"Не бойся полюбить" - стихи Е.Евтушенко, из последнего.

"НЕ БОЙСЯ ПОЛЮБИТЬ"
Женская песня

Мне шепчут облака, поляны, чащи,
черёмуха у стареньких ворот.
Не бойся полюбить. Не бойся счастья,
и даже если горе принесёт.
Не бойся полюбить — ромашки шепчут.
Не бойся полюбить — журчит вода.
Но что же за судьба у русских женщин:
где счастье, там и горькая беда.
Ты не бросайся в омут с головою
и жизнь жестоко словом не обидь.
Не потеряй господний дар любови
и никому не дай его убить.
Я упаду берёзам в белы ноги.
Я попрошу у малых мурашей
любви, и слез, и грусти, и тревоги,
но без любви нам жить еще страшней.
Не бойся полюбить — ромашки шепчут.
Не бойся полюбить — журчит вода.
Но что же за судьба у русских женщин:
где счастье, там и горькая беда.

2010

Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.

Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.

Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.

Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.

Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.

Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.

Не крест — бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!

Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно...
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.

1990

Евгений Евтушенко. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Злая Старуха выходит во двор, тяжело опираясь на клюку. Соседки поспешно поднимаются с лавочки у подъезда и торопятся отойти в сторонку. Кое-кто делает вид, что вспомнил о важном деле («Ох, засиделась я с вами, а мне в магазин пора!»), а кое-кто откровенно отворачивается от Старухи. Не здороваясь.

— Пойдем, Петровна, — слышит она, — Ну ее, ведьму старую.

Ей обидно. Ей страшно больно и обидно. Ей хочется посидеть со всеми на теплом осеннем солнышке, поговорить про ревматизм и сериалы, послушать дворовые сплетни. Но у нее есть гордость. Она не будет унижаться. Достаточно она унижалась в жизни. Довольно терпела, с избытком молчала.

— Видела я вчера твою дочь, — говорит Злая Старуха замешкавшейся соседке. — Ох, она и растолстела! Страшная стала. Смотри, бросит ее муж с двумя детьми. Разве с такой нормальный мужик жить станет?! Свинья, да и только.

— Зачем вы так, Ольга Васильевна! — вспыхивает соседка, — Да, Анечка поправилась, но она же кормит грудью…

— Докормится. Одна останется — взвоет. А поздно будет.

Слезы на соседкиных глазах доставляют Злой Старухе что-то вроде наслаждения. Вот как она ей, правду-матку в лицо, и не смолчала, не проглотила… Наслаждение это горькое, и вспоминать о нем почему-то неприятно, но удержаться она не может. Слишком долго молчала.

Муж ей, тогда еще молодой и красивой, достался суровый.

— Ты — баба, твое дело кухня, — говорил супруг. — Мозгов у баб сроду не бывало. Молчи, дура, что ты толкового можешь сказать?

А она ведь умница была, техникум с отличием, институт…

До сих пор жжет изнутри обида...

Платье она увидала в шикарной магазинной витрине. Белое, в горохах, с широкой юбкой. Чудо, а не платье.

— Нашла, на что деньги тратить, — сказала свекровь, — Да на тебя, корову, его и не натянешь…

А она ведь тоненькая была, как тростиночка…

Ах, как больно было. До сих пор не прошло…

Сын домой пришел за полночь. Отругала, а он в ответ:

— Да кто ты такая, чтоб на меня кричать?! Правильно отец говорил — дура!

Как вспомнит — слезы из глаз. А забыть никак не выходит.

Муж умер рано. И пятидесяти не было. Свекровь давно на том свете. Сын на другом краю земли живет, внучка даже русского языка не знает.

Старость пришла. Память все хуже. Откроет холодильник, и думает — а чего достать-то хотела? И не вспомнит. Очки снимет, а куда положила — не найдет.

А вот старые обиды помнятся все до одной. Вот бы время назад повернуть. Уж тогда она высказала бы. Выкрикнула. В лицо бросила. Сам ты дурак. Сама ты корова. Ах ты паршивец, ты с кем так разговариваешь?!

Мы сидим со Злой Старухой на кухне. В чашках стынет чай. Я уже послушала про то, что муж мой наверняка гуляет, дочку замуж никто не берет, и сама до сих пор не защитилась и, видать, не успею уже.

— Ольга Васильевна, — тихо спрашиваю я. — А вы их простить не пробовали?

— Кого?! — вскидывается она.

— Всех. По очереди. Всех, кто вас обидел.

— Простить?! Да они мне… Да я их…

* * *

Господь велит прощать. Иногда мне кажется, Его наказы — что-то вроде правил техники безопасности. Не собирай угли на своей голове. Тебя, а не кого-то они сожгут дотла. Тебе, а не обидчику будет больно. Не он, а ты будешь просыпаться среди ночи и плакать злыми беспомощными слезами над тем, что не исправить, а простить — нет сил.
— Если б я тогда мужу сдачи дала, как думаешь, легче было бы?

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Нина Дмитриевна Лебедева — человек, без доброй улыбки, без мудрой  поддержки, без искрометного юмора и самоотверженности которого невозможно представить себе не только годы восстановления жизни храма, но, наверное, и жизнь настоящей христианской общины.

Нет унынию места в сердце христианина. Трудности есть, бывают даже беды, суровые испытания, но уныние христианам чуждо — это первый урок, и самый главный, наверное, получали совсем еще молодые, восторженные, амбициозные и неопытные неофиты, которые, поначалу страшно суровые и донельзя праведные, продирались сквозь искушения молодости к Христу.

Продирание, конечно, продолжается и до сих пор, но без помощи Нины Дмитриевны многие бы, наверное, просто застряли где-нибудь в зарослях, зацепились бы в шипах и колючках.

А так вдруг поняли, что христианство — это радость. Иногда и улыбнуться можно. Даже если сквозь слезы.

Нина Дмитриевна вспоминает:

- Жили мы с сестрой Валей в Вологде, в доме у закрытого Покровского храма. После долгих скитаний получили-таки жилье.
Деревянный дом, печка, соседи. Радовались, конечно, что напротив церкви живем, но и горечь была: из храма-то склад сделали.

Так что ходили мы в собор, «за мост», или в Лазаревский храм, на кладбище. А когда из дома выйдешь, все время, бывало, вздохнешь: вот же церковь-то! Во что дом Божий превратили! А что делать было.. Слава Богу, хоть две церкви остались.

В соборе-то я с отцом Василием и познакомилась. Сначала он, когда в Вологду приехал, хором руководил, потом уже священником стал — я к нему на исповедь часто ходила.

Он меня однажды в храме встречает, говорит: «Нина, мы храм открываем! Покровский! Поможешь?» А как не помочь, когда я всегда об этом и мечтала?

Только, — говорю, — чем помочь-то я, старая, могу?

«Ну, мы пока боремся, чтобы нас внутрь пустили, молебны будем на крыльце служить. Сама знаешь, холодно. После молебна пустишь ребят погреться, чайком напоишь?»

Так вот все и началось: служили мы молебны на крыльце, молились. Ребята и девки, бывало, поют — аж дрожат от холода, губы синие, руки красные, но ничего, держались. Отец Василий пример подавал, все знали, что дело благое, стоит потерпеть. Мне их, конечно жалко — как не согреть?! Утварь у нас дома оставляли, чтобы не ходить потом по городу с тяжестями. Придут все после молебна с отцом Василием — посажу всех за стол, сидят, греются, смущаются, печенье грызут или в чай макают. А отец Василий всегда добрый разговор заведет, разговорит всех, иногда и развеселит. О многом тогда говорили. О том, зачем сейчас храмы открывают, и о том, чтобы не пустовали они.

Время голодное было. Не такое, конечно, как в войну или послевоенное, но нелегко было. Это сейчас в магазин сбегал — еды принес.

Когда к комбинату мясному идешь, отходы собираешь, а потом эти кишки коровьи в реке промываешь, чтобы не слишком пахли.Сваришь, оставишь в печке томиться, отойдешь на минуту, вернешься обратно, а горшок пустой. Рядом сосед стоит, улыбается, говорит, что так все и было, «выпарились, мол, кишки-то»!

Я об этом молодежи рассказывала, про то, как после войны жили, они сидят, глаза выпучат и умный вид делают. А потом, смотрю, с собой еду приносить стали — чтобы поделиться. Кто что притащит: конфеты, печенье, сгущенку, консервы. Один даже батон приволок вечером. Гордый, стоит в дверях: «Батон, — говорит, — горячий еще. У грузчиков взял». Ну, это сейчас смешно, когда весь хлеб мягкий продается, а тогда всего два хлеба-то и было: батон да буханка. Настоящая семья у нас получилась.

Вадим, брат мой, Царствие ему Небесное, поначалу к вере осторожно относился. А потом, когда с отцом Василием познакомился, по-настоящему верующим стал. Говорил мне, что такие священники, как батюшка Василий, многим Христа открывают, потому что не гордятся, не запираются — любят людей.

Так что семья у нас. Сначала маленькая была, потом все больше людей приходило. Кто с радостью, кто с болью, но все — к Богу.

Помню, как первую Пасху в открытом Покровском храме встречали: в подвале церкви. Электричества еще не провели — при свечах все сидели. А радостно как было, несмотря на бедность. Это сейчас все сверкает, блестит, а тогда только глаза у людей блестели — от радости. Да, бедно тогда жили, но во Христе, а, значит, и радостно. Сегодня эту радость все больше в паломничествах ищут — в Израиль ездят, Грецию, Италию…Находим ли радость? Богатыми стали. Еще бы добрыми оставались по отношению друг к другу.

Не бывает такого, чтобы все всегда хорошо было: случались и трудности. Но любовь побеждала все. Сейчас, когда у нас, кажется, и приход крепкий, и бедности большой нет, так нам иногда не хватает той любви! Нельзя нам забывать, что мы — Божьи, Христовы. Любите друг друга! Прощайте друг друга!

Беседовал Петр ДАВЫДОВ.

Богата Русь людьми святыми,

Что неустанно молятся о нас.

О благодатном старце Серафиме

Послушайте сегодня сей рассказ.

Жил в Курске мальчик Прохор, строил храмы

Его отец и сын был рядом с ним.

Раз с колокольни на глазах у мамы

Упал он, но остался невредим.

Другое чудо, Прохору больному

Явилась Божия Матерь как-то раз:

И приложившись к образу святому

Ребенок исцелился в тот же час.

Мать сына в благочестии растила,

Когда он покидал родимый кров,

Агафия его перекрестила,

И Прохор в монастырь ушел, в Саров.

Молитвой, воздержаньем, терпением

Спасался он, но тяжко занемог.

Лежал три года, вдруг с благословением

Пречистая ступила на порог.

Вот Дева у его постели стала,

Апостолов за Нею видит он.

"Сей рода нашего", - Она сказала

И Прохор был чудесно исцелен.

И "Огненный" дано при пострижении

Монаху имя, то есть Серафим.

За пламенную веру и служение,

И Ангелы молились вместе с Ним

Во время службы стоя на амвоне

"Вовеки" юный диакон произнес,

и он узрел в сияющем хитоне

К нему идет по воздуху Христос.

Молящихся Господь благословляет

И Ангелы небесные вокруг

И сердце, словно воск горячий тает

И Серафим застыл на месте вдруг.

Очнувшись он поведал о видении,

Но замолчал и стал в глуши лесной,

В пустынной кельи жить в уединении

И радоваться пище неземной.

В трудах, в молитвах, в чтении Псалтири

И Библии он время проводил.

К пустыннику медведи приходили

И батюшка ласкал их и кормил.

Он победил гнуснейший род бесовский

Молясь на камне тысячу ночей.

И мир не знал, о праведник Саровский,

Ума смиренней, сердца горячей!

Всегда в лаптях и в стареньком кафтане

Икона в келье, больше ничего.

Но обокрасть решив его крестьяне

Напали и изранили всего.

Монах злодеям не сопротивлялся

Хоть был силен, в руках топор держал,

Сбежали воры, он чуть жив остался

И в тяжких муках восемь дней лежал.

Вновь исцелила Пресвятая Дева

Грабителей поймали, привели.

Но батюшка им все простил, без гнева

И грешники, покаявшись, ушли.

Хоть он с тех пор был сгорблен, покалечен,

Но всех на свете пламенно любя,

Саровский старец говорил при встрече

"Христос Воскресе, радосте моя!"

Прозреньем, утешеньем и советом

Он всем служил, болящих исцелял.

И чудо совершалось с ним при этом

В молитве над землей он воспарял.

И женскую в Дивееве обитель

Четвертый Богородицы удел

Устраивал Саровский попечитель

Всечасно о насельницах радел.

Раз случай был, с дивеевской сестрою

Молился преподобный Серафим.

в сиянии со свитою святою

Пречистая явилась перед ним.

За Ней стоят двенадцать дев с венцами

И Божия Матерь тихо говорит

"Ты скоро, мой любимче, будешь с нами"

Подумал старец, скоро догорит

Моя свеча, и про свою кончину,

Откроется пожаром, предсказал

И отошла душа к Отцу и Сыну

Он на коленях недвижим стоял.

И тихий свет был от святого лика

И все узнали, праведник почил

И в храме так воронежский Владыко

Собравшимся у гроба говорил:

Мы с вами все копеечные свечи

Свеча его святого жития

Пудовая! Услышим вновь при встрече

"Христос Воскресе, радосте моя!"

Заступник людям батюшка и ныне

Огонь его молитвы не угас:

"О Господи Иисусе, Божий Сыне,

Спаси Христос, помилуй грешных нас"

Как использовать масло освященное

 Мы все, придя, кто-то раньше, кто-то чуть позже в храм, обязательно сталкивались с этой проблемой: а что нам делать со всем багажом прежней, такой неправильной, такой греховной жизни, которая протекала вне Церкви, которой мы жили без Бога? И также практически все допускали одну и ту же ошибку: далеко не сразу понимали, что багаж этот очень неоднородный и разноплановый и потому не надо сбрасывать его с «парохода» своего нового, церковного бытия. Что-то в нем наверняка окажется отнюдь не вредным и для этого бытия, что-то – по-настоящему ценным, а что-то так даже и бесценным.

 

Маленькая, далеко не самая значительная, но притом очень заметная часть багажа – обычаи и традиции, сложившиеся в нашем Отечестве за советский период, или шире – обычаи и традиции современного секулярного общества. В том числе – праздники. Вроде бы это не так уж и важно для нас – мы-то ведь знаем праздники настоящие, наполненные глубочайшим духовным смыслом, напоминающие о наиболее значимых событиях священной истории и о тех людях, жизнь коих была подвигом и неопровержимым доказательством того, что все, что заповедует нам Господь и чего ожидает Он от нас, совершенно реально, исполнимо.

И в то же время важно все-таки – потому как множеством нитей, и сильнее сказать – узами дружбы и любви связаны мы с огромным числом людей, которыми все эти «не духовные», то бишь светские праздники любимы, которым они по-настоящему дороги. 8-е марта, 23-е февраля,  Новый год.... Как нам быть с этими красными когда-то и для нас днями календаря? Всерьез уверять всех, нас окружающих, что, например, 8-е марта день вавилонских блудниц? Или просто воспользоваться поводом и сделать что-то приятное для женской части того коллектива, где привел нас Господь трудиться, или для кого-то из слабой половины «непросвященных», «религиозно безграмотных» наших знакомых? Мне вот, например, кажется, что от поводов для самого малого даже доброго дела отвращаться не стоит. Поэтому можно и нужно поздравлять женщин с их днем, равно как и защитников Отечества с их праздником, и близких и друзей наших – с Новым годом.

Этот праздник, безусловно, прочно занимает лидирующее положение в неписанных «рейтингах» народных симпатий и расположений. И нет в этом ничего плохого, кроме того, разве, что приходится он на пост и слишком часто даже для церковного человека служит источником искушений – самых разнообразных. Страна празднует его и будет праздновать, скорее всего, очень долго. И потому нам так или иначе надо выбирать... Либо скучно, нудно, а иногда даже ожесточенно ворчать, слыша разрывы петард, щелчки пробок, вылетающих из бутылок с шампанским, доносящееся и до нас неизменное «С  Новым годом, с новым счастьем!», либо… Либо вспомнить, как и мы когда-то в детстве любили этот праздник, как ждали подарков от Деда Мороза, как вдыхали чудесный, словно из какой-то волшебной сказочной страны доносящийся до нас запах еловой хвои и мандаринов... Как надеялись, что «все плохое останется в старом году, а в новом будет только хорошее». Как ждали боя главных часов страны… Вспомнить и немного потесниться в своих сегодняшних мудрости и величии, и дать этому празднику какое-то место и в нынешней нашей жизни – пусть хоть и скромное.

Какое это место? Я думаю об этом каждый раз, когда по сложившейся уже у нас традиции собираюсь служить в нашем храме 

Божественную литургию в новогоднюю ночь. И понимаю, что лично для меня этот праздник (невзирая на условность свою) все равно остается поводом для того, чтобы подвести итог всему, что за минувший год произошло. Поводом задуматься о том, будет ли год наступающий для меня годом – нет, не нового счастья, а годом новых ошибок и преткновений? Или же я буду повторять прежние ошибки? Или попытаюсь их с Божией помощью избежать?

Этот праздник все так же, как когда-то в детстве, остается для меня символом течения времени, течения скорого, неостановимого здесь, на земле. И я не могу не вспомнить тех, кто ушел. Сначала – тех, кто ушел в этом году, а потом и всех вообще ушедших. И не могу не задуматься о том, где там, впереди, отмеченная уже Господом на карте здешнего нашего бытия точка и моего собственного ухода. И готов ли к нему я? И сколько еще зим надо мне пережить, чтобы подготовиться? И не откладываю ли я эту подготовку?

Это мои новогодние размышления, для меня очень дорогие и важные. Но и не только мои – мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что примерно те же мысли и чувства рождает бой курантов в сердцах близких мне людей. И мне кажется, что есть все-таки за что этот праздник любить – и по старой памяти, и по новому, христианскому к нему отношению.

…Знаете ведь, есть у нас такие давние знакомые, люди совсем нецерковные, которые годами иногда, время от времени заходят в храм, но не более того. А потом все же воцерковляются, хоть никто и не ожидал, что в их жизни такая перемены возможна. Кто знает – служим мы вот так, год за годом эту ночную новогоднюю литургию (а служат ведь многие!), так может и Новый год воцерковится? Хоть немного... Я лично ему этого желаю. Из христианского к нему милосердия, скорее всего.

Игумен Нектарий (Морозов)

 Время проходит. Ничего не поделаешь. Стоит даже радоваться. Пусть оно движется и не останавливается до самой встречи с вечностью. Пусть не возвращается вспять и не закупоривается, как вода в водостоке, чтобы потом хлынуть внезапным потоком. Пусть просто проходит.

Оно проходит мимо, как если бы ты сидел у окна, а оно шло, как красивая женщина, до которой тебе (спасибо старости) нет никакого дела. Или так: ты сидишь в приморском кафе за столиком среди безлюдья жаркого полдня, а оно проходит мимо, как кораблик на горизонте. Кораблик движется, и ветер обдувает твое лицо, и волны мерно ухают о берег, а  время про-хо-дит.

Это если «мимо». А если рядом и на встречном курсе? То есть как если бы ты стоял близко к железнодорожному полотну, а время появлялось точкой поезда на горизонте, там, где параллельные рельсы сходятся, как в геометрии Лобачевского. Оно быстро неслось бы в твою сторону, угрожающе вырастая в размерах и стуча колесами, а потом ж-ж-жих! – и прогрохотало бы мимо, раскачав под ногами землю, взъерошив на голове волосы, оглушив.

Кроме «мимо тебя» и «рядом с тобой» есть еще «через тебя». Это как пуля – сквозь мягкую плоть; как уличный свет – сквозь прикрытые жалюзи; как игла – сквозь ткань или как ветер – сквозь пальцы.

Время, дующее в лицо, делает человека парусом. (Интересно, куда плывет это судно и кто его капитан?) Если ты крепок фактурой, то время ударит тебя в грудь, а ты окажешь сопротивление. И оно прогнет и надует тебя, наполнит тебя собой. Руками и ногами ты вцепишься в верх и низ мачты, и, благодаря твоей неподатливости, корабль двинется с места. Время будет трепать тебя и играться. Оно не раз ослабит нажим, и ты расслабишь на время затекшие пальцы. А потом оно опять упрется в тебя, и со временем ткань, какой бы крепкой она ни была, начнет растрепываться, рваться и расходиться на полосы, пропускать ветер сквозь себя. Ты не удержишь времени в себе, и оно потечет дальше.

То мимо, то рядом, но при этом постоянно и сквозь человека проходит   время. Как поезд, как корабль, как пуля, как ветер.

***

Я живу во времени и если могу говорить о нем, то только потому, что я не весь во времени. Что-то должно быть во мне и от вечности, чтобы время ощущалось мною. Иначе эти слова – попытка посмотреть в затылок своему отражению в зеркале. И по этой же причине наличия вечности в человеке тяжелые доспехи цивилизации зарастают плющом поэтических ассоциаций, как давным-давно брошенные в джунглях города.

Эти металлические, эти тяжелые вещи – поезд, корабль, пуля – эта концентрация ума и гордости человеческой, вещи, придуманные и созданные как отрицание всякое поэзии и как триумф практицизма, в конце концов тоже сдались поэзии и поддались мысленному облагораживанию. Они тоже стали символами хрупкости, текучести, беззащитности.

Железо сильнее плоти, а время сильней железа. Но вечность сильнее времени, а человек будет-таки жить вечно.

Человек сделал мир железным, когда совсем потерялся и заблудился вдали от дома Отца. Он ощутил себя маленьким и никому не нужным. В это же самое время он сжал в руке пистолет, потому что почувствовал: весь мир с ним воюет. Но все это временно и хрупко. И даже стук тяжелых колес, и дым из трубы, и свист на полустанке в конце концов умещаются в слово «поэзия» и дают человеку ощущение странничества.

Кронос пожирает детей. Только такой метафорой время

несущее распад, изображалось античностью. Это было тогда, когда воздух из опустевшего Христова гроба еще не смешался с воздухом остального мира. Сейчас по-иному. Всегда есть место элегии, но уже не должно быть места отчаянию.

Время проходит, пролетает, проносится, и его не нужно ловить. Пусть движется и старит человеческую кожу, крошит металл и измельчает скалы. И пусть не только движется, как нечто холодное и пустое, но идет к цели, как идет в бухту корабль на море и к станции – поезд по рельсам. Раз во времени все еще живет человек, пусть оно движется, наполняясь положительным смыслом. Оно будет течь и течь, сколько Бог прикажет, а затем кончится, и наступит пора поставить точку в конце пути. Ту самую точку, которая вполне конкретна, но которой геометрия не дает определения.

Андрей Ткачев

Жили-были два соседа. Пришла зимушка-зима, выпал снег. Первый сосед ранним утром вышел с лопатой разгребать снег перед домом. Пока расчищал дорожку, сильно утомился и посмотрел, как там дела у соседа. А у соседа - аккуратно утоптанная дорожка.На следующее утро опять выпал снег. Первый сосед встал на полчаса раньше, принялся за работу, глядит - а у соседа уже дорожка проложена. На третий день снегу намело по колено. Встал еще раньше первый сосед, вышел наводить порядок и прямо выбился из сил… А у соседа - дорожка снова ровная, прямая - просто загляденье!

В тот же день встретились они на улице, поговорили о том, о сем, тут первый сосед невзначай и спрашивает: «Послушай, сосед, а когда ты успеваешь снег перед домом убирать?» Второй сосед удивился сначала, а потом засмеялся: «Да я его никогда не убираю, это ко мне друзья ходят!»

Один монах не мог вполне понять некоего текста из Евангелия. Тогда он решил пойти к старцу за разъяснением. Враг же человеческий стал внушать ему, что нет никакой необходимости иди к старцу за разъяснением, ведь он не скажет ничего нового на этот счет. Но истинный монах все-таки пошел к старцу. И тот действительно дал такое же толкование, которое ему самому приходило на ум. Когда он возвращался обратно, лукавый снова шептал ему: не говорил ли я тебе, что старец скажет тебе то, что ты и сам думал.

Инок ответил:

– Прежде это было от твоего лукавого внушения, а теперь – от Бога!

52

За одним монахом бес ходил тридцать лет, стараясь соблазнить его, и все не удавалось. Наконец он соблазнил его блудом, и монах пал. А впасть в этот грех монаху – все равно что уничтожить все свои предшествовавшие труды. Бес пришел к падшему и сказал ему, что он теперь отпал от Бога и стал рабом греха и диавола.

– Ты теперь мой, – говорил бес.

– Ничего подобного, я – раб Божий.

– Да как же ты можешь быть Божиим, когда впал в мерзейший грех? Ты ужасный грешник.

– Ну что ж, что грешник? Я – Божий, а тебя знать не хочу.

– Да ведь ты пал?

– А тебе-то какое дело?

– Куда же ты теперь пойдешь? – растерянно вопрошал демон.

– В монастырь, конечно.

– Разве место тебе в монастыре после такого ужасного дела? Твое место теперь в миру. Да к кому же ты идешь?

– К духовнику на исповедь.

Что же сказал этому иноку духовник?

– Все свои прежние труды, брат, уничтожил ты своим падением. Встань и начни сначала.

А в ночь игумену того монастыря явился Господь Иисус Христос. Он держал за руку монаха.

– Узнаешь ли ты, кто это? – спросил Господь игумена.

– Узнаю, Господи, это монах из моего стада, но только падший.

– Знай же и то, что этот монах, не поддавшись наветам бесовским, склонявшим его к унынию и отчаянию, в самом падении своем посрамил беса, и Я оправдал его.

53

В одной местности наступила сильная засуха. Все посеянное на поле начало сохнуть. Жители обратились к священнику, чтобы совершил он молебен на дарование дождя. «Ладно, приходите завтра на поле, Бога молить будем, – сказал священник. – Если с верой приступим, то услышит нас Господь». Назавтра все собрались. Батюшка спрашивает прихожан:

– Верите, что Господь нас услышит?

– Веруем! – ответили ему.

– Ве-ру-ете, – покачал головой священник, – а где зонты, отчего вы не взяли их с собой? Разве это вера?

54

Некий пустынник долгое время не мог разрешить для себя один вопрос. Он и молился, и постился, но результата не было. Тогда он из своей кельи решил отправиться к соседнему брату – спросить его. Но как только пустынножитель вышел из пещеры, предстал ему ангел Божий и сказал, что Господь послал его открыть недоумение.

– Почему же ты не приходил, когда я молился и постился? – спросил пустынник.

– Потому, – ответил ангел, – что Бог желает, чтобы люди спасались совместно.

55

Старец Паисий Афонский всегда подчеркивал, что добрые дела нужно делать добрым способом, а иначе выйдет одна порча и бессмыслица. Как-то раз залетела к нему пчела, а один из братии стал выгонять ее, хлопая бумагой. Но это был напрасный труд.

– Ну, благословенный, – заметил старец, – пчела не уйдет, поскольку ты не выгоняешь ее добрым способом! Вот, смотри, как надо делать.

Он подошел и поставил ладонь перед пчелой. Она села на руку, и тот высунул свою руку в окно. Пчела улетела.

А вот еще одна иллюстрация мысли старца о добром способе. Как-то раз пришел к нему юноша с длинными, по моде, волосами до плеч. Спорить бесполезно. Мода!

– Где ты был, чадо, – улыбнулся старец гостю, – я искал тебя?

Юноша растерялся, так как впервые пришел на Святую Гору, и старец не мог его знать или ждать. Исполненный тревоги и любопытства, молодой человек спросил:

– Почему вы меня ищете? Что вы хотите от меня?

А старец в ответ:

– Вот, чадо, я хотел взять немного волос твоих!

– Зачем они вам, что вы будете с ними делать?

– Видишь ли, – объяснил старец, – я обещал одно чудо лысому, и он все ждет, бедный!

Юноша рассмеялся и с этого момента полюбил отца Паисия. Вот так, шутя и улыбаясь, старец убеждал и воспитывал.

56

Жил на свете один старый человек, каждый день он поднимался на вершину холма и задумчиво глядел на расстилающийся внизу городок. Однажды около него остановился путник с узлами за плечами и спросил: «Что за люди живут в этом городе? Я спрашиваю, потому что ищу, где поселиться». Старик ответил вопросом: «А какие люди жили в том городе, откуда ты родом?» – «Жалкое отродье, – сказал путник, – негодяи, грубияны, жадные, которым ни до кого, кроме самих себя, и дела нет. Зимой снега не выпросишь. А здесь как?» Старик ответил: «Лучше вам идти мимо. Люди здесь точно такие же, как и там, откуда вы пришли». И путник ушел.

Случилось, что и на следующий день к нему подошел другой путник с узлом за плечами и спросил то же самое: «Что за люди живут в этом городе? Ищу, где поселиться». И опять старик повторил свой вопрос о том, какие люди живут в том городе, откуда путник родом. «Горько мне вспоминать об этом – они все были такими честными, храбрыми и заботливыми, благородными и добросердечными, дружными и любящими, готовыми чужому отдать последнюю рубашку». Услышав такое, старик улыбнулся: «Добро пожаловать в наш город. Уверен, найдете вы здесь точно таких же людей, как в том городе, откуда пришли…»

57

К одному мудрецу многие просились в ученики. Но всех принять невозможно, потому что дар рассуждения лучше всего зреет в тишине. Однако и отказать всем нельзя, ведь сказано у Исайи: «несите воды навстречу жаждущим». Что же делать?

Вот пришел один проситься в ученики и слышит вопрос старца:

– Скажи мне, что ты сделаешь, если найдешь кошелек с деньгами – вернешь ли его хозяину?

– Нет, не верну. Если было попущение Божие, чтобы кошелек перешел ко мне, так тому и быть.

Старец изумленно посмотрел на соискателя и произнес:

– Ты пришел ко мне искать хитрости, а не мудрости. Но этому я не смогу тебя научить.

Пришел другой проситься и был встречен тем же вопросом:

– Вернешь ли ты найденный кошелек его хозяину?

Тот удивился столь простому испытанию и, не задумываясь, ответил:

– Если бы я знал, кто хозяин, я бы тут же вернул деньги.

– Тебе я тоже ничем не смогу помочь, – развел мудрец руками. – Ты из тех, кто способен лишь поучать, но не учиться.

Наконец, вошел третий из тех, кто желал поступить в ученики к мудрецу. В ответ на тот же вопрос он ответил без особой уверенности:

– Не знаю, авва, что буду делать, если найду кошелек. Корысть – величайшее искушение, она сокрушала и не такие твердыни, как я. Но уповаю, что Господь не оставит меня в эту минуту.

– Оставайся, – сказал мудрец, обнимая гостя, – и станем учиться друг у друга.

58

Старец Паисий Афонский беседовал с посетителем, в то время как один инок стоял поодаль, ожидая своей очереди, с сумой за плечами и поникшим видом. Скорбь его была от того, что один человек, которому он сделал много доброго, начал вдруг распространять про него злые сплетни. Скорбь и мучения инока были нестерпимы, но поначалу старец будто не замечал его состояния. Наконец, прервав разговор с гостем, он вдруг повернулся к молодому иноку и сказал, улыбаясь:

– Послушай, дорогой отец! Бывает, кто-то в жизни помогает ближним, благодетельствует и любит их, а те, в свою очередь, воздают ему добротой и любовью. Все это – как сухари в сумке, которую ты носишь на спине! Но когда тот, кому ты помогаешь, благодетельствуешь, вместо благодарности и признательности осуждает тебя, тогда это идет в другую «торбу», лучшую, которую имеем на Небе и которую выгодно иметь полную! Поэтому не смущайся: лишь благодари, поскольку наполняется «торба» твоя наверху, и не обрящешь ее пустой!

После этих слов старец повернулся и продолжил беседу с мирянином.

А инок, вздрогнув от неожиданного ответа на его внутреннюю скорбь, с удивлением заметил, как изгоняются из его души все те чувства, которые только что приносили ему такие мучения.

59

Один мирянин Т. решил обратиться к старцу Паисию Афонскому, чтобы рассказать об одном искушении. Когда он общался с товарищами, имеющими гордый образ жизни, то и сам вынужден был вести себя подобно им. И сколько сил ни прилагал, не мог изменить этого положения дел. Пока он рассуждал, как лучше задать вопрос, пришел один паломник и принес старцу в подарок прекрасный арбуз. Паисий взял его со словами:

– Поскольку ты принес мне арбуз, одолжи и нож твой, чтобы нам разрезать, и я скажу вам «тайну», как стали арбузы сладкими и вкусными!

Паломник дал ему нож, и старец начал разрезать арбуз на доли и давать каждому по куску. Когда дошла очередь до Т., у него было предчувствие, что то, что он услышал бы, относилось к нему и имело отношение к проблеме, которая его занимала. И старец, посмотрев на него своим спокойным и проницательным взглядом, слегка улыбаясь, сказал:

– Если посадим рядом арбуз и тыкву, то произойдет следующее: тыква заберет всю сладость от арбуза, и арбуз станет невкусным и несладким, тогда как тыква, сколько бы ни приняла сладости, всегда останется тыквой. По этой причине, если хотим иметь сладкий и вкусный арбуз, нужно держать его подальше от тыквы.

Сказав это, старец дал паломнику прекраснейший ответ: он помог ему таким способом понять, что друзей нужно выбирать с разбором.

Секрет любви