некогда людей заложниками любимой автором идеи – а все-таки получается уже не так хорошо, как раньше. Почему? Ответ простой – уже немало материалов доступно массовому читателю, погружение в которые вдруг вдыхает жизнь в нарисованные фигурки, открывая в них искренние чувства, серьезные противоречия, глубины и трагедии – и при этом самые простые человеческие качества. Как странно… оказывается русские правители, Цари, Императоры – тоже были людьми. Более того, все они когда-то были детьми. Росли, играли, учились, плакали от обиды, радовались простым детским забавам… У них были родители. Были воспитатели. Детишек старались чему-то учить, подавая практические знания, образовывая ум, влияя на нравственное развитие души… И воспитывая при этом то, без чего не может обходиться царский отпрыск – чувство долга.

Императорами наши правители стали именоваться, как всем известно, по воле Великого Петра. И сотворилось сие не красного словца ради. Россия на самом деле вырастала в Империю, в великую Державу. Соответственно, и подготовка достойного преемника становилась для власть имущих делом государственной необходимости. Впрочем, в восемнадцатом столетии, прошедшем в России в бурных политических интригах и государственных переворотах, императорам и императрицам было как-то не до педагогики.

Первым царственным ребенком, которого пытались воспитывать с учетом реалий нового времени, был будущий Император Павел Первый. Впрочем, не зря говорят, что общая нестабильность отражается на детях, а это был не простой ребенок – увы, юный Павел очень долго, начиная с самого рождения, рассматривался взрослыми как важный козырь в их в политических играх. Кроме того, ребенок стал жертвой переходного периода от московской лубочности к петербургской учености. Поначалу воспитывала Павла тетка его отца – Императрица Елизавета, дщерь Петрова. Вернее, считалось, что воспитывала… "Через несколько минут после рождения его унесли в покои свекрови и стали кормить, растить, воспитывать сначала по распоряжением Елисаветы Петровны, а после по усмотрению хлопотливых нянюшек и мамушек. Екатерине полагалось смотреть на сына раз в неделю. Потом его отдали в руки Никиты Ивановича Панина, учителей и гувернеров", (А. М. Песков в книге "Павел I").

Екатерина – будущая Екатерина Великая – у которой отобрали сына, с горечью вспоминала: "заботами его буквально душили". "Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему больше страданий, нежели пользы". Период этакого "воспитания" в духе "московского терема" хотя и продлился не слишком долго, наделал много вреда Цесаревичу – мальчик стал капризным, малоуправляемым, диковатым и пугливым. К счастью, нянек сменили толковые наставники С. Порошин, Ф. Бехтеев и наконец – Никита Иванович Панин, которые приложили все усилия, чтобы исправить вред, причиненный ребенку в первые годы его жизни. В первую очередь Павлу стали внушать чувство ответственности – он должен был осознать, принять душой и разумом тот факт, что он не просто мальчик, желания которого исполняются окружающими, но наследник Российского Престола, что он не имеет права на капризы и своеволие, что некоторые вещи просто невозможны для потомка великих Государей. "Правнук Петра Великого ведет себя… Ах! Не токмо язык мой не может выговорить, но и мыслить ужасаюсь". Проводя подобную линию воспитания, наставники Павла Петровича положили начало одному из главных принципов воспитания императорских детей – впоследствии все Государи из рода Романовых вырастали людьми, исторически образованными, привыкшими с ранних лет гордиться своими предками и нести ответственность за то великое наследие – Россию – что досталось им от этих предков.

Собственно, и многие другие принципы воспитания, сформированные учителями для будущего Павла Первого, оставались неизменными в роду Романовых на протяжении многих лет. Так, например, Семен Андреевич Порошин, став одним из наставников Великого Князя, обозначил в дневнике программу действий:

- Вскормить любовь к русскому народу.
- Поселить в нем почтение к истинным достоинствам людей.
- Научить снисходительно относиться к человеческим слабостям, но строго следовать добродетели.
- Уничтожить предубеждения, которые легкомысленными людьми почитаются за непреоборимые истины.
- Сколько можно, обогатить разум полезными знаниями и сведениями…

Н. И. Панин также составил программу обучения, в которой прописывалось немалое время посвящать "прямой государственной науке".

В итоге Павел Петрович вырос настоящим принцем, человеком чести, живо интересующимся всем происходящим в государстве, образованным, оригинально мыслящим, обладающим тонким художественным вкусом. И все-таки… и все-таки сохранилось много свидетельств о нем, как о человеке сложного характера. Выросший Павел сохранил и детскую свою неуравновешенность, и нервозность, и жажду потакать собственным прихотям – с последним он мужественно боролся всю свою сознательную жизнь…

Меж тем приближался уже век девятнадцатый, и Россия твердо встала на путь, уготованный ей Петром Первым. Слово "просвещение" вошло в моду не только в Европе. Так что неудивительно, что впервые последовательно о педагогике в отношении воспитания Великих Князей заговорила Императрица Екатерина Вторая – но уже касательно не сына своего, а внуков. Здесь необходимо отметить, что сама Екатерина Алексеевна, в девичестве принцесса Ангальт-Цербтсткая София-Августа-Фредерика, получила вполне приличное воспитание и образование, которое можно назвать систематизированным. Хотя росла будущая великая Екатерина достаточно в сложной семейной обстановке, о воспитании ее позаботились с воистину немецкой ответственностью. Земным хранителем девочки стала гувернантка Елизавета Кардель, которая не только преподавала принцессе азы знаний, пристрастила ее к книге, но и дала девочке немало важных нравственных уроков, во многом определила ее отношение к жизни.

Екатерина Вторая вовсе не была тем монстром, которым ее привыкли представлять и нередко представляют до сих пор с легкой руки недобросовестных современников и потомков. Но она была живым человеком, со всеми присущими человеку чувствами и слабостями. Мать, у которой отняли ребенка, желая взять реванш, решила сама воспитывать внука… отобрав его у родителей. Парадокс… Сразу скажем, что на пользу Александру Первому это не пошло. Однако педагогическая система, разработанная Екатериной для внуков Александра и Константина, тем не менее, послужила благому делу – она привнесла в такое нелегкое и деликатное дело, как воспитание императорских детей разумность и ту систематизацию, нехватка которой уже начинала остро давать себя знать.

Первый и главный принцип – особое внимание уделялось тем постулатам, что черпали себя из православной морали:

"Стараться при всех случаях вселять в детях человеколюбие и даже сострадание ко всякой твари...".

"...Кто не имеет ни добродетели, ни учтивости, ни поведения доброго, ни знания людей и вещей, тот не будет никогда в людях человек, достойный почтения".

Страхом научить нельзя, ибо в душу, страхом занятую, не более вложить можно учения, как на дрожащей бумаге написать...

"Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему (не делай другому, чего не хочешь, чтобы тебе сделано было), в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательстве ко всем людям, в ласковом и снисходительном обращении со всеми...".

"…отдалять от глаз и ушей их высочеств все худые примеры, и чтобы никто при детях не говорил грубых, непристойных и бранных слов и не сердился".

Другие принципы касались не столь глобальных вещей, однако даже в наши дни они не потеряли актуальности, и немудрено, что в дальнейшем Романовы взращивали своих потомков прямо "по Екатерине", пусть даже – в теории.

"Я буду очень заботиться, чтобы из него не сделали прехорошенькой куклы, потому что не люблю их…" – написала Екатерина сразу же после рождения внука Александра. Это очень перекликается с наставлением Александра Третьего, сделанном им воспитательнице своих сыновей: "Имейте в виду, что ни я, ни Великая Княгиня не желаем делать из них оранжерейных цветов".

В Наставлении "о сохранении здоровья" Великих князей Екатерина предписывает, чтобы их платье было как можно проще и легче, чтобы пища была простая, и "буде кушать захотят между обедом и ужином, давать им кусок хлеба". Спать мальчики должна "не мягко", а на тюфяках под легкими одеялами, летом - ситцевыми, подшитыми простынями, а зимой – стеганными. Ложиться и вставать следует рано. Полезно, считала Екатерина, в любое время года как можно чаще бывать на свежем воздухе, а зимой по возможности реже находится возле огня. Зимой в комнатах мальчиков температура не должна превышать 17 градусов по Цельсию. Летом Екатерина велела не ограничивать купание детей и считала, что он хорошо для них учиться плавать.

И снова само собой напрашивается сравнение с последними Императорами. Утвердилось ли это с предписаний Екатерины Второй, но увлечение роскошью в том, что касалось семейного быта и домоустройства, вообще не было присуще членам династии Романовых. Так, например, будущий Александр Третий и его братья воспитывались довольно-таки строго, маленький Александр Александрович также и в силу натуры своей никогда не стремился к удобствам, к неге, к комфорту. Когда он сам стал отцом, то дарил детям на праздники полезные предметы, книги, садовые инструменты. Обстановка в комнатах его детей – маленьких Великих Князей была скромной, кормили их тоже отнюдь не по-царски. К чаю подавалось варенье, хлеб с маслом, печенье, а вот пирожные дети видели редко. Обед тоже был прост, и дети ели все, что им давали.

Среди этих детей был и будущий святой Государь-мученик Николай Александрович, о детстве и юности которого сохранилось немало достоверных свидетельств. Опираясь на них, О. Платонов пишет: "Воспитание и образование Николая II проходило под личным руководством его отца, на традиционной религиозной основе в спартанских условиях. Учебные занятия будущего Царя велись по тщательно разработанной программе в течение тринадцати лет. Чтобы будущий Царь на практике познакомился с войсковым бытом и порядком строевой службы, отец направляет его на военные сборы... Параллельно отец вводит его в курс дела управления страной, приглашая участвовать в занятиях Государственного совета и комитета министров... Блестящее образование соединялось у него с глубокой религиозностью и знанием духовной литературы, что было не часто для государственных деятелей того времени. Отец сумел внушить ему беззаветную любовь к России, чувство ответственности за ее судьбу. С детства ему стала близка мысль, что его главное предназначение - следовать русским основам, традициям и идеалам".

Беззаветная любовь к России, чувство ответственности за ее судьбу… Эти качества сумели привить собственным примером своим сыновьям и Павел Первый, и Николай Первый, и Александр Второй… Про Николая Первого фрейлина А. Ф. Тютчева вспоминает: "Этот человек, который был глубоко и религиозно убежден в том, что всю свою жизнь он посвящает благу родины, который проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга, и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных..." Этот человек, воспитывая своего сына, будущего Александра Второго, главной своей задачей ставил развитие в мальчике чувства долга перед Россией, перед будущими подданными. Не удивительно, что он сумел этого добиться, так как благой отцовский пример всегда был перед глазами у юного Цесаревича.

Все Великие Князья, будущие монархи, получили прекрасное образование, часто обучение начиналось еще в раннем возрасте, и к семи-восьми годам дети уже владели грамотой, арифметикой, начатками иностранных языков. Затем их ждало изучение самых разнообразных дисциплин, для чего приглашались именитые, сведущие в своем деле преподаватели. Для юношей обязательна была военная подготовка, однако учили их и танцам, и изящной словесности, и всему, что обязан был знать хорошо воспитанный молодой человек. Правители Дома Романовых вызывали искреннее восхищение у подданных, которые награждали их лесными эпитетами отнюдь не просто так. Монархи действительно служили возвышающим примером – как всему народу, так и собственным сыновьям.

Вопреки распространенному (невесть кем и невесть как) мнению, русские Императоры, начиная с Павла Петровича, были прекрасными мужьями и отцами (исключение представлял собой, пожалуй, только Александр Первый, личная жизнь которого не сложилась). Даже Император Александр Второй, отношения которого с супругой серьезно осложнились из-за его длительной сердечной связи с княжной Долгоруковой, женился в юности по страстной романтичной любви и долгое время был счастлив в законном браке. В свое время его отец, Николай Павлович, поселившийся с молодой супругой в Аничковом дворце, называл свою семейную жизнь "аничковским раем". Про Александра Третьего и его супругу Марию Федоровну их младшая дочь, Великая Княгиня Ольга Николаевна Куликовская-Романова вспоминала: "Между моими родителями было так мало общего, и все же более счастливого брака нельзя было и пожелать. Они превосходно дополняли друг друга". Семью же последнего русского Императора называли просто – святой семьей. А что может быть лучше для нравственного развития ребенка, для его воспитания как Человека, чем ощущать тепло семейной атмосферы, наблюдать заботу домочадцев друг о друге, чувствовать их любовь по отношению к себе и учиться ответственности за тех, кто тебе дорог?

Нет, нельзя сказать, что в семьях Дома Романовых было все идеально, что августейшие родители не допускали никаких ошибок в воспитании своих детей, что никогда не случалось трений между младшим и старшим поколениями. Все это, безусловно, было. И все-таки главное в этих семьях без труда прививалось детям – любовь к Богу, любовь к Родине.

"Детей воспитай в страхе Божии. Старайся о учении их науках, потребных к их званию", - писал в обращенном к жене завещании Император Павел Первый. А спустя десятилетия его потомок завещает своему сыну, которому суждено стать святым Русской Православной Церкви: "Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства"…

Пьер Жильяр – воспитатель последнего Царевича.

Кравцова М. В.


К теме воспитания детей на примере святой семьи Государя Николая Александровича в последнее время обращаются довольно часто. Что неудивительно, так как можно поразному относиться к Николаю Второму как к Императору, но никто, даже многие из явных его врагов, не отрицал, что последний Царь был отличным семьянином и вместе с супругой воспитал чудесных детей. Это действительно так, и, конечно же, для того, чтобы вырастить четверых дочерей и сына прекрасными людьми, настоящими христианами, родителям понадобилось приложить немало усилий. Особенно нелегко пришлось с Цесаревичем Алексеем Николаевичем, пораженным тяжелой болезнью. Но неоценимую помощь Императорской семье оказал ее близкий друг, наставник Цесаревича швейцарец Пьер Жильяр. О нем и пойдет речь в нашей статье.

Впервые Царская семья познакомилась с Пьером Жильяром, уроженцем швейцарского кантона Во, в Петергофе, на даче герцога Сергия Лейхтенбергского, приходившегося Императору Николаю Второму дядей. Жильяр, учитель французского, зарекомендовал себя очень хорошо – это был честный и обаятельный молодой человек, и при этом – прекрасный педагог. Нет ничего удивительного в том, что примерно через год после поступления на должность к герцогу Сергию (в 1905 году) Пьер Жильяр получил предложение, которое перевернуло его жизнь, – двум старшим дочерям Государя нужен был учитель французского языка. Жильяр без колебаний принял блестящее предложение.

Первый урок, навсегда сохранившийся в памяти Жильяра, прошел на даче Александрия. К удивлению и большому смущению учителя, на этом уроке присутствовала сама Императрица Александра Федоровна. Потом она еще не раз посещала занятия. Впоследствии Жильяр отметил небольшую, но немаловажную для него деталь – когда Царица присутствовала на уроках своих дочерей, ему никогда не приходилось ждать, пока ученицы разложат на столе тетради и письменные принадлежности. Потом, в отсутствие матери, Княжны не позволяли себе лениться.

Довольно быстро Жильяр сдружился со старшей своей ученицей, Великой Княжной Ольгой Николаевной, ставшей впоследствии его хорошим другом.

"Старшая из Великих Княжен, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазками, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой минуты отыскать слабое место, – но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии". Эту Царевну Пьер Жильяр считал самой способной из сестер: "Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах... Я вспоминаю, между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжения и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: "Ах, я поняла, вспомогательные глаголы – это прислуга глаголов; только один несчастный глагол "иметь" должен сам себе прислуживать!"... Вначале мне было не так легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искреннее и сердечные отношения".

Горячо привязался Жильяр и к сестрам Ольги Николаевны. Он был талантливым учителем, умевшим, как мы можем судить по его воспоминаниям, глубоко проникать в суть характеров своих учеников, выявлять их индивидуальность и уже на основе этого строить методику обучения, к каждому находя собственный подход. При этом он не требовал от своих учениц больше того, на что они были способны.

Однако наибольшего раскрытия педагогического таланта Пьера Жильяра потребовало не обучение Царевен французскому языку, но то тяжелейшее дело, за которое он взялся по просьбе Императора и Императрицы. Когда их единственному сыну Алексею понадобился наставник, гувернер, то с просьбой взять на себя воспитание Наследника Российского престола они обратились к Пьеру Жильяру – уже проверенному учителю, ставшему близким другом Семьи.

Конечно, это озадачило Жильяра и почти испугало его. Кроме того, что ему приходилось взять на себя ответственнейшую миссию воспитания будущего Русского Царя, Жильяр прекрасно понимал, что Цесаревич Алексей Николаевич – мальчик не совсем обычный. Гемофилия, тяжелая, смертельно опасная болезнь, не могла не наложить отпечаток на характер этого доброго, веселого и общительного по природе ребенка. С самого начала Царевич Алексей не мог развиваться, как обычные мальчишки, не мог делать многое из того, что ему хотелось бы и что необходимо растущему подвижному мальчику.

Анна Вырубова писала про Царского сына: "Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных в истории царской детей. Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и его няня Мария Вишнякова в раннем детстве его очень баловали, исполняя его малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело; ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот было не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: "Подыми мне руку", или: "Поверни ногу", или: "Согрей мне ручки", и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но Наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто бывало невозможно его удержать. "Подари мне велосипед", – просил он мать. "Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!" – "Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!" – "Ты знаешь, что ты не смеешь играть". Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: "Зачем я не такой, как все мальчики?"

С. Офросимова: "Живость его не могла умериться его болезнью, и как только ему довелось лучше, как только утихали его страдания, он начинал безудержно шалить; он зарывался в подушки, сползал под кровать, чтобы напугать врачей мнимым исчезновением. Только приход Государя мог его усмирить. Сажая отца к себе на кровать, он просил его рассказать о занятиях Его Величества, о полках, шефом которых он был и по которым очень скучал. Он внимательно слушал рассказы Государя из русской истории и обо всем, что лежало за пределами его скучной больничной постели. Государь с большой радостью и глубокой серьезностью делился с ним всем...

Когда приходили Княжны, в особенности Великая Княжна Анастасия Николаевна, начиналась страшная возня и шалости. Великая Княжна Анастасия Николаевна была отчаянной шалуньей и верным другом во всех проказах Цесаревича, но она была сильна и здорова, а Цесаревичу запрещались эти опасные для него часы детских шалостей".

Пьер Жильяр: "Вот такова была ужасная болезнь, которой страдал Алексей Николаевич; постоянная угроза жизни висела над его головой: падение, кровотечение из носа, простой порез, все, что для обыкновенного ребенка было бы пустяком, могло быть для него смертельно.

Его нужно было окружать особым уходом и заботами в первые годы его жизни и постоянной бдительностью стараться предупреждать всякую случайность. Вот почему к нему по предписанию врачей были приставлены, в качестве телохранителей, два матроса с Императорской яхты: боцман Деревенько и его помощник Нагорный, которые по очереди должны были за ним следить".

Государыня Александра Феодоровна не могла быть с сыном такой строгой, как ей, быть может, хотелось бы. Жильяр вспоминал в своей книге "Император Николай II и Его Семья": "Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея, которая даром пройдет каждому другому. Если он подходил к ней двадцать раз в день, то не было случая, чтобы она его не поцеловала, когда он, подойдя к ней, уходил от нее. Я понимал, что она каждый раз, прощаясь с ним, боялась не увидеть его более".

Видя это, талантливый педагог не мог не предположить, что все положительные качества, унаследованные Алексеем Николаевичем от родителей, также и те, что воспитывала в нем сама болезнь, например – сострадание к другим, со временем могут быть вытеснены развивающейся капризностью или же чувством ущербности. Если бы родители не пошли на опасный опыт и не дали своему мальчику права на риск. Об этом Жильяр в свое время задумался очень серьезно, и он фактически спас Цесаревича как личность, спас уникальную неповторимость этой богатой благородной натуры. Хотя поначалу учителю на новой должности пришлось весьма нелегко.

"Когда я приступил к моим новым обязанностям, мне было не так-то легко завязать первые отношения с ребенком. Я должен был говорить с ним по-русски, отказавшись от французского языка. Положение мое было щекотливо. Не имея никаких прав, я не мог требовать подчинения.

Как я уже сказал, я был вначале удивлен и разочарован, не получив никакой поддержки со стороны Императрицы. Целый месяц я не имел от нее никаких указаний. У меня сложилось впечатление, что она не хотела вмешиваться в мои отношения с ребенком. Этим сильно увеличилась трудность моих первых шагов, но это могло иметь то преимущество, что, раз завоевав положение, я мог более свободно утвердить свой личный авторитет. Первое время я часто терялся и даже приходил в отчаяние. Я подумывал о том, чтобы отказаться от принятой на себя задачи".

К счастью, доктор Деревенько, наблюдавший мальчика (однофамилец боцмана), очень помог воспитателю своей поддержкой и советами. Советуя Жильяру быть терпеливее, он объяснил, что Императрица, зная, что каждый день жизни ее сына может принести с собой смертельную опасность, медлила вмешаться в отношения наставника и воспитанника – ей не хотелось словно бы вступать в очередную борьбу со своим сыном, который и так уже, в силу своего пытливого и живого характера, был измучен постоянной опекой. Теперь же получалось, что ему навязывают нового ментора, нового тюремщика, который отберет у него последние остатки свободы.

"Я сам сознавал, что условия были неблагоприятны, - пишет Жильяр, - но несмотря на все, у меня оставалась надежда, что со временем состояние здоровья моего воспитанника улучшится.

Тяжелая болезнь, от которой Алексей Николаевич только что начал оправляться, очень ослабила его и оставила в нем большую нервность. В это время он был ребенком, плохо переносившим всякие попытки его сдерживать; он никогда не был подчинен никакой дисциплине. Во мне он видел человека, на которого возложили обязанность принуждать его к скучной работе и вниманию и задачей которого было подчинить его волю, приучив его к послушанию. Его уже окружал бдительный надзор, который, однако, позволял ему искать убежища в бездействии; к этому надзору присоединялся теперь новый элемент настойчивости, угрожавший отнять это последнее убежище. Не сознавая еще этого, он это чувствовал чутьем. У меня создавалось вполне ясное впечатление глухой враждебности, которая иногда переходила в открытую оппозицию".

Как видим, не все шло благополучно. Болезнь вместо того, чтобы закалить характер мальчика (что и произошло впоследствии), могла полностью изломать его и погубить благие задатки, в первую очередь потому, что из-за нее ребенок лишен необходимой для его развития свободы. Тем не менее кажется, что гиперопека, которой подвергался маленький Царевич, была вполне обоснована. Но так ли это было? Жильяр засомневался первым. Тем более что с каждым днем он открывал в своем воспитаннике все новые и новые замечательные качества и все сильнее привязывался к нему.

"Тем временем дни шли за днями, и я чувствовал, как укрепляется мой авторитет. Я мог отметить у моего воспитанника все чаще и чаще повторявшиеся порывы доверчивости, которые были для меня как бы залогом того, что вскоре между нами установятся более сердечные отношения.

По мере того как ребенок становился откровеннее со мной, я лучше отдавал себе отчет в богатстве его натуры и убеждался в том, что при наличии таких счастливых дарований было бы несправедливо бросить надежду...

Алексею Николаевичу было тогда 9 ? лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери. Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола, об этом он всего меньше помышлял. Его самим большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько, которые оба были несколько моложе его.

У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию. В маленьком капризном существе, каким он казался в начале, я открыл ребенка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал. Как только это убеждение вполне сложилось во мне, я стал бодро смотреть в будущее. Моя работа была бы легка, если бы не было окружавшей нас обстановки и условий среды".

А теперь на минуту оторвемся от воспоминаний Жильяра и вернемся в наше время. Откроем книгу современных психологов Ирины Медведевой и Татьяны Шишовой, много лет работающих с проблемными детьми. Вот что мы прочтем: "так называемая гиперопека, когда родители окружают своего ребенка излишней заботой, сегодня явление достаточно распространенное... Ведь разрешать ребенку быть самостоятельным – это риск, и нередко огромный риск. То ли дело неусыпный надзор! Конечно, он отнимает много времени и сил, зато вы обеспечиваете себе спокойную жизнь и выглядите при этом почтенно в глазах окружающих... Что же касается риска, то без него, конечно, жить спокойнее. В а м. Но спокойствие-то за счет ребенка, о котором вы якобы так радеете. Ибо каждый его самостоятельный шаг есть репетиция. Чем больше репетиций, тем полноценнее сыграет он спектакль под названием "Жизнь". А на что его обрекаете вы?"

В приведенном отрывке речь шла о детях здоровых. А в случае с Наследником усиленная забота родителей вовсе не кажется излишней. Но так не казалось самому Царевичу Алексею, которого, кстати, впереди должен был бы ожидать не просто "спектакль под названием "Жизнь", а труднейшая из ролей в этом спектакле – управление великой Империей. И воспитатель Жильяр прекрасно понял ребенка. Вернемся к его воспоминаниям.

"Я поддерживал, как уже об этом выше сказал, лучшие отношения с доктором Деревенько, но между нами был один вопрос, на котором мы не сходились. Я находил, что постоянное присутствие двух матросов – боцмана Деревенько и его помощника Нагорного - было вредно ребенку. Эта внешняя сила, которая ежеминутно выступала, чтобы отстранить от него всякую опасность, казалось мне, мешала укреплению внимания и нормальному развитию воли ребенка. То, что выигрывалось в смысле безопасности, ребенок проигрывал в смысле действительной дисциплины. На мой взгляд, лучше было бы дать ему больше самостоятельности и приучить находить в самом себе силы и энергию противодействовать своим собственным импульсам, тем более что несчастные случаи продолжали повторяться. Иначе это был бы лучший способ, чтобы сделать из ребенка, и без того физически слабого, человека бесхарактерного, безвольного, лишенного самообладания, немощного и в моральном отношении. Я говорил в этом смысле с доктором Деревенько. Но он был так поглощен опасением рокового исхода и подавлен, как врач, сознанием своей тяжелой ответственности, что я не мог убедить его разделить мои воззрения".

Конечно, разрешение такого сложного вопроса могли взять на себя только Царственные родители мальчика. Когда Жильяр предложил им то, что сам он называл "опасным опытом", на что шел с чувством тяжелого беспокойства, Николай Александрович и Александра Федоровна полностью поддержали наставника своего сына. Жильяр напишет в своей книге "Император Николай II и Его Семья" по этому поводу замечательные слова, которые проясняют нам, что такое – истинная родительская любовь: "Они без сомнения сознавали вред, причиняемый существующей системой тому, что было самого ценного в их ребенке. Они любили его безгранично, и именно эта любовь давала им силу идти на риск какого-нибудь несчастного случая, последствия которого могли быть смертельны, лишь бы не сделать из него человека, лишенного мужества и нравственной стойкости".

"Алексей Николаевич был в восторге от этого решения, - продолжает Жильяр. В своих отношениях к товарищам он страдал от постоянных ограничений, которым его подвергали. Он обещал мне оправдать доверие, которое ему оказывали.

Как ни был я убежден в правильности такой постановки дела, мои опасения лишь усилились. У меня было как бы предчувствие того, что должно было случиться...

В начале все шло хорошо, и я начал было успокаиваться, как вдруг внезапно стряслось несчастье, которого мы так боялись. В классной комнате ребенок взлез на скамейку, поскользнулся и упал, стукнувшись коленкой об ее угол. На следующий день он уже не мог ходить. Еще через день подкожное кровоизлияние усилилось, опухоль образовавшаяся под коленом, быстро охватила нижнюю часть ноги. Кожа натянулась до последней возможности, стала жесткой под давлением кровоизлияния, которое стало давить на нервы и причиняла страшную боль, увеличивавшуюся с часу на час.

Я был подавлен. Ни Государь, ни Государыня не сделали мне даже тени упрека: наоборот, казалось, что они всем сердцем хотят, чтобы я не отчаялся в задаче, которую болезнь делала еще более трудной. Они как будто хотели своим примером побудить и меня принять неизбежное испытание и присоединиться к ним в борьбе, которую они вели уже так давно. Они делились со мною своей заботой с трогательной благожелательностью".

Борьба за ребенка была выиграна. Никто не мог излечить болезнь неизлечимую, но из "маленького капризного существа", каким показался вначале Царевич Жильяру, возрос настоящий христианин с чутким сердцем и сильной волей. Из года в год из Наследника возрастал бы Государь. Но ему суждено было иное. Так и не довелось созреть и раскрыться до конца этой удивительной, богатейшей натуре.

И. Степанов: "Несколько раз (в лазарете – М. К.) бывал Наследник. Здесь я не могу писать спокойно. Нет умиления передать всю прелесть этого облика, всю нездешность этого очарования. Не от мира сего. О нем говорили: не жилец! Я в это верил и тогда. Такие дети не живут. Лучистые глаза, чистые, печальные и вместе с тем светящиеся временами какой-то поразительной радостью…"

Ограничение свободы не было единственной проблемой, которую болезнь Цесаревича Алексея поставила перед его родителями и воспитателем.

В любой педагогической литературе мы прочтем, что необходимым условием для развития ребенка является его общение с товарищами. Наверное, особенно важно это для мальчиков, будущих мужчин, социальная роль которых традиционно шире и ответственней, чем у женщин. Впрочем, неумение установить первые контакты с ровесниками, дефицит общения с другими детьми может вредно отразиться на психике любого ребенка. Не менее важно, чтобы ребенок с детства учился выбирать себе товарищей сам, следуя своим симпатиям, а не "дружил" по родительскому приказу. В Царской Семье эта проблема стояла острее, чем в любой другой. Во-первых, мальчик был Наследником Престола, во-вторых, он был серьезно болен. Но именно по первой причине родители не имели права превращать сына в несчастное одинокое существо, "ребенка из оранжереи", растущего в изоляции от мира. Кроме того, Наследник был застенчив, и Государь хотел помочь сыну избавиться от стеснительности. Родители могли бы попытаться решить проблему общения сына, так сказать, "официально", искусственно составив ребенку компанию из детей своих родственников. Ничего подобного Царь и Царица не допустили. Напротив, по воспоминаниям Вырубовой, Императрица боялась за сына и редко приглашала к нему двоюродных братьев, "резвых и грубых мальчиков. Конечно, на это сердились родные...". Зато Наследнику не возбранялось играть с сыновьями своего пестуна матроса Деревенько, на что "родные", надо полагать, сердились еще больше. Но Государь и Государыня, не принимавшие пересуды близко к сердцу, тем более не обращали на них внимания, когда речь шла о пользе детей.

Серьезно обеспокоен проблемой общения своего Царственного воспитанника со сверстниками был и Пьер Жильяр. Впоследствии он напишет, что Алексей Николаевич страдал от отсутствия товарищей. "Оба сына матроса Деревенько, его обычные сотоварищи в играх, были гораздо моложе его и ни по образованию, ни по развитию ему не подходили. Правда, по воскресениям и праздникам к нему приезжали двоюродные братья, но эти посещения были редки. Я несколько раз настаивал перед Императрицей в том, что это надо бы изменить. Были сделаны кое-какие попытки в этом смысле, но они ни к чему не привели. Правда, болезнь Алексея Николаевича крайне затрудняла выбор ему товарищей. К счастью, его сестры, как я уже говорил, любили играть с ним; они вносили в его жизнь веселье и молодость, без которых ему было бы очень трудно".

Видимо, эту проблему Жильяр считал достаточно серьезной, если в своих воспоминаниях упомянул о ней не единожды. Так, например, он рассказывает о том, как Царевич обрел наконец настоящего товарища – сына лейб-хирурга Деревенько. "Между тем я был особенно озадачен приисканием Наследнику товарищей. Эту задачу было очень трудно разрешить. По счастью, обстоятельства сами собой отчасти пополнили этот пробел. Доктор Деревенько имел сына одних, приблизительно, лет с Наследником. Дети познакомились и вскоре подружились; не проходило воскресенья, праздника или дня отпуска, чтобы они не соединялись. Наконец они стали видаться ежедневно, и Цесаревич получил даже разрешение посещать доктора Деревенько, жившего на маленькой даче недалеко от дворца. Он часто проводил там всю вторую половину дня в играх со своим другом и его товарищами в скромной обстановке этой семьи среднего достатка. Это нововведение подвергалось большой критике, но Их Величества не обращали внимания; они сами были так просты в своей частной жизни, что могли только поощрять такие же вкусы своих детей".

Впоследствии Коля Деревенько вместе с отцом последовал за арестованной Царской Семьей в Тобольск, затем в Екатеринбург. В Тобольске Коля был единственным, кто по воскресным дням допускался к Царской Семье и очень скрашивал безрадостное существование Наследника в заточении.

Конечно же, Пьер Жильяр вполне отдавал себе отчет в том, что он воспитывает не просто мальчика, а Наследника Российского престола. И он прекрасно понимал, что важные качества для Монарха – это сострадание и чуткость, умение прислушиваться к мнению других людей, восприятие своей великой задачи именно как служения своему народу, но не как повод для тщеславия и гордыни.

"Я понимал яснее, чем когда-либо, насколько условия среды мешали успеху моих стараний. Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями.

Я помню, как депутация крестьян одной из центральных губерний России пришла однажды поднести подарки Наследнику Цесаревичу. Трое мужчин, из которых она состояла, по приказу, отданному шепотом боцманом Деревенько, опустились на колени перед Алексеем Николаевичем, чтобы вручить ему свои подношения. Я заметил смущение ребенка, который багрово покраснел. Как только мы остались одни, я спросил его, приятно ли ему было видеть этих людей перед собою на коленях.

"Ах нет! Но Деревенько говорит, что так полагается!"...

Я переговорил тогда с боцманом, и ребенок был в восторге, что его освободили от того, что было для него настоящею неприятностью".

И. Степанов вспоминает: "В последних числах января 1917 года я был в Царском Александровском дворце у гувернера Наследника Жильяра, и мы вместе с ним прошли к Цесаревичу. Алексей Николаевич с каким-то кадетом оживленно вел игру у большой игрушечной крепости. Они расставляли солдатиков, палили из пушек, и весь их бойкий разговор пестрел современными военными терминами: пулемет, аэроплан, тяжелая артиллерия, окопы и прочее. Впрочем, игра скоро кончилась, и Наследник с кадетом стали рассматривать какие-то книги. Затем вошла Великая Княжна Анастасия Николаевна... Вся эта обстановка детских двух комнат Наследника была проста и нисколько не давала представления о том, что тут живет и получает первоначальное воспитание и образование будущий Русский Царь. На стенах висели карты, стояли шкафы с книгами, было несколько столов, стульев, но все это просто, скромно до чрезвычайности".

Однако скромность маленького Царевича совершенно не мешала его осознанию себя Наследником Престола. Клавдия Михайловна Битнер, ставшая учительницей Царевича уже во время Тобольского заключения Семьи, рассказывала: "Я не знаю, думал ли он о власти. У меня был с ним разговор об этом. Я ему сказала: "А если вы будете царствовать?" Он мне ответил: "Нет, это кончено навсегда". Я ему сказала: "Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать?" Он мне ответил: "Тогда надо устроить так, чтобы я знал больше, что делается кругом". Я как-то его спросила, что бы тогда он сделал со мной. Он сказал, что он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но сам приезжал бы и "допрашивал" обо всем – все ли в порядке. Я уверена, что при нем был бы порядок".

Да, можно полагать, что при Государе Алексее Николаевиче был бы порядок. Этот Царь мог бы быть очень популярен в народе, так как воля, дисциплинированность и осознание собственного высокого положения сочетались в натуре сына Николая Второго с добросердечием и любовью к людям. Нет сомнения, что Пьер Жильяр, всегда очень интересовавшийся, чем живет его воспитанник, о чем он думает, как относится ко всему, что его окружает, приложил вместе с родителями Наследника немало стараний к тому, чтобы природная доброта и внимательность к людям, свойственные Царевичу Алексею, получили достойное развитие.

К несчастью, Государя Алексея Николаевича Россия так и не получила…

Когда перед Жильяром встал выбор, последовать ли за Царским Семейством в ссылку или вернуться на родину, в Швейцарию, то, надо полагать, он не раздумывал ни секунды. Семья Государя Николая стала и его семьей; Царь, Царица, их дети были для него понастоящему родными людьми. Он разделил с ними заключение в Тобольске. Там наставник по-прежнему занимался с Цесаревичем, преподавал ему и его сестрам французский язык.

Однажды пришлось прочитать небрежно оброненную кем-то фразу, что Пьер Жильяр все-таки покинул Царское Семейство при переселении последнего в Екатеринбург. Это совершенно не так! Хотя на самом деле Семья Николая Второго и их преданный друг были разлучены уральскими комиссарами. Арестованных поселили в доме Ипатьева, а Жильяру, как иностранному подданному, объявили, что он свободен. Что могло быть радостнее этой новости? Но воспринята она была как величайшее несчастье. Жильяр рвался в дом с закрашенными окнами, прекрасно отдавая себе отчет в дом, что идет, вероятно, на смертельный риск, но все-таки делал все возможное, чтобы его вновь поселили с арестованной Царской Семьей и ее верными слугами.

Обращение доктора Боткина, заключенного с Императорским Семейством в доме Ипатьева, к председателю областного исполнительного комитета замечательно отображает, кем был Пьер Жильяр для Цесаревича Алексея.

"Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении областного Исполнительного комитета, вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, г-н Председатель, со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающимся вьшотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при больном Клим Григорьев Нагорный после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену и в помощь ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель его г-н Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г-н Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни целые ночи, отпустил измученного Нагорного выспаться. Оба преподавателя, особенно, повторяю, г-н Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую приносят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен. Ввиду всего изложенного я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их — в крайности же — хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же.
Ев. Боткин".

Ходатайство Боткина удовлетворено не было. Жильяр был вынужден выехать из Екатеринбурга, но как только белогвардейские войска вступили в город, тут же вновь вернулся туда. Но ни Императора с Императрицей, ни их детей, ни их преданных слуг уже не было в живых. Пьер Жильяр долго не мог поверить в это. Он даже начал собственное расследование обстоятельств исчезновения Царской Семьи, потом помогал Н. Соколову, проводившему официальное следствие. В конце концов Жильяру пришлось поверить в страшную правду.

В 1918 году Пьер Жильяр покинул Россию. Но в ней он навсегда оставил свое сердце. Именно он в своей книге воспоминаний напишет удивительные слова о Семье последнего Русского Императора: "Невозможно, чтобы те, о которых я говорил, напрасно претерпели свое мученичество. Я не знаю ни того, когда это будет, ни как это произойдет; но настанет, без сомнения день, когда озверение потонет в им самим вызванном потоке крови и человечество извлечет из воспоминания о их страданиях непобедимую силу для нравственного исправления… Государь и Государыня верили, что умирают мучениками за свою Родину, – они умерли мучениками за человечество".