А я хочу, в пушистых рукавичках,
Со смехом, съехать с горочки на санках!!!
Забыть о взрослых, правильных привычках...
Побыть весёлой, мелкой хулиганкой!

Хочу в сугроб огромный, чтоб - с разбега!
И шапку на резинке из крольчонка.
И валенки отряхивать от снега
Метёлкой у подъезда... Эх, девчонка...

Где ты сейчас, забавная, смешная?
И мама не грозит в окошко строго...
Мне к ней нельзя. Я - тётенька. Большая.
А так хотелось детства... Хоть немного.

Галина Атаманова

4 января отмечается Всемирный день борьбы против рака. Героиня нашего сегодняшнего интервью не понаслышке знает об этой болезни и борьбе с ней. У Ольги шестеро детей – две дочери и четверо сыновей. Старшей – 22 года, младшему сыну всего пять. Недавно она перенесла тяжелое онкологическое заболевание, операцию, длительное лечение. Химия, облучение, обследования – и на фоне всего этого многодетная мама занималась воскресной школой, ставила спектакли, устраивала ярмарки. И тянула ещё одно своё дорогое детище – православную группу в детском саду.

Оля — вроде бы совершенно обыкновенный человек, не олимпийский чемпион, не духоносный старец, даже не борец за справедливость. Оле никогда не присудят великих наград, да и не уверена, что они ей нужны. Но рядом с ней неизменно хочется держать выше голову.

Познакомилась я с ней как раз благодаря детскому саду, и уже одного этого мне было бы достаточно. Все мои дети, да и дети многих наших прихожан, выросли в этом саду, и мы, мамы, были совершенно спокойны за своих чад, а им было очень интересно вместе играть, заниматься творчеством…

Я познакомилась с Ольгой десять лет назад, а через какое-то время мы стали общаться чаще — благодаря воскресной школе. Оля пишет прекрасные сценарии для праздников и спектаклей, а потом сама же помогает детям их ставить. Мои дочери-подростки с нетерпением ждут – ну когда же уже начнутся репетиции к пасхальному спектаклю. И не просто всегда готовы поучаствовать в подготовке праздников, а прямо рвутся и желают! И в этом своём желании они не одиноки.

Несколько лет я общаюсь с Олей довольно близко. Мы очень разные, наши мнения часто не совпадают по многим вопросам, но это не мешает мне восхищаться ею. Скажу честно, в этом разговоре для меня тоже открылись неожиданные вещи, подтвердившие слова одной моей подруги «снаружи все не так, как внутри».

Когда я гляжу на Олю, то невольно вспоминаю старый добрый советский фильм «Однажды двадцать лет спустя». Так что позволю себе задать несколько вопросов в стиле встречи старых одноклассников.

Всем мама

- Оля, расскажи, как ты познакомилась с мужем?

- Наше знакомство не назовёшь романтическим, потому что встретились мы на печальном мероприятии, которое меньше всего подходит для амурных дел – на похоронах одноклассника. Потом начали встречаться, и за два года мне стало очевидно, что рядом со мной именно тот человек, которого я люблю и принимаю целиком и полностью. Потом свадьба, дети, встреча с Богом, какое-то внутреннее осознание, какие ценности мои, что мне близко, рождение детей… Всё как обычно.

- Вопрос, который лично меня очень волнует – твоя многодетность связана с верой? Когда вы начали жить церковной жизнью, думала ли ты, что вот все, буду теперь рожать, сколько Бог даст, православные должны быть многодетными и т.д.?

- Я так не думала и не думаю. Если честно, я считаю, что не все обязаны иметь много детей, и уж тем более по десять. Родители должны отдавать себе отчет, насколько они могут обеспечить своих детей. И тут даже не столько о материальной стороне речь, скорее, могут ли они обеспечить им нормальные отношения в семье. Я всегда считала, что вот так, обязательно подряд и немедленно, бездумно, что ли, не надо рожать детей. Можешь реально понести это – замечательно. Не можешь – подожди, когда сможешь.

Дело в том, что нам первый ребенок дался очень тяжело. Рожала я тогда по блату (образование-то медицинское, знакомые везде), в институте акушерства и гинекологии, и получила, увы, по полной программе. Так что я, молодая и здоровая женщина, после рождения первого ребенка на какое-то время превратилась в инвалида. После этого мне путь в роддом был заказан. Я просто даже представить себе не могла, что я еще раз пойду в роддом. И поэтому, когда я забеременела вторым ребенком, мы сознательно искали акушерку и готовились родить сами. Нам очень повезло, была замечательная женщина, которая мне, человеку упертому по своему медицинскому образованию, столько открыла нового. И в родах я четко чувствовала, что ответственность за этот процесс должна быть на мне, а не на враче. Были даже некоторые осложнения, но мы благополучно родили.

Можно по-разному относиться к домашним родам, но у меня, после того, как я родила в домашних условиях, в любви, в комфорте, в осознании процесса, была такая эйфория! После всего ужаса от первых родов, ужаса от роддома… А дома я на следующий день уже полы мыла, потому что прекрасно себя чувствовала!

У меня никогда не было мысли, что обязательно надо, положено по долгу, еще родить сколько-то детей. Просто в определенный момент мне начинало хотеться ребенка. Пока я ребенка кормила, пока он у меня маленький на руках – не хотелось. А когда я ребенка от себя отпускала, то начинала чувствовать, что я ПРАЗДНАЯ. Говорится про беременную женщину «непраздная».

И от беременности я получала удовольствие, и от родов тем более. В этом смысле мне очень повезло – мой муж так прекрасно помогает мне в родах, что этот процесс большая радость для нас. И он не только
роды принимал отлично, но лучше врачей в консультации по сердцебиению плода определял положение ребенка. Врач говорила, что тазовое предлежание, а он прямо ухом без всякого стетоскопа послушал, где сердечко бьется, и говорит: «Головное!». И был прав!

- А ты когда-нибудь ставила себе предел, думала в таком ключе «ну вот пять-шесть-семь, я еще потяну, а вот больше…». Я всегда ставила себе предел, кажется, это была цифра шесть.

- Да нет, я не ставила. Ну десять, наверное, нет… Хотя, если бы я раньше начала (смеется), может и десять бы.

Честно говоря, я чувствую в себе мать не только по отношению к своим детям. Моя «мать» как-то перешла уже в такое состояние, что я ощущаю материнские чувства к другим детям, к другим людям. Мне хочется всех как-то собрать, согреть, прижать, успокоить, утешить. (прим. автора – это в самом деле так, дети тянутся к Оле, и взрослые тянутся. Например, она устроила еженедельные посиделки с шитьем игрушек для знакомых женщин, уставших от домашней рутины. Для всех, кто туда ходит, это отдушина и утешение, отвлекающее от личных трудностей).

- Что для тебя самое важное в детях?

- Для меня самое главное, чтобы у них были мир и любовь между собой. Я с ними все время говорю, что братья-сестры это самое близкое, что у тебя есть. Еще бы хотелось, чтобы дети были в гармонии сами с собой, в семейной жизни или как-то еще. Чтобы на душе было спокойно, чтобы они понимали сами себя, что им нужно и шли к этому.

Болезнь

- Оля, хочу спросить о трудностях. Ты перенесла тяжелую онкологию, операцию, лечение. Была угроза жизни. Чего ты боялась больше всего?

- Больше всего я боялась оставить детей сиротами. Это, конечно, был самый большой страх. Очень переживала, особенно за старшую дочь, понимая, что в глобальном смысле все ляжет именно на ее плечи. И потом, главное беспокойство было о том, что я-то знаю каждого своего ребенка так, как никто не знает. У кого что  внутри, какие проблемы, кто ранимый, кто чего боится… Я каждому из них могу помочь, понять. Как без этого они будут, если что?

- Дети понимали всю серьезность положения?

— Младшие, конечно, не понимаи. А трое старших в полной мере. Да и четвертый, немного попозже, но все равно. Помню, он как-то пришел из школы и спрашивает: «Мама, правда, что у тебя такая тяжелая болезнь?» Правда, конечно, но мы же боремся! Дети вообще очень боялись. Старшая дочь особенно. У нее как раз у одноклассника мама вот только умерла, с таким же диагнозом, как у меня. Но зато старший сын «взял в руки молитвослов». Он так-то совсем не молитвенник, а тут пробило.

Когда я от них первый раз уехала на обследование, это было удивительно. Они ведь никогда одни не оставались, без меня. Некому было их оставить, мы всегда были все вместе. И когда я вернулась, то обнаружила чистый, буквально вылизанный дом. Они без меня от растерянности, не зная, что делать, все скребли и мыли… Чтобы занять себя, заглушить страх. Напекли к моему приезду какое-то невероятное печенье. Сейчас, конечно, опять уже расслабились (улыбается).

- Ты впервые за долгие годы оказалась одна на несколько дней, когда ездила на обследования, лечение. Как ты это восприняла? (Спрашиваю Ольгу, а сама думаю – вот это да, никогда одна или с мужем, всегда вместе с детьми! А я-то считаю, что у нас мало возможностей…)

- О, я вот только сейчас, когда младший пошел в сад как следует, впервые по-настоящему оценила, как хорошо, когда можешь уделить себе внимание. И когда я ездила одна, то вместе со страхами и беспокойством от болезни было какое-то удивление и радость от того, что идешь, куда хочешь, ешь, что хочешь, никто не дергает, сама себе хозяйка. Никто никуда тебя не тянет, не капризничает, не злится, что ты долго стоишь в магазине…

Конечно, когда я поехала уже на операцию, надолго, я заскучала без детей, мне сильно их не хватало. Помню, муж приехал ко мне, спал на стульях, ухаживал. А приехал с одной сумкой поясной, в которой документы, деньги и зубная щетка. Даже расческу не стал брать, постригся покороче специально.

- Изменила ли болезнь тебя, детей, семью в целом?

— Да, конечно. Это была такая глобальная встряска для всей семьи. Но я могу, не рисуясь, по-честному сказать, что на самом деле болезнь – какое-то особое, удивительное время.

Конечно, первые дни, когда все обнаружилось, было ужасно. Растерянность, страх, тоска… А потом я жила в постоянном ощущении чуда. Проходила через все эти тяжелые обследования, лечение, операцию, и чувствовала все время непосредственную близость Божью. Это было очень счастливое время, честно.

И тот нарыв, который копился во мне несколько лет до этого, постоянный стресс (были тяжелый семейные обстоятельства, потеря работы у мужа и т.д. – прим. автора), чернота, безысходность – его будто проткнули. Все это ушло. Однозначно эта болезнь была нам всем на благо.

- Когда ты болела, лечилась, тебе все эти общественные дела помогали или мешали? Я помню, как тебе плохо было, во время химии и облучения, а ты занималась воскреской, спектаклями, праздниками в саду.

— Помогали, однозначно. Я помню, батюшка говорил, что не надо Олю загружать. А я хотела – загрузите меня, мне надо, благодаря этому я ощущала, что я деле, в работе!

Мне не надо было думать о своей болезни. Мне вообще нужен был долгий настрой, на долгое время, цель где-то впереди. Я думала, что нужно собрать себя, пройти через все это, потому что есть дальние цели. Настраиваться на долгую жизнь! Мы ведь с сыном заключили контракт. Когда он узнал, что я заболела, говорит – мам, ты что вообще, а мы? Я хочу заключить с тобой контракт, что ты будешь с нами, минимум на 25 лет!

Будни

— У тебя есть (или было) призвание?

— Все-таки, наверное, дети. Хотя когда-то очень хорошо шла медицина, и в какой-то момент я думала, что это мое призвание. Но в итоге дети. Свои, чужие. Хотя, честно говоря, порой хочется все это бросить (чужих, конечно – прим. автора) и заняться совсем другим. Вот сейчас, например, мне больше всего хочется делать игрушки.

Уехала бы в свою деревню, сидела бы и шила кукол в тишине. Мне всегда очень нравилось делать что-то руками – шить, делать кукол, макраме, много чего. Этим я с большой радостью занимаюсь. Придумываю игрушку, ткань подбираю, шью. Ну и сценарии интересно. Хотя, бывает, трудно идет, а потом процесс запускается – и хочется сразу и то добавить и это, и для одного роль написать и для другого, и этого ребенка ввести в спектакль и того. Особенно, когда от детей и родителей есть отдача, это очень большое дело!

Вообще у меня все время шуршат в голове идеи и проекты, но я не представляю, как все их реализовать в наших условиях. (Помню, как мы с Олей обсуждали проект создания клуба для реабилитации женщин после родов. С физической, душевной, творческой и духовной составляющей. Такие были интересные задумки…)

— И последнее – есть ли какая-нибудь мечта или цель, хотя бы на ближайшее будущее?

— Вообще-то, пожалуй, да, хочется кое-чего. Вот побыть с мужем вдвоем, как-то обратить больше внимания на него. Дети уже большие, самостоятельные, на старших можно положиться. Более того, старшие сами нас подвигают к этому, вот подарили нам подарочный сертификат в кафе на двоих. Предлагают куда-нибудь съездить, сходить вдвоем. Осталось папу уговорить.

А еще мне хочется маленького. После лечения, когда пришла в себя, стал регулярно сниться малыш. Кто знает, может из детдома когда-нибудь… Мне всех жалко, хочется, чтобы у всех было детство. Сгрести всех к себе под крылышко. Но для этого нужна поддержка, а я пока после болезни не чувствую в себе сил на это.

Что-то мне это напомнило… Может быть, сама Оля с этим и не согласится, но вспомнился мне последний эпизод того самого фильма «Однажды, двадцать лет спустя». Как героиня отвечает на вопрос «Чего вы ждете от жизни?» — «Я жду ребенка». И улыбается.

Старейшая русская писательница Анастасия Цветаева прожила долгую жизнь — почти сто лет. Ее называли «последним лучом Серебряного века». Знаменитые, неоднократно переиздававшиеся «Воспоминания» Анастасии Цветаевой — уникальная мемуарная проза, занявшая особое место в русской литературе. Среди написанных ею произведений — роман «AMOR», рассказы о животных «Непостижимые», повесть «Моя Сибирь», сборник мемуарных зарисовок «Неисчерпаемое»…

До последнего дня она сохраняла ясный ум и прекрасную память. «Гением памяти» назвал ее их общий с сестрой Мариной, великой русской поэтессой, друг, поэт Павел Антокольский. У внучки Анастасии Ивановны Ольги Трухачевой, генерального директора компании «Монтана Кофе», тоже очень хорошая память. Она помнит себя, родителей и бабушку с очень раннего возраста. Тем ценнее ее воспоминания о незаурядной, удивительной женщине, 120-летие со дня рождения которой мы отмечали 27 сентября.

«Бабушка была у меня одна — «бабушка Асенька», — рассказывает Ольга Трухачева. — Но чаще мы с сестрой обращались к ней в мужском роде — Баб. Баб приехал, Баб сказал. Наверное, потому что она обладала очень сильным, волевым характером. «Я тяну ваши души за уши», — говорила нам бабушка. И в этом стремлении она бывала жесткой, властной, если не сказать деспотичной.

— Как вас воспитывала Анастасия Ивановна?

— Развивая и воспитывая нас, бабушка стремилась по крупицам воссоздать атмосферу своего детства в доме Цветаевых в Трехпрудном переулке — атмосферу простоты и спартанства, в чем-то повторить стиль поведения своей мамы, нашей прабабушки, Марии Александровны Мейн, весьма суровой и требовательной к детям. То, что Мария Александровна давала своим девочкам, мы в том же возрасте получали от бабушки. В комнате Марии Александровны висела картина «Дуэль Пушкина». Бабушка разыскала подобную репродукцию и повесила у себя. Она часто покупала нам то, что в детстве любили они с Мариной — книги, альбомы, перочинные ножики. Когда лет в шесть я неожиданно стала говорить «бабенька», «папенька», «маменька», возмущению Баба не было предела, и она быстро вытравила из меня «все это мещанство».

За провинности бабушка не ставила меня в угол, а просто не разговаривала. Потом говорила со мной ночью, и мы просыпались примиренными. Она тогда считала, что волю подростка нужно ломать, хотя я не согласна с этим, но со мной, от природы упрямой и склонной к лени, наверное, так и нужно было обращаться. С возрастом я поняла, что выработанные деспотичностью бабушки качества очень помогли мне.

Любимой внучкой Баба была моя старшая сестра Рита — так сложилось. Мама привезла маленькую Риту в Сибирь, в глухую деревеньку Пихтовка, куда бабушку после двух арестов и лагерей сослали на вечное поселение. Бабушка знала, что ее сын Андрей Борисович Трухачев, мой папа, арестован вторично; что Марина Ивановна покончила с собой в Елабуге; что дочь Марины Аля, Ариадна Сергеевна Эфрон, тоже в сибирской ссылке; что сын Марины Мур — Георгий Сергеевич Эфрон, которому едва исполнилось девятнадцать, — погиб на фронте. В этих страшных обстоятельствах Рита была для бабушки как лучик света, как последняя надежда. Повесть «Моя Сибирь» началась с разговора бабушки с четырехлетней Ритой. Там же, в Пихтовке, Рита пошла в школу. Маму как жену репрессированного на работу никуда не брали. Ей приходилось валить лес, катать пимы. Мебель у них была сколочена из посылочных ящиков, которые друзья присылали с воли. Из этих же дощечек бабушка сделала «пасочницу» — форму для творожной пасхи, она жива до сих пор.

А я родилась в Казахстане, в городе Павлодаре, где папе разрешили жить после двух арестов. Ему тогда исполнилось сорок пять, а маме сорок. У моих подруг бабушки и дедушки были в возрасте моих родителей. Папа был очень талантливым человеком, прекрасным рассказчиком, рисовал, писал стихи. Он обладал энциклопедическими познаниями, цитировал целые книги наизусть. Папу я побаивалась, старалась быть независимой и держалась ближе к маме, которая вместе с Асей была центром нашей семьи. Я всю жизнь боялась, что с родителями что-нибудь случится. А представить себе, что когда-нибудь не станет бабушки, я просто не могла. Ведь бабушка была всегда!

В детстве меня мучила ревность к сестре, и мне все время хотелось показать, что я хорошая. Когда-то мама вышила для нас с Ритой крестильные рубашечки. Мне было обидно, что у Риты рубашка с талией, а у меня прямая, без талии. Рубашечка сохранилась по сей день, и когда я вижу ее среди вещей, всегда плачу.

Анастасия Ивановна с внучками Ритой и Олей Трухачевыми

До моих четырех лет бабушка жила с нами в Павлодаре. Она очень полюбила этот город, хотя родилась в самом центре Москвы. Там у нас росли огромные арбузы, дыни, кукуруза. Мама солила арбузы, делала всякие заготовки. После реабилитации в 1962 году бабушка получила комнату в коммунальной квартире. Ее первый московский адрес после всех лагерей и ссылок — улица Медведева, дом 26, квартира 9, 3 звонка. И первый номер ее телефона прекрасно помню — К-9-60-38. В бабушкином доме в Москве не было ни радио, ни телевизора, но бабушка все знала. Откуда — непонятно.

Из всех членов семьи одна я хорошо разбирала бабушкин трудный почерк. Письма бабушки из Москвы родителям в Павлодар — длинные, многостраничные,— и открытки, сплошь исписанные так, что не оставалось просвета между строками, могла читать только я. Папа говорил, получив письмо: «Вот подождем, пока Оля придет из школы, она прочтет». Письма Ася всегда писала под копирку, чтобы они остались в семейном архиве.

Имена нам с сестрой выбрала бабушка. Первые буквы, первые книжки, первые английские звуки — это бабушка. Она была прекрасной переводчицей. Немецкий и французский языки знала с детства, английский учила, начиная с 1927 года, и преподавала в Тимирязевской академии, увлекалась японским и испанским. С испанского с наслаждением начала переводить в лагере. Первые стихи бабушка написала на английском языке, и читавшие их англичане говорили, что это классика. Потом уже стала писать на русском. Все ее стихи было написаны в лагере. Свой поэтический сборник бабушка назвала «Мой единственный». Она говорила, что у поэта много сборников, а она не поэт, и у нее сборник всего один. Когда бабушка узнала о смерти Марины (два года это страшное известие от нее скрывали), рифма от нее ушла. А в восемьдесят лет Ася снова вернулась к стихам.

— Вы продолжали видеться после того, как Анастасия Ивановна переехала жить в Москву?

— Каждый год в мае она приезжала к нам в Павлодар, забирала на лето в Прибалтику и там заставляла заниматься музыкой и английским языком. Учебник английского я должна была пройти за лето дважды, от корки до корки, выполнить все упражнения. «Учи, Оля, учи! Язык и музыка помогут тебе выжить. Если от тебя уйдет муж, у тебя останутся знания, чтобы работать и быть независимой», — говорила она мне.

В школе я училась неплохо, по английскому и истории была отличницей. А вот музыкальные занятия частенько прогуливала, особенно во втором полугодии. Зайдя в школу, проскакивала мимо учительской и дома с невинным видом говорила маме, что учительницы почему-то не было в школе. Я знала, что скоро приедет Баб и никуда не денешься — придется играть по шесть часов в день. Когда у меня заболела правая рука, я столько же играла одной левой. На уроках в музыкальной школе бабушка сидела рядом со мной. А дома следила за моими занятиями, сверяясь с тетрадью, куда учительница записывала замечания. Лентяйка я была страшная. С помощью подружки я переводила все часы в доме, чтобы раньше закончить занятия. Но на руке у бабушки часы не переведешь! В первый день она не заметила моих проделок, а потом быстро разоблачила обман. У нас с сестрой богатая фантазия, так как приходилось все время что-то придумывать, чтобы уйти из-под бабушкиного гнета.

За две недели, оставшиеся до экзаменов, мы с ней выучивали всю программу. Ссорились, злились друг на друга, но в итоге получалось все прекрасно. Играли даже ночью. Папа вскакивал и бежал к нам из соседней комнаты: «С ума сошли! Что вы делаете?»

В начале и конце лета бабушка взвешивала меня, как рождественского гуся. Кормила меня и сестру геркулесовой кашей, которую считала основой здоровья человека. Нам все отдавала, а себе соскребала остатки со стенок кастрюли. Такая у нее была привычка: ничего не оставлять, не выбрасывать. Бабушка была убежденной вегетарианкой. «Все мои куры умерли естественной смертью», — говорила она.

Геркулесовую кашу я ела по три часа. Набирала в рот и потом выплевывала, куда придется, иногда прятала в рукав. Все время думала — как же бабушка это глотает? Однажды я честно съела геркулес сама и сказала об этом бабушке. Она тут же положила мне вторую миску и попросила показать, как я это сделала. Больше быстро и честно я геркулес не ела.

Cын Анастасии Ивановны Андрей Борисович Трухачев, дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон и Оля Трухачева

Диктат Анастасии Ивановны распространялся и на одежду?

Конечно! Вспоминая, как Ася нас одевала, мы с сестрой умираем со смеху. Юбка только длинная, так как, по мнению бабушки, самое неприличное место у женщины — это колени. Их нужно закрывать. Брюк она не признавала даже в качестве дачной одежды. Но мне в 16 лет, чтобы я не носила коротких юбок, все же сама купила брюки. Это вызвало взрыв возмущения у Риты — как это, ей нельзя было носить брюки, а Оле можно.

Летом мы обязательно должны были ходить в соломенных шляпах-панамках. Голову необходимо закрывать, считала бабушка, особенно от солнца и от дождей. Однажды я нарочно продырявила шляпку пальцем, в надежде, что теперь уж ее точно выбросят. Но не тут-то было. Бабушка аккуратно зашила шляпку и надела мне на голову, приговаривая: «Вот какая хорошая соломка, только через десять лет после Риты начала ломаться».

Из обуви мне покупали мужские парусиновые туфли и мальчуковые сандалии на ранте. Мне очень хотелось босоножки, но бабушка этого не одобряла, боясь, что в босоножках мне отдавят в транспорте пальцы. В обувном магазине я орала благим матом: «Не хочу с рантом!». «Не с рантом, а на ранте», — поправляла меня бабушка. «Нет, с рантом, с рантом!» — из вредности настаивала я, прекрасно понимая, как это ужасно звучит…

Если на улице мы встречали девушку в мини-юбке, бабушка обязательно громко произносила такую речь, переходя с английского на русский: «Смотри, Оля, наверное, у этой девушки муж мало зарабатывает. Ей не хватило ткани, и она сшила юбку из того, что было». «Баб, молчи, неудобно», — говорила я ей. «А что ты мне рот затыкаешь?» — возмущалась она. Когда я в двадцать лет сшила себе костюм с длинной юбкой на выпускной вечер в училище, бабушка позвала всех соседей посмотреть, как ее внучка добровольно надела длинную юбку.

— Современникам запомнился легкий летящий шаг Марины Цветаевой, ведь она любила ходить пешком, даже «Оду пешему ходу» написала, не жаловала транспорт, боялась машин…. А Анастасия Ивановна?

— Бабушка, как и Марина, тоже была хорошим пешеходом. Она ходила очень быстро, буквально летела вперед. Я иной раз еле за ней поспевала. С собой она носила палку, но никогда на нее не опиралась. В другой руке авоська с плащом и калошами на случай смены погоды.

Лифт бабушка Асенька ненавидела и никогда одна на нем не ездила. Поднималась пешком по лестнице и на девятый, и на одиннадцатый этаж! При этом на промежуточных площадках отдыхала, чтобы восстановить дыхание, и двигалась дальше. «Лестница — это жизнь», — говорила она. В метро на эскалаторе не стояла, ходила и вверх, и вниз. Однажды она сказала: «Сегодня, Оля, я повезу тебя в сказку». И мы поехали с ней на станцию «Новослободская», где я впервые увидела чудесные разноцветные витражи.

Она очень любила кататься на коньках. На катке они и познакомились в свое время с моим дедушкой Борисом Трухачевым. Каталась она на «норвежках», размер ноги у нее был 36­37. В восемьдесят лет бабушка на Патриарших прудах нарезала по семнадцать кругов. Маленькая, худенькая, в рейтузах и спортивной шапочке с мысиком, она была похожа на школьницу. Боялась, что мальчишки на катке забросают ее снежками. За ней действительно гонялись мальчишки, но, обогнав ее и увидев морщинистое лицо «Бабы-яги», в ужасе бросались врассыпную.

Бабушка всегда была в движении. Не позволяла себе лежать. В конце жизни, когда она уже очень плохо себя чувствовала, все равно старалась что-то делать, стирала свои носовые платочки. Считала, что ежедневно нужно давать себе нагрузки и для души, и для ума, и для тела.

— Известно, что Анастасия Ивановна была глубоко верующим человеком. Как это проявлялось?

Ее религиозность была очень искренней, но не догматичной. Она вообще отличалась христианским взглядом на все происходящее в мире. Даже тараканов не разрешала уничтожать, поскольку они Божьи твари, но до тех пор, пока они не пошли к ней в комнату. Пока позволяли силы, каждое воскресенье Ася ходила в церковь, исповедовалась и причащалась, а потом, во время ее болезни, священник приезжал к ней домой.

Свою веру в Бога она стремилась передать и нам с сестрой. В каждую нашу вещь — в воротничок школьного платья, в физкультурную форму — бабушка зашивала крестик. Молитвы мы учили наизусть. Если бабушка наказывала меня за то, чего я не делала, я обращалась к Богу: «Скажи ей, что я не виновата, чтобы она меня не наказывала».

У бабушки был самодельный раскладной иконостас. На картонку она прикрепила разные иконки. Она всюду возила его с собой и молилась перед этими иконками. Сейчас он находится в музее в Тарусе.

«Молитва ребенка идет прямо к Богу», — говорила нам бабушка в детстве. Мы с сестрой этого не понимали, отмахивались. А в пятнадцать лет я отреклась от Бога. «Отстань от меня со своим Богом», — заявила я бабушке. — Я комсомолка, в Бога не верю и слышать больше ничего о нем не хочу». «А ты хорошо читала комсомольский устав? — спросила меня бабушка. — Что там сказано? Надо матери помогать, а не перед зеркалом вертеться! Мы бы все жили гораздо лучше, если бы молодежь действительно соблюдала устав. Это то же Евангелие».

Любимым святым бабушки был Серафим Саровский. Я до сих пор ношу в своей сумочке молитвы, написанные бабушкой, — великомученику Трифону, Ангелу-хранителю, целителю Пантелеймону. Листочки запечатаны в пленку для сохранности. Во время болезни она просила дать ей перо и бумагу и писала молитвы под мою диктовку. Сначала рука соскальзывала, строчки съезжали, а где-то с середины рука твердела, крепла, и вторая половина молитвы дописывалась четким твердым почерком. Я подкладывала под бумагу картонку, чтобы писать было удобней. Эта картонка с обрывками соскользнувших на поля фраз хранится в музее Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке.

К Богу я вернулась в двадцать два года, когда ждала первого сына, названного Андреем в честь папы. Читала все молитвы, которые знала. Мама говорила мне: «Самое главное — не кричи. Вечно беременной не будешь, родишь». Папа очень ждал внука. Только и разговоров было, что родится Андреюшка. Когда это событие произошло, папа едва не выпрыгнул с балкона от радости. Он всем давал телеграммы. Бабушка прислала ответную телеграмму в роддом: «Ура сын Андрей Олиному заказу целую Баб, Прабаб».

«Молитва матери со дна морского достанет. Молись, Оля, за своих детей», — часто повторяла мне бабушка. Уметь быть благодарной Богу, благодарить за все, что происходит с тобой в жизни, — это тоже во мне от бабушки.

Главными праздниками нашей семьи всегда были Рождество и Пасха. Бабушка даже повесила в своей комнате портрет М. С. Горбачева, потому что он первый из советских политиков официально разрешил праздновать Пасху. Аромат восточных сладостей, маковые козинаки, крендельки и ромбики с корицей, нарядная елка с настоящими восковыми свечами — это все бабушка. Елочные игрушки папа с бабушкой делали сами: кораблики и велосипеды из бусинок, мальчик и девочка из ваты, посыпанной кристалликами нафталина…

— Ольга Андреевна, что для вас значит принадлежность к этой знаменитой фамилии, ощущение в себе «цветаевской крови»?

— Это, с одной стороны, поддержка, а с другой — определенные обязательства. Что касается крови… Когда мне говорят: «В вас цветаевская кровь», я всегда поправляю: «Не кровь, а цветаевский ген». И этот ген может внезапно проявиться в моих детях и внуках. Иногда кажется, что живешь словно под увеличительным стеклом. А так, все происходит, как в обычных семьях — какие-то проблемы, ссоры, обиды, болезни.

Я часто думаю о бабушке и о Марине. У каждой своя судьба, свои горести и потери. То, как сложилась и чем закончилась жизнь Марины, для бабушки оставалось непреходящей болью. Однажды я крикнула в пылу отчаяния: «Как же все плохо! Хоть в петлю лезь!» Бабушка изменилась в лице, стукнула кулаком по столу, чего обычно не делала: «Не смей так говорить! У нас в семье это уже было!» Иногда я спрашиваю себя — а если бы я застала Марину Ивановну в живых? Как бы я ее называла — бабушкой Мариной? Были бы они на склоне лет дружны с бабушкой Асей, как в юности?

Когда бабушка куда-то направлялась из Москвы — в Тарусу, в Коктебель, в Эстонию, по пути на вокзал она непременно проезжала через Ваганьковское кладбище — поклониться могилам отца и матери. И я люблю ходить на кладбище, особенно когда плохо на душе. У родных могил я успокаиваюсь, вспоминаю своих близких людей, сверяю свою жизнь с прошлым. Хотя бабушки Асеньки давно уже нет, если мне тяжело, я всегда прошу: «Баб, помоги!» И она помогает.

Беседовала Елена Ерофеева-Литвинская

Уважаемая редакция любимого журнала! Хочу выставить на обсуждение свою наболевшую проблему – я мать-одиночка. Это получилось внезапно,  я до сих пор не смирилась до конца и не приняла эту ситуацию. Вкратце. Выходила замуж за семинариста, мы оба верующие люди, переехала ради него в Москву. Всё, как полагается – венчание, стали жить, а Бог детей не давал.

Начались ссоры, муж перестал ходить на работу (он работал в Московской епархии). Собранные документы на рукоположение остались неотправленными в Патриархию. Однажды он уехал к родителям на целый месяц, без предупреждения и объяснения. Вернулся. Объяснил тем, что надо было подумать о своей жизни и судьбе. Надумал то, что больше не хочет «работать в Церкви». Не хочешь — не надо, зачем заставлять насильно.

Снова без работы. Долго. Устроился. Через месяц собрал вещи – я ухожу, не могу с тобой жить. Разлюбил? – Нет, просто не могу. Буду подавать на развод.

Я была против, рыдала, просила, молилась. Три месяца лета рыдала и ездила по святым местам. Не просила мужа вернуть,  просто за него подавала записки, где могла. Позвонил, сказал что без меня не может жить. Я простила – ведь любили же друг друга! Встречались месяц, съехались снова. Не спрашивала, был ли кто, доверяла и верила, что ему нужно было время.

И Бог даёт нам ребёночка! Мы радовались вместе, он носил на руках, делал всё по дому, животик целовал… А когда было пять месяцев животику, он снова собрал вещи и уехал. Молча. Без ссор, объяснений и развода.

От общих друзей спустя время узнала, что он про меня говорит, что я нагуляла и что это не его ребёнок. Также считают его родители. Я была в глубокой депрессии. Выносить помогли молитвы мамы и друзей, я ребёночка не хотела. Я всю ситуацию понять  и осмыслить до конца не могу.

Сыну семь месяцев. Сказать, что я не люблю его, не могу. Но я не хотела безотцовщины! А теперь что мне делать?… Я вернулась домой, пока живу у мамы. Как теперь жить? Ребёнку нужен отец, это понятно. Искать отца специально? А как же венчанный брак? А как же один раз и на всю жизнь? Да и мужчины почему-то считают, что женщина с ребёнком – отрезанный ломоть, шарахаются. А уж православным так вообще подавай без «багажа» прежней жизни. Я и была без багажа, муж был первым мужчиной, а сейчас как? Снова хранить себя до брака? А чего хранить-то, чего теперь беречь? А может, ине нужен мужчина, жить как вдова или монахиня… Я не знаю, что делать.

Как-то вечером родители смотрели телевизор. Мама сказала: "Уже поздно! Я так устала, пойду-ка лягу спать!" Мама встала и пошла на кухню. Вымыла посуду из под фруктов и поставила на место. Посмотрела в сахарницу, доложила сахар - это она готовится к завтраку, вытащила из холодильника хлеб на завтрак, переложила мясо из морозильника в холодильник на ужин. Убрала вещи со стола, которые перед этим погладила. Положила телефонную трубку на аппарат, закрыла телефонную книжку и поставила ее на место. Вытащила все вещи из стиральной машинки, развесила. Освободила мусорное ведро. Пришила оторвавшуюся пуговицу. Полила цветы. Потянулась зевая. И пошла в сторону спальни. Проходя мимо стола братишки, остановилась. Написала письмо учительнице, посчитала и оставила денег на предстоящую прогулку класса. Нагнулась, достала книжку, которая упала под стул и положила на стол. Написала список продуктов, которые нужно купить и положила в сумку. А потом пошла, помыла лицо лосьоном, почистила зубы. Намазалась ночным и увлажняющими кремами. Посмотрела на ногти и немного подпилила. На возглас отца: "Ты разве не собиралась спать?" Ответила: "Да, да, иду". Наполнила водой кувшин. Проверила все форточки и двери, выключила свет в прихожей. Зашла в комнату братика, он уже спал, выключила компьютер, повесила рубашку, собрала грязные носки и бросила в корзину. И подошла ко мне. Сказала: "Давай ложись, завтра наработаешься!" Пошла к себе, поставила часы на будильник, приготовила вещи на завтра. Дописала еще три пункта в список срочных дел. Пожелала сама себе сладких снов, закрыла глаза и начала представлять осуществление своих желаний. Вот в этот-то момент отец встал с дивана, выключил телевизор. Почти про себя сказал: "Ну, пошел я спать". И лег спать. Вот почему я люблю свою маму. К тому же, Вы не находите в этой истории ничего странного? Почему говорят, что по статистике женщины живут дольше мужчин? Потому что ЖЕНЩИНЫ СДЕЛАНЫ ИНАЧЕ: не закончив намеченное, мы не можем умереть! Так захотелось чтобы многие женщины прочитали эту заметку

Татьяна Евгеньевна Самойлова

Татьяна Евгеньевна Самойлова (род.  4 мая 1934 -- 4 мая 2014 г) — советская актриса, заслуженная артистка РСФСР (1963), народная артистка РФ (1992), лауреат Государственной премии СССР, Лауреат Премии жюри XI Каннского фестиваля «Апельсиновое дерево» как «Самой скромной и очаровательной актрисе» (1957, за фильм «Летят журавли»).

Биография.

Татьяна Самойлова родилась 4 мая 1934 года в Ленинграде. Дочь актёра Евгения Валериановича Самойлова (1912–2006) и инженера Зинаиды Ильиничны Левиной (1914–1994), польской еврейки, дочери Ильи Львовича и Розалии Григорьевны (в девичестве Паперной) Левиных. В 1937 году семья Самойловых переехала в Москву.

"Я хорошо помню, что такое война. В нашей семье все погибли. Со стороны отца, актера Евгения Валерьяновича Самойлова, — бабушка, прабабушка и дедушка. Со стороны мамы, Зинаиды Ильиничны Левиной, — дед Илья Львович и бабушка Розалия Григорьевна (в девичестве Паперная). Это был 43-й год. Бабушка с дедушкой умерли от разрыва сердца в самолете, они не долетели до Архангельска. В одну минуту. Родственники папы все погибли в блокаду. Когда я узнала, что бабушка с дедушкой погибли, мы с мамой заболели корью, и Борис Федорович Андреев дал нам кровь.

Мы были на Клязьме, сидели в землянке, там нас застала война. Это было страшно. Москва вся была в огне, в зареве. Я помню, как мы с папой и режиссером Марком Донским шли в керосиновую лавку — все горело кругом. Трамваи стояли. Девочкой я это помню. Немец страшно бомбил. Мы уехали из Москвы в эвакуацию в конце 41-го года, пересекали Урал. Из нашей семьи уцелели только моя тетя, я, мама и папа. В 45-м родился мой брат Алексей Евгеньевич Самойлов."

В школьные годы Татьяна Самойлова занималась балетом. Она окончила балетную студию при театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, и её даже приглашала учиться в балетную школу при Большом театре Майя Плисецкая, но тяга к драматическому театру оказалась сильнее. Татьяна, воспитанная на фильмах и спектаклях отца, всегда хотела стать только актрисой.

В 1953 году Татьяна Самойлова поступила в Театральное училище им. Б. Щукина, где училась до 1956 года. Там же она познакомилась с Василием Лановым, за которого затем вышла замуж (её первый муж).

Звёздная роль Татьяны Самойловой в кино — роль Вероники в картине Михаила Калатозова «Летят журавли» по пьесе Виктора Розова «Вечно живые». Героиня Самойловой — вчерашняя беспечная московская школьница, потерявшая в годы Великой Отечественной войны своих родителей, изменяет ушедшему на фронт любимому с его двоюродным братом. Фильм стал лауреатом «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля, а Татьяна Самойлова стала звездой советского экрана. " Про «Летят журавли» писали, что это хулиганская любовь, что я не героиня. А как может быть героиней девочка, которую война застала врасплох? Я очень жила этим образом. Фильм получил Золотую пальмовую ветвь в Каннах. Моя работа тоже. Мы ездили получать награды с Михаилом Калатозовым. У меня была и другая военная картина — «Они шли на Восток», великого итальянского режиссера Джузеппе де Сантиса. Воевать страшно. Мы и до сих пор воюем. Воюем в семьях, в экономике, в политике. У власти очень молодой человек, который не назначает в кабинеты старых людей. В перестройку разрушили все. Экономика у нас негодная."

После фестиваля Татьяна Самойлова возвратилась в Москву, поступила в ГИТИС. Была принята в Театр им. В.Маяковского, затем перешла в Театр им. Е.Вахтангова, где работала до 1960 года.

После картины «Летят журавли» Татьяна сыграла лишь в нескольких фильмах и пропала с экранов. Второй раз о Татьяне заговорили после выхода на экран фильма Александра Зархи «Анна Каренина», где ею была сыграна заглавная роль.

Живёт и работает Татьяна Самойлова в Москве.

У Татьяны Самойловой было четверо мужей. Имеется единственный сын — Дмитрий, который живёт в США.

16 июня 2009 года 75-летняя артистка ушла из дома, и через день нашлась в больнице № 83, в отделении пульмонологии. Состояние артистки оценивают как удовлетворительное.

В день своего 80-летнего юбилея, 4 мая 2014 года, актриса попала в больницу в тяжёлом состоянии с ишемической болезнью сердца и гипертонией. Скончалась в тот же день в 23:30 по московскому времени

Жили-были на свете обыкновенные муж и жена. Звали жену Елена, звался муж Иваном.
Возвращался муж с работы, в кресло у телевизора садился, газету читал. Жена его, Елена, ужин готовила. Подавала мужу ужин и ворчала, что по дому он ничего путного не делает, денег мало зарабатывает. Ивана раздражало ворчание жены. Но грубостью он ей не отвечал, лишь думал про себя: "Сама — лахудра неопрятная, а ещё указывает. Когда женился только, совсем другой была — красивой, ласковой". Однажды, когда ворчавшая жена потребовала, чтобы Иван мусор вынес, он, с неохотой оторвавшись от телевизора, пошёл во двор. Возвращаясь, остановился у дверей дома и мысленно обратился к Богу:
— Боже мой, Боже мой! Нескладная жизнь у меня сложилась. Неужто век мне весь свой коротать с такой женой ворчливой да некрасивой? Это же не жизнь, а мучения сплошные.
И вдруг услышал Иван тихий голос Божий:
— Беде твоей, сын Мой, помочь я смог бы: прекрасную богиню тебе в жены дать, но коль соседи изменения внезапные в судьбе твоей увидят, в изумление великое придут. Давай поступим так: твою жену я буду постепенно изменять, вселять в нее богини дух и внешность улучшать. Но только ты запомни, коль хочешь жить с богиней, жизнь и твоя достойною богини стать должна.
— Спасибо, Боже. Жизнь свою любой мужик ради богини может поменять. Скажи мне только: изменения когда начнёшь с моей женой творить?
— Слегка я изменю ее прямо сейчас. И с каждою минутой буду её к лучшему менять.
Вошел в свой дом Иван, сел в кресло, взял газету и телевизор вновь включил. Да только не читается ему, не смотрится кино. Не терпится взглянуть — ну хоть чуть-чуть меняется его жена?
Он встал, открыл дверь в кухню, плечом опёрся о косяк и стал внимательно разглядывать свою жену. К нему спиной она стояла, посуду мыла, что после ужина осталась.
Елена вдруг почувствовала взгляд и повернулась к двери. Их взгляды встретились. Иван разглядывал жену и думал: "Нет, изменений никаких в моей жене не происходит".
Елена, видя необычное внимание мужа и ничего не понимая, вдруг волосы свои поправила, румянец вспыхнул на щеках, когда спросила:
— Что ты, Иван, так смотришь на меня внимательно?
Муж не придумал, что сказать, смутившись сам, вдруг произнес:
— Тебе посуду, может быть, помочь помыть? Подумал почему-то я.
— Посуду? Мне помочь? — тихо переспросила удивлённая жена, снимая перепачканный передник, — так я её уже помыла.
"Ну, надо же, как на глазах меняется она, — Иван подумал, — похорошела вдруг".
И стал посуду вытирать.
На другой день после работы с нетерпением домой спешил Иван. Ох, не терпелось посмотреть ему, как постепенно в богиню превращают его ворчливую жену.
"А вдруг уже богини много стало в ней? А я по-прежнему никак не изменился. На всякий случай, прикуплю-ка я цветов, чтоб в грязь лицом перед богиней не ударить".
Открылась в доме дверь, и растерялся заворожённый Иван. Перед ним Елена стояла в платье выходном, том самом, что купил он год назад. Прическа аккуратная и лента в волосах. Он растерялся и неловко протянул цветы, не отрывая взгляда от Елены.
Она цветы взяла и охнула слегка, ресницы опустив, зарделась.
"Ах, как прекрасны у богинь ресницы! Как кроток их характер! Как необычна внутренняя красота и внешность!" И охнул в свою очередь Иван, увидев стол с приборами, что из сервиза, и две свечи горели на столе, и два бокала, и пища ароматами божественными увлекала. Когда за стол он сел, напротив жена Елена тоже села, но вдруг вскочила, говоря:
— Прости, я телевизор для тебя включить забыла, а вот газеты свежие тебе приобрела.
— Не надо телевизора, газеты тоже мне не хочется читать, всё об одном и том же в них, — Иван ответил искренне, — ты лучше расскажи — как день субботний, завтрашний хотела б провести.
Совсем опешив, Елена переспросила:
— А ты?
— Да два билета в театр по случаю для нас купил. Но днем, быть может, согласишься ты пройтись по магазинам. Раз нам театр придётся посетить, так надо в магазин зайти сначала и платье для театра для тебя достойное купить.
Чуть не сболтнул Иван заветные слова: "платье, достойное богини", смутился, на неё взглянул и снова охнул. Перед ним сидела за столом богиня. Лицо её сияло счастьем, и глаза блестели. Улыбка затаённая немножко вопросительной была. "О Боже, как прекрасны всё-таки богини! А если хорошеет с каждым днём она, сумею ль я достойным быть богини? — думал Иван, и вдруг, как молния его пронзила мысль: Надо успеть! Успеть, пока богиня рядом. Надо просить её и умолять ребёнка от меня родить. Ребёнок будет от меня и от прекраснейшей богини".
— О чем задумался, Иван, или волненье вижу на твоём лице? — Елена спрашивала мужа. А он сидел взволнованный, не зная, как сказать о сокровенном. И шутка ли — просить ребёнка у богини?! Такой подарок Бог ему не обещал. Не знал, как о своём желании сказать Иван, и встал, скатёрку теребя, и вымолвил, краснея:
— Не знаю... Можно ли... Но я... сказать хотел... Давно... Да, я хочу ребёнка от тебя, прекрасная богиня.
Она, Елена к Ивану-мужу, подошла. Из глаз, наполненных любовью, счастливая слеза на щёку алую скатилась. И на плечо Ивану руку положила, дыханьем жарким обожгла.
"Ах, ночь была! Ах, это утро! Этот день! О, как прекрасна жизнь с богиней!" — думал Иван, второго внука на прогулку одевая.
Читать полностью:  http://www.isbranoe.ru/content/zhili-byli-na-svete-obyknovennye-muzh-i-zhena

Алексей Константинович Толстой

Грешница