FAQ  -  Terms of Service  -  Contact Us

Search:
Advanced Search
 
Posted: 7/01/2012 - 0 comment(s) [ Comment ] - 0 trackback(s) [ Trackback ]
Category:

Рождественский Никола

- Ты, батюшка, конечно, все уставы знаешь, но Рождество у нас завсегда рано утром начиналось и «Кто Бог велий» мы затемно пели и из вертепа огонек всю церкву освящал…

На том и порешили.

Обычно отец Андрей за пару часов до службы на своем стареньком «жигуленке» из города приезжал, но в Сочельник, накануне Рождества, разыгралась нешуточная метель, и батюшка решил остаться на приходе. Вечером, распрощавшись с очередными колядующими, пошел священник запирать церковную дверь, иначе ходоки с кутей, узнавшие, что священник на ночь домой не уехал, до утра бы донимали батюшку.

altПроходя через храм (комнатушка священника слева от алтаря, за пономаркой располагалась), отец Андрей в очередной раз споткнулся об взгляд с иконы, изображающей, как утверждал местный богомаз, святителя Николая. Странный какой-то взгляд. Не пугающий, не укоряющий, а какой-то останавливающий.

С иконой этой целая история приключилась. Пришел как-то в храм местный художник, вернее, даже не художник, а работник шахтного клуба. Да и как ему было не прийти, если церковь новая и расположилась именно в здании бывшего очага шахтерской культуры?

Практически все свои работоспособные года, до самой пенсии, рисовал здесь художник афиши, писал лозунги с призывами, составлял стенгазеты и наглядные пособия по технике безопасности. Выполнял эти незамысловатые поручения шахтного руководства и профсоюзов мастер кисти и плакатного пера всегда четко и тщательно, налегая, прежде всего, на две краски: положительную и призывающую – красную, отрицательную и осуждающую — черную.

В церковь художник изначально практически не ходил, не мог пересилить себя, что на его рабочем месте теперь Богу молятся и там, где раньше его мастерская была, теперь батюшкина келья определилась. Но время шло, все вокруг менялось, да и возраст заставлял о вечном думать. После очередной, невесть откуда взявшейся болезни, когда скрутило так, что и о батюшке вспомнил и на икону, от матери оставшуюся, по иному смотреть начал зачастил художник к храму. Даже место себе в церкви постоянное определил: за клиросом, в правом церковном углу, где народа поменьше.

Отец Андрей был рад новому прихожанину, а когда тот подошел к нему с предложением «нарисовать» икону Николая Чудотворца, то с радостью согласился, тем более, что прихожане ему не раз намекали о существовании местного мастера красок и кисти. Распечатал батюшка на цветном принтере несколько образцов иконы святительской, помог краски купить и даже место в храме для новой иконы определил. После молебна перед началом всякого доброго дела принялся художник за работу и к Покрову труд свой представил.

С гордостью и сознанием четко и в срок выполненного долга внес мастер местного изобразительного искусства большую в рост написанную икону святителя Николая Чудотворца в храм, установив ее у алтарного иконостаса, сдернул полиэтиленовое покрывало…

Батюшка застыл. Надолго. Слов не было, одни междометия.

На священника прямым, волевым, утверждающим и призывающим взглядом смотрел образ широкоплечего передовика социалистического производства, с необъятной шахтерской грудью и натруженными монументальными руками. Правая – благословляющая длань, больше напоминала указывающий жест к новым свершениям, а левая держала в руках громадный красный том с золотым крестом, на место которого больше напрашивалась надпись: «Моральный кодекс строителя коммунизма».

Одежда образа сверкала всеми красками радуги и была выписана тщательно и ярко, именно так, как рисовали на цирковых балаганах и на бумажных гобеленах, висевших по сельским домам в далекие 50-60-х года века прошлого. Полноту «образа» дополняла подпись над нимбом: «Николай Чюдотворец».

Слов у священника не было. Он не мог их найти еще и потому, что рядом с иконой стоял любующийся своим творением и ожидающий похвалы художник, а невесть откуда приключившиеся две старушки-прихожанки почти хором воскликнули: «Красота-то какая!».

Раскритиковать, отругать и отвергнуть данное «письмо» священник, глядя на гордого «иконописца» и прихожанок, сразу не решился. Лишь, смущаясь, смог вымолвить, что, мол, каноны иконописи нарушены, да цвета яркие и подобраны неверно.

Критику художник и бабушки тотчас отвергли, а силы настоять и сказать категорическое «нет» отец Андрей найти не смог. Да и понимал, что не одобрили бы прихожане его решительной отрицательности. Художник-то свой был, родной, понятный, вместе с ними выросший и живший.

Маялся теперь настоятель с этой «иконой». В кивот не поставишь, в иконостас, тем паче, никак нельзя. Приедет благочинный или Владыка заглянет – неприятностей не оберешься. Вот и переставлял отец Андрей «Николая Чюдотворца» с места на место и спотыкался раз за разом под взглядом от него исходящим и останавливающим.

Батюшка не торопясь вычитал свое священническое правило, подсыпал угля в котел, поплотнее прикрыл форточки, метель разыгралась не на шутку, и отправился спать. Вставать рано, да и грядущий день рождественский всегда хоть и в приятных заботах проходил, но сил великих требовал.

Мобильный телефон уснуть не дал. Отец Андрей, уверенный, что это очередное поздравление с наступающим праздником взглянул на дисплей – 22.30, а вместо имени — набор неизвестных цифр. Ответил. Звонили из соседнего, расположенного в трех километрах от храма, умирающего по причине отсутствия работы, небольшого поселка.

- Батюшка, это Сергей, фермер, вы у нас на прошлой неделе младенца крестили, помните?

- Конечно, помню, — ответил священник, — мы с вами еще беседовали после крестин. Что случилось то?

- Беда, батюшка. Температура под сорок у сыночка нашего, — голос фермера срывался и был настолько тревожным, что тревога эта передалась и священнику.

- Врача вызывайте, — потребовал отец Андрей, но взглянув на забитое снаружи мокрым снегом окно понял, что совет этот невыполним. В балке, под горой усадьба фермерская располагалась, оттуда и без снега, в дни дождливые на машине выехать было проблемой, а сейчас, когда бушевало снежное и гололедное ненастье ни о какой машине и речи быть не могло.

- Одевайте потеплее ребенка, — распорядился священник, — и выходите пешком, наверх, к трассе. Я на шахте транспорт раздобуду.

Фото: Nemirovich Anna, photosight.ru

Фото: Nemirovich Anna, photosight.ru

Другого выхода батюшка не видел и решил сам отправиться на шахту на своей машине. Тщетно. Машина священника буквально вмерзла в снег, и даже если бы он ее как-то и освободил от обледенения, уверенности, что старый автомобиль заведется и сможет куда-то доехать, у него не было никакой. В отчаянии священник бросился к телефону.

Директор шахты был на месте. Выслушал. Посочувствовал и извинительным тоном окончательно расстроил священника:

- Понимаете, отец Андрей, все три трактора дорогу чистят к городу, чтобы ночную смену на работу доставить.

Батюшка не знал, что теперь делать…

Он просто представил мать и отца со своим закутанным в одеяла первенцем, бредущих по заледенелой дороге, сквозь пронизывающий холодный и мокрый снежный ветер. Идущих и ожидающих спасительную машину.

Священник зашел в храм. В центре стоял вертеп, освященный внутри маленькой лампадой. Над младенцем Христом склонилась Богородица, рядом стоял, опираясь на посох, праведный Иосиф… И священник невольно подумал:

- Они нашли убежище.

Батюшка взмолился:

- Господи, ну подскажи, что мне делать. Погибнет малец. Не донесут они его до больницы.

И тут вновь — этот останавливающий взгляд неканонического святителя Николая. Отец Андрей буквально бухнулся пред ним на колени:

- Хоть ты, помоги, Никола – кричала душа, вопило сердце.

Прошло лишь несколько мгновений, а может больше? Бог весть. Но через окна церкви вдруг брызнул мощный свет подъезжающей машины, а потом заколотили в церковную дверь:

- Открывай, батя, кутю принесли, Рождество встречать будем! – кричало несколько голосов.

Священник отодвинул задвижку и распахнул двери. Перед ним стояли пятеро не совсем трезвых, чрезвычайно веселых, незнакомых представителя молодого бизнес-поколения. За ними возвышался громадный джип, семейство которых настоятель ласково называл «гардеробом».

- Будем встречать, будем! – радостно закричал отец Андрей. — Кто водитель?

И, определив самого трезвого, распорядился:

- Всем остаться у меня в келье. В тумбочке кагор и печенье, а с водителем мы сейчас кое-куда съездим.

- — -

Закутанную и покрывшуюся ледяными сосульками семью с ребенком на руках батюшка встретил еще в начале пути, который им предстояло пройти.

Через полчаса мать с хныкающим и горячим от температуры младенцем были в больничной палате.

- — -

В храме батюшку встречала иллюминация. Гости, найдя в лавке ящик со свечами, расставили их в каждое гнездо всех шести подсвечников, зажгли и хором распевали:

Добрий вечір тобі, пане господарю, радуйся,
Ой, радуйся, земле, Син Божий народився.
Застеляйте столи, та все килимами, радуйся,
Ой, радуйся, земле, Син Божий народився.

Батюшка тут же присоединился:

Бо прийдуть до тебе три празники в гості, радуйся,
Ой, радуйся, земле, Син Божий народився.
А перший же празник: Рождество Христове, радуйся,
Ой, радуйся, земле, Син Божий народився.

А затем, тихонько, чтобы гостям не мешать, подошел теперь уже к своему абсолютно каноническому святителю Николаю и поцеловал его благословляющую руку…

Posted: 6/01/2012 - 1 comment(s) [ Comment ] - 0 trackback(s) [ Trackback ]
Category:

Загрузить увеличенное изображение. 726 x 398 px. Размер файла 151823 b.            Это произошло в 1986 году в доме престарелых, где я тогда работала терапевтом. Жила там тогда на третьем этаже одна старушка… Что значит — «на третьем этаже», для вас, конечно, непонятно — разве это так важно, на каком именно этаже жил человек?.. А вот для сотрудников этого дома престарелых, а особенно — для его обитателей слова «третий этаж» имели вполне определенный, зловещий смысл. На третьем этаже было два отделения: одно — для лежачих и умирающих больных, другое — для больных с психическими нарушениями. Вход на третий этаж запирался на ключ. Поэтому даже не всякий работник дома престарелых мог попасть туда. О других больных или родственниках и говорить нечего. Если человек по той или иной причине попадал на третий этаж, он как бы уже исчезал из мира живых. Даже если и продолжал еще существовать где-то там, за закрытыми дверями третьего этажа…

Так вот, на этом самом третьем этаже жила старушка по фамилии Макаренко. К сожалению, я забыла, как ее звали. То ли Евдокией, то ли Параскевой. Зато хорошо помню прозвище, которым ее за глаза называли все сотрудники — Бандеровка.

В наш дом престарелых ее привезли из какого-то отдаленного лесопункта. Хотя родом она была не из наших, северных мест, а с Украины. Из родных у нее не было никого. А Бандеровкой ее прозвали вот по какой причине. При виде кого-либо в белом халате, она начинала испуганно, умоляюще лепетать:

— Я вкраинка. Я не бандэровка, ни, я вкраинка… Спасить мэнэ… Я робыты можу. Корову доиты можу, шиты можу, праты можу… Спасить мэнэ…

Для нее не существовало настоящего. Оставалось лишь страшное прошлое, о котором можно было только догадываться, в котором она жила и поныне. Она постоянно стремилась куда-то убежать, скрыться. Поэтому-то ее и поселили на третьем этаже. Впрочем, когда по недосмотру медперсонала дверь на третий этаж оказывалась незапертой, она убегала и оттуда. Все ее побеги кончались одним и тем же — ее ловили где-нибудь в закутке под лестницей, или в парке возле дома, или даже в соседнем поселке и водворяли назад, на третий этаж. Под замок.

Ее заболевание было неизлечимо. И не было никакой надежды, что разум когда-нибудь вернется к ней.

В 1986 году, спустя несколько дней после новогоднего праздника, а именно 7 января, обитатели дома престарелых устроили в холле второго этажа, возле библиотеки, импровизированный концерт. И сейчас эта сцена стоит перед моими глазами. В холле собралось человек пятнадцать — двадцать стариков и старушек. Кто устроился в креслах, кто на откидных сиденьях; те же, кому не хватило мест, стояли, придерживаясь за спинки кресел или опершись о подоконник. В кресле с протертой зеленой обивкой сидел седой худощавый старик с орденскими планками на пиджаке и уже плохо слушающимися пальцами играл на старинной гармошке со звонком и цветными мехами что-то веселое, плясовое. Поступавшим на житье в дом престарелых разрешалось взять с собой самое необходимое и ценное из вещей. Кто вез подушки, кто — пропахшие нафталином отрезы из заветного сундука. А этот вот старик привез с собой гармошку...

Возле старика — сгорбленная старушка в цветном платочке, из-под которого выбивались пряди седых волос, уперев руки в бока, притопывала ногами в фетровых бурочках. Наверное, казалось бедняге, что ей снова шестнадцать. И что несется она в вихревом танце. А за нею летит, развеваясь по ветру, ее густая темно-русая коса…

И вдруг откуда-то появилась та старушка — Бандеровка — с третьего этажа. Видимо, тамошние медсестры и санитарки все еще продолжали праздновать Новый год и поэтому оставили дверь незапертой… Когда старик кончил играть, она подошла к собравшимся и сказала, что хочет «заспиваты. Тому що сегодни Риздво Христовэ». И, не дожидаясь ответа, запела дребезжащим, старческим, но чистым голоском какую-то песенку.

Сейчас я знаю, что это была не песенка, а украинская рождественская колядка. Обычно колядки веселые. А та колядка, которую пела старушка, была грустная. Пожалуй, даже трагическая. Это была колыбельная Богомладенцу Христу «Спи, Иисусе, спи…» И в ней Младенец Христос прозывался и Малэньким, и Лилэйком, и даже Сэрдэньком, — короче, всеми теми ласковыми словами, которыми темпераментные украинцы называют тех, кого любят больше всего на свете.

Мне сразу запомнились несколько строчек из этой колядки. Правда, вполне может быть, что я не совсем правильно их поняла, потому что я не знаю украинского языка. Но, если перевести их на русский язык, то смысл их, наверное, будет таким:

Не пытай, что вскоре будет —

Крест Тебе готовят люди…

Страшно, не правда ли? Ведь вот Он, этот беззащитный Младенец, это Лилейко, это Серденько, лежа в яслях, улыбается и доверчиво протягивает ручки к Деве Марии, Иосифу и всем, кого видит перед Собою. А злые люди уже ищут Его души, готовят Ему, безвинному, страшную, крестную смерть…

Колядка была довольно длинной. Но удивительно — никто не прервал пения старушки. Все молча стояли и слушали. Даже те, у кого в комнате на стене или на подоконнике красовалась открытка или газетная вырезка с портретом Ленина… Даже мы, медики, позабывшие в эту минуту о пройденном нами когда-то предмете под названием «научный атеизм»…

Старушка допела колядку, а потом молча, ни говоря никому ни слова, поклонилась всем в пояс и медленно пошла к лестнице, ведущей на третий этаж… После ее ухода веселье как-то сразу прекратилось. Все разошлись, думая каждый о чем-то своем.

Наступили выходные. Приехав в понедельник на работу, я узнала, что та старушка с третьего этажа умерла вечером в субботу. Таким образом, спетая ею за два дня до смерти колядка стала, как говорится, ее лебединой песней. Но странное дело. Эта женщина была, как говорим мы, медики, «дезориентирована во времени и в пространстве». Она жила страшными воспоминаниями своего прошлого. Однако в тот день она вела себя не как больная, а как здоровая. И сама, по доброй воле, вернулась на свой третий этаж, чтобы умереть там. И, самое главное, в тот день было Рождество Христово.

Мне вспоминается при этом одно стихотворение, которое мы когда-то проходили в школе. Даже учили наизусть. Это стихотворение Некрасова о пророке, которого Бог послал, чтобы «рабам земли напомнить о Христе». Думаю, что Господь на краткое время вернул разум этой старушке с третьего этажа, чтобы она напомнила нам, безумным «рабам земли» и греха, не знающим Бога, о самом главном. О том, что в этот день «нас ради и нашего ради спасения» родился Спаситель мира — Христос.

Posted: 10/11/2011 - 1 comment(s) [ Comment ] - 0 trackback(s) [ Trackback ]
Category:

 

Эту историю я услышал совсем недавно. Дело происходило на Алтае, и главный герой здравствует, надеюсь, и по сей день. Для человека верующего случаи, подобные тому, о котором будет рассказано ниже, не являются чем-то исключительным. С обретением веры в Бога открывается особое видение происходящего в жизни. И там, где раньше видел лишь цепь случайностей или результат своих усилий, вдруг начинаешь прозревать Отеческую десницу Божию: направляющую, вразумляющую, а порой и наказывающую за непослушание.

Дядю Петю в деревне считают чудаком.

«...Никак не могу понять, чего мужику еще надо? Жизнь вроде бы прожил, сыновей вырастил-выучил, женил, хозяйство есть, жена еще бегает – ну и живи спокойно, как все. Нет, все его куда-то в сторону тянет. Придешь к нему поговорить о политике, о том, как раньше жилось спокойно, сколько можно было и почем купить, а он – все о каких-то своих высоких материях. Тут как-то начитался книжек ученых, и давай нашей продавщице Дарье рассказывать, чем отличается Платон от немца Шиллинга. Или Шеллинга, не запомнил. Около часа он на эту тему распространялся, за это время успел позабыть, зачем он и в магазин-то пришел». Такие отзывы о дяде Пете запросто можно было услышать в его родной деревне.

Через некоторое время дядя Петя стал пописывать статейки в районную газету. И снова молва пошла: «Ты представь только: разворачиваешь «Патриот Алтая», а там статья «Духовное оскудение русского народа» и подпись: П.И.Сивцов. Какое там «оскудение», при чем тут «покаяние»! Колхозы развалили, пенсионные гроши, и те задерживают, не говоря уже о том, что всем остальным вообще по месяцам не платят, до нищеты довели народ... Вот кто должен каяться!»

По воскресеньям начал дядя Петя уезжать из деревни в райцентр, но не на рынок, как разузнали бабки, а в церковь, единственную на всю округу. Опять пошли разговоры: ну ладно бы бабка старая молиться ездила, а то –Петро, здоровый еще мужик... Одним словом, репутация человека немного как бы не в себе закрепилась за ним в деревне окончательно.

Дядя Петя же вовсе не чудил. Так, постепенно он становился верующим христианином. Не в одночасье Господь явил ему Себя. Были и сомнения, было и предательство Бога в жизни дяди Пети. Но первым толчком в направлении к Богу был, наверное, тот эпизод, когда он однажды вечером, взглянув на большую икону, давно висевшую в их доме, вспомнил, как эта икона попала в их семью, и задумался...

* * *

Мальцом он еще был, но это на всю жизнь осталось в памяти. В то утро вернулись они в деревню с ребятами с рыбалки и, увидев скопление народа около церкви, сиганули в самую гущу. Старшие, переговариваясь вполголоса, чего-то напряженно ждали. Двери церкви, которые, сколько помнил Петька, всегда были закрыты ржавым замком, на этот раз были распахнуты. Около стоял дядя Иван, работавший в сельсовете, и никого не пускал во внутрь. Да никто и не стремился, разве только несколько бабушек зачем-то прорывались в храм, но дядя Иван был непреклонен.

Ребятам удалось разглядеть в полутьме церкви каких-то мужиков, которые сначала собирали, а потом принялись выносить и грузить на подводу иконы в красивых окладах. Старушки стали истово креститься, затем дружно подступили к мужикам. Слышны были их упреки, просьбы о чем-то и вяло-ленивые ответы мужиков – все-таки им удалось выхватить у этих мужиков несколько икон. Те, кому они достались, а одна из них была соседская бабушка Мария Баева, завернули иконы в платки и поспешили по домам.

Когда они вернулись обратно, этого Петька не успел заметить, так как началось самое интересное. Подъехал, лязгая гусеницами, трактор и остановился недалеко от церкви. Потом кто-то из ребят постарше залез на купол и привязал к кресту канат. Машина натужно заурчала, люди постарше принялись креститься, кто-то из бабушек даже упал на колени, трос натянулся... Сначала погнулся железный крест, потом заскрипел и шатался купол... Через несколько минут на земле лежали сломанные стропила, бревна, листы железа. В оседавших клубах пыли постепенно появилась обезображенная церковь. Потарахтел и заглох двигатель. Все молчали.

Дядя Иван сказал речь о том, что теперь в этом здании будет библиотека, изба-читальня, разные – всякие кружки. Выслушав это, народ задумчиво разошелся по домам.

* * *

Через пару лет бабушка Мария умерла. К ней в дом, немного подновив и подлатав его, перебралась со своим семейством дочь Авдотья. Та икона, что спасла бабушка Мария, висела в красном углу, и Авдотья решила оставить ее как память о матери. Давно уже в тех краях власть создала колхоз, и Авдотья была там не на последнем счету. Один раз даже вручили ей на общем собрании грамоту за ударный труд. Так и шла жизнь. Зашел однажды к ней кто-то из знакомых и, бросив взгляд на икону, попенял: «Авдотья, ты же активистка, а у тебя дома в святом углу икона висит рядом с портретами партийных руководителей. Как-то не вяжется. Убрала бы ты икону-то». Авдотья сняла икону и положила подальше. Куда –со временем забыла.

В конце 30-х годов решили Баевы уезжать из Трусово. Взяв самое необходимое, остальное раздали по родственникам. Стефанида – Петькина мать –тоже привезла от них кой-какие вещи. Среди них была какая-то черная доска размером 45 на 80 сантиметров. На одной стороне у нее стояли шпонки, вероятно, чтобы со временем не повело доску, другая же была гладкая. Пилить доску было жалко и, не найдя ей сразу же применения в хозяйстве, отложили до лучших времен. Так и простояла она несколько лет в старой саманке.

Петька понемногу подрастал. Пас в ночное лошадей, помогал заготавливать сено, ездил с отцом в лес за дровами. Промелькнет лето как один денек, пора в школу. Наметет зимой сугробов чуть ли не под самую крышу, и пробиралась по утрам детвора узенькими тропками до школы. Война в деревню пришла нежданно-негаданно. Сначала ушел на фронт отец, потом старший Петькин брат Василий. Опустел дом, поселилась в нем тревога. Остался Петька за главу семьи, все мужские дела легли на его еще плечи. От забот сразу как-то притих и повзрослел Петр.

Пришла вскоре следом за проводами в дом похоронка: убило отца. Видел сын, как заболело, зашлось у матери сердце от горя, но помочь ничем не мог. Сам украдкой смахивал слезы, вспоминая батю. А Стефанида вспомнила тогда о Боге, перед которым могла бы помолиться за воюющего на войне сына. Попросить сберечь, сохранить ее дитятко. Хватилась, а иконы-то в доме нет. Где взять – не знает. И вот приснилась ей однажды, как какая-то женщина говорит: «Что ж ты, раба Божия, мучаешься, ведь икона у тебя в саманке стоит». Проснулась Стефанида и думает: «Про какую икону она говорила, давно, кажись, не держим икон в доме». Сходила все-таки в саманку, поискала среди разного житейского хлама и вернулась с пустыми руками.

Спустя некоторое время пошел Петр с матерью делать кизяки. Мать взяла свою доску, а ему дала ту, крашенную, что привезла от родных из Трусово: «На, хорошая доска, крепкая». Делает Петр кизяки, потом присмотрелся что-то к доске, а она голубеет. «Мам, – говорит, – а моя доска цвет меняет». Мать улыбнулась в ответ: «Делай, сынок, она от твоей работы еще краше будет». И снова продолжает работать, а на доску эту даже и внимания не обратила.

Тут, надо же такому случиться, идет мимо старушка. Горбатенькая, дорогу палкой прокладывает. Остановилась и чего-то смотрит. Потом говорит: «Авдотья, ты что, с ума сошла: на иконе кизяки делаешь?!» – «На какой еще иконе?» – не переставая работать, ответила ей мать. – «А ты посмотри у Петьки-то!» Бросила Стефанида свой станок – и к сыну. Стали они чистить, мыть ту доску, а старушка не уходит, помогает. Чем больше чистили доску, тем явственнее проступал на ней образ какой-то святой, держащей в руке свиток с надписью. Присмотревшись, Стефанида ахнула: «Ведь это она ко мне во сне являлась!» Потом, упавши на колени, взмолилась перед образом: «Матушка-заступница, сохрани сыночка моего Василия. Не оставляй нас своей заботой и попечением».

Икону, помыв, мать поставила в святой угол и частенько поздно вечером, когда Петр уже спал, вставала на колени перед неизвестной Святой, и молилась.

* * *

Вымолила мать сына своего. Вернулся по ранению старший брат Петра с войны. Зашел Василий в избу, прижал к груди родных, увидел икону и остолбенел: «Где вы ее взяли?! Вот эту самую женщину, это лицо я видел во сне перед последним ранением!»

Когда объяснили ему, как была обнаружена в доме икона, рассказал свою историю: «Воевали мы тогда уже на западе. Перебросили нас в одно местечко. Окопались, рядом в лесу техника стоит. Нутром чувствуем, что не сегодня-завтра предстоит что-то. Приказали нам почистить оружие и выдают по два дополнительных боекомплекта – все ясно, через пару часов в бой. Вздремнул я и вижу во сне эту женщину. Ходит она по берегу кровавого озера, мне же зачем-то надо было подойти к этому озеру, а она не пускает. С тем и проснулся. Рассказал ребятам. Они мне и говорят: «Скоро, сибирячок, будешь ты дома».

Не поверил я в это, но вышло так, как и предсказали мне ребята. В том бою получил я легкое ранение и даже в госпиталь не успел попасть. В медсанчасти услышал, что война кончилась».

С тех пор икона эта так и стояла в красном углу их избы. Да только одна мать до самой смерти каждый вечер шептала слова благодарности перед ней. Сыновей же закрутила жизненная круговерть, не до Бога им было.

* * *

Стоял в тот вечер дядя Петя перед святым образом, вспоминал свою давно умершую мать, старшего брата, думал о своих метаниях по жизни, о своей душевной опустошенности. Вспоминал свою жизнь и мучительно думал...

Рано утром дядя Петя сел в рейсовый автобус на райцентр и впервые в жизни поехал в церковь поговорить с батюшкой. О чем они там говорили, то народу не ведомо. Но с тех пор изменился дядя Петя. Односельчане говорят: «Чудит человек!» И пусть говорят.

И.ВЯЗОВСКИЙ
 
Р.С. Не однажды приходилось слышать от пожилых людей про судьбы разрушителей церквей. В страшных мучениях они часто умирали. Некоторые даже каялись, понимая, за что им такое наказание.
Одну историю, подобную вышеизложеной и я вспомнил. В селе Старая Рязань на останце надпойменной террасы правого берега Оки стоит церковь. Построена 270 лет назад. По свидетельству писателя Пескова, в мире есть всего два храма, которые стоят не на возвышении, а ниже кладбища. Один такой храм в Южной Америке у ацтеков, а другой в с. Ст. Рязань. При советской власти церковь преобразовали под краеведческий музей (хорошо, хоть не под склад ). Лет 15 назад церковь снова открыли. В алтаре стояла большая икона Спасителя, благословляющего всех предстоящих воздетой рукой. Однажды в честь какого-то юбилея в Ст. Рязань приехал владыка Симон. К нему подошла местная женщина и сказала, что она готова отдать церкви икону, которую считает чудотворной. На вопрос владыки, почему она так считает, женщина рассказала такую историю. Наверное, можно было бы написать "историю" с большой буквы, потому, что это действительно История! Во время войны отец и старший брат рассказчицы были на фронте. А она, тогда еще в отроческом возрасте, работала в колхозе. Как-то она обратила внимание на большую доску, которой закрывалась силосная яма. Перевернула, а на другой стороне Спаситель. У самой донести такую тяжесть до дома не хватило сил, попросила одного из мужиков. Дома они с матерью старательно отмывали икону от грязи. Икона посвежела, засияла красными тонами. А ночью той девочке приснился сон. Впрочем, она не уверена, сон ли это был, уж слишком все явственно происходило. Приснился или явился наяву ей Христос, сказавший следующее: " Ты взяла меня из грязи. За это я награжу тебя. Я знаю, у тебя на фронте отец и брат. Так вот, они вернутся домой живыми и целыми." А через неделю им с матерью с фронта пришло от отца письмо-треугольник, где были такие строки: " По-моему, произошло чудо. Мы лежали на передовой. С немецкой стороны шарахнул минометный снаряд. Двух моих товарищей рядом на куски разорвало, по частям потом собирали, чтоб похоронить, а у меня ни царапины!" Отец и брат действительно вернулись с войны целыми, а то письмо она до сих пор хранит.
Posted: 6/08/2011 - 4 comment(s) [ Comment ] - 0 trackback(s) [ Trackback ]
Category:

Мой приятель Серёга работал у нас на станции в путейской бригаде. И ходил точно так же, как и остальные работяги, в грязном оранжевом жилете, вечно засаленном машинной отработкой или перепачканный вонючим кузбаслаком.

Правда, в отличие от других, Серёга никогда не раздражался и не заводил разговоров про зарплату, а ещё он был верующим. Мой товарищ не просто заходил по обычаю в церковь свечку поставить, а верил глубоко и как-то по-детски искренне.

Мне всегда интересно, почему человек начинает верить, тем более, если это мужчина. Сегодня вижу мужчину на службе, особенно молодого, и понимаю, что пришёл он не просто так. Представляю, какую огромную мыслительную работу проделал, чтобы, в конце концов, решиться стать христианином. Для нас обычен именно такой путь к Богу – через разум, это женщина принимает решение сердцем, чутьём, интуицией. Мужчина – головой. Спросите верующего человека, почему он пришёл в храм, представитель сильного пола, скорее всего, пустится в пространные рассуждения, а женщина просто пожмёт плечами.

Я не говорю, что путеец Серёга не способен на сложный мыслительный процесс – ещё как способен! – но чтобы иметь такую живую веру как у него, мало одной только работы мысли, нужен ещё и опыт живой встречи.

Уже потом, после того, как мы с ним подружились, мой товарищ рассказал, что ещё в шестилетнем возрасте он однажды услышал голос. Просто голос, сам по себе, без всякого рядом присутствующего человека. Скорее всего, голос звучал у него в голове. Ребёнку бы испугаться, но он не испугался, а вступил с ним в диалог, и этот диалог продолжался у них несколько десятилетий, до той поры пока Серёга ни пришёл в храм. Кому принадлежал этот голос? Возможно ангелу хранителю, который и привёл мальчика к вере, а может, искусителю, вынужденному замолчать, потому что человек пришёл к вере. Попробуй тут разберись.

Можно предположить, что ребёнок внезапно заболел, и эти беседы списать на какую-нибудь форму шизофрении, но только голос часто рассказывал мальчику, что ждёт его в будущем, показывал людей, которые потом сыграют в его жизни важную роль. Малыш даже выпросил у хозяина голоса, чтобы тот помог ему выиграть автомобиль в денежно – вещевую лотерею. И тот согласился. Поэтому Серёга знал заранее, в какой день и в каком году ему следует придти в нужное отделение связи, чтобы купить билет, который принесёт ему маглавный выигрыш.

А однажды, будучи подростком лет двенадцати, он неожиданно услышал:

- Хочешь увидеть свою будущую жену? Странный вопрос, кто же этого не хочет?

– Тогда смотри, – продолжил голос, – вон она, прыгает через верёвочку.

«Помню свою первую реакцию:

- За что, Господи?» – рассказывал он.

Мальчик, сам не понимая почему, именно так обращался к голосу.

– Мы же такие бедные, несчастные. Живём вшестером в одной комнате. Я так надеялся, что хоть жена у меня будет богатенькой, и хоть немножко красивой. А эта, Ты посмотри на неё, Господи, она такая же бедная, как и мы. Ручки, ножки тоненькие, словно ниточки, рыжая, вся в канапушках. Не надо мне такой жены, Господи, дай кого получше!

«Правда, вскоре я напрочь забыл об этой встрече и ту рыжую девчонку в прохудившихся сандаликах. Наш городок совсем маленький, и я, будучи предупреждённым, наверняка бы сделал всё, только бы наши пути в дальнейшем не пересекались. Но тогда не случилось бы того, что должно было произойти. Как-то уже накануне нашей свадьбы мне в руки случайно попал семейный альбом моей невесты. Помню, сижу, листаю, и вдруг меня, словно ошпарило, вот же она та маленькая девочка из моего детства в канапушках и порванных сандаликах. Я всё вспомнил и ту нашу с ней встречу, и тогдашний разговор с голосом».

- Серёжа, а в церковь ты как пришёл? Расскажи.

- Ты понимаешь, это произошло так быстро и необъяснимо чудесным образом, что я даже ни с кем об этом не делюсь. Боюсь, ты мне, просто не поверишь, – а потом предложил:

- Знаешь, если это тебе действительно интересно, то в ближайшие выходные мы с женой будем рады видеть тебя у нас дома, Надежда сама всё и расскажет.

Так впервые я оказался в их городе. Зашёл в большой, тогда ещё восстанавливающийся храм, там и познакомил меня Сергей с его Надеждой. Пишу и представляю себе её смеющиеся голубые глаза на лице, густо усеянном веснушками. А после службы мы вместе отправились к ним домой. И уже за обеденным столом я услышал удивительную историю.

- Серёжу я знала задолго до замужества. Он тогда уже был взрослым, а на меня, малявку, внимания не обращал. Всюду они появлялись вдвоём со своим братом Костиком. Оба невысокие, но крепко сбитые спортивные ребята, несколько лет занимались боксом, Серёжка, тот вообще мастер спорта. У них на двоих был один мотоцикл. Любили они подъехать к открытой танцплощадке, и как бы невзначай затеять с кем-нибудь ссору. Вставали спиной к спине и дрались, невзирая на число противников. Потом Серёжа ушел в армию, за ним Костя. После службы ребята посерьёзнели, остепенились. Тогда мы и познакомились, а вскоре Сергей сделал мне предложение. Он мне нравился, смелый надёжный парень, без вредных привычек. Одно смущало: мне всегда казалось, что мой жених, как бы это сказать, человек несколько жёсткий. А уж когда мы поженились, поняла, что Серёжа не просто жёсткий, а жестокий.

Не помню, что бы он меня когда-нибудь пожалел, проявил внимание, или просто приласкал. Даже когда беременная была, детей носила, даже тогда. Родилось двое деток, а он и с ними так же, по-солдатски, орёт на них, руку поднимает. Я уже не знала, что и делать. Стала в постели от него отворачиваться, так он с вьетнамками связался. Их тогда много из самого Вьетнама к нам на ткацкую фабрику прислали. И главное, одних только девушек, без парней. Вот и были они доступные, а нашим мужикам всё в диковинку. Мой Серёжа стал к ним ходить. Утром домой заявится, и давай рассказывать, с кем он мне изменяет. Спокойно так, даже, вот на столечко, – показала мне пальчиками, – не смущаясь. Ладно, если бы пил, можно было бы всё на водку списать, так он же спортсмен, абсолютный трезвенник.

Вспоминаю то время, как мне было тяжело, родители уже умерли, и поплакаться ни к кому не пойдёшь. Тогда я впервые попала в нашу церковь. Она ещё только – только начала восстанавливаться, но службы уже шли. Познакомилась с прихожанами, а потом и с батюшкой. Научили они меня молиться, Евангелие читать, детей на причастие приводила, только Серёжа мой всё крутил пальцем у виска, мол, совсем я уже рехнулась. А мне хорошо, может, только там и было.

Время шло, а дома совсем житья не стало. Он не скандалил, нет, просто иногда молча зажмёт меня в каком-нибудь в углу и смотрит испытующим взглядом, и, наконец, однажды ударил головой мне в лицо. А когда ударил, то, всё. Поняла я дальше так жить невозможно. На что уж у нас соседи народ незаметный, так и те мне в один голос советуют:

- Надежда, бросай его и уходи, убьёт тебя этот злыдень.

alt

Источник: OrthPhoto.net

- Сама боюсь, а куда идти, ещё и с детьми? Да и человек-то он был ну, не совсем уж плохой, ведь не пил, и для детей старался. Однажды прихожу в церковь на вечернюю службу, стою и чувствую, всё, не могу я так больше. Не знаю как оказалась у иконы Пресвятой, стала на колени и молюсь. Слёзы льются, а я не замечаю, только кричу Ей безмолвным криком: «Матушка, дорогая, помоги, сил больше нет! Столько времени молюсь о своём Сергее, а он только хуже становится. Забери меня, Матушка, я человек верующий и знаю, у Тебя там хорошо, мне туда хочется, где любят. И ещё, чтобы Серёженька мой стал добрым, он же неплохой человек, Матушка, помилуй его. Я согласна умереть, только пускай он изменится. Жизнь за жизнь, Матушка!»

Всё это время, пока Надежда рассказывала мне их историю, Сергей сидел молча, обхватив голову руками. А потом продолжил:

- И ты понимаешь, я вдруг почувствовал, что-то со мной происходит. Будто взял меня кто-то, словно кусок теста, в свои большие ладони, и давай месить. Чувствую, другим становлюсь, слышать стал то, что раньше не слышал, запахи новые появились, и главное, вот здесь, – показывает глазами на сердце, – будто плотину подмывает. Я же ничего тогда не знал о её просьбе к Пресвятой Богородице, что условилась она за меня свою жизнь отдать.

Вечером иду домой, прохожу мимо церкви, и чего-то вдруг подумалось, зайду, свечку, может, поставлю. В храме покойно, молящихся совсем немного, тихо поют на клиросе. Взял свечу, решаю к какой иконе подойти, и взгляд упал на образ Пресвятой, тот самый, возле которого всегда молилась моя Надюша. Подошёл, перекрестился и думаю, что бы такое сказать, ведь возле иконы как-то принято молиться. И тут-то плотину окончательно прорвало. Не знаю, как это можно описать только в одну секунду увидел себя таким, какой есть на самом деле. Я ведь до этого считал себя неплохим человеком, а увидел и ужаснулся. Сколько же я горя приношу, и самое главное, своей семье. Стою у иконы глотаю слёзы, и ничего не могу с собою поделать, хорошо, что темно было, и никто меня не видел. Домой прихожу, встречает меня моя половинка, в глазах привычный страх, что наору сейчас или ударю. Упал перед ней на колени, словно перед иконой, и снова заплакал, а она мою голову к себе прижимает и тоже плачет, так мы с ней и стояли.

- Утром, – продолжает Надежда, – я пошла в церковь. Подошла к Пресвятой, благодарю Её и говорю: «Я согласна, Матушка, как условились, жизнь – за жизнь». Смотрю на лик, а глаза у Неё улыбаются, никогда такими я их больше не видела. Не приняла Она мою жертву, а помочь помогла. С тех пор Серёжа совершенно изменился, это же другой человек. У него радость в глазах появилась, молиться стал, в храм ходит. Батюшке теперь в алтаре помогает. Удивительная история.

Порою жизнь так человека закрутит, в такое положение поставит, что слетает с него всякая наносная шелуха, обнажая подлинное человеческое. И всё в одночасье становится на свои места. Это как во время атаки, поднялся солдат, пошёл на пули и победил. Или не нашёл в себе мужества встать во весь рост предал близких своих и умер от подлости и страха.

С Верой, смуглой симпатичной женщиной лет сорока, мы раньше уже были знакомы, когда в субботу вечером увидел её стоящей ко мне в очереди на исповедь. Я знал, что она работала отделочницей в строительной фирме, только прежде никогда не замечал, что у неё такие большие глаза, большие и блестящие. И только когда она подошла к аналою, стало понятно, что этот блеск от непрерывно набухающих слёз.

– Верочка, что случилось?

И женщина, уже не имея сил сдержаться, заплакала в голос:

– Батюшка, у меня всё очень плохо, очень. Велено в понедельник немедля ложиться на операцию, а надежды на выздоровление почти нет.

- Ты только не отчаивайся, раз врачи от тебя не отказываются, значит, надежда ещё есть. Положись на волю Божию и молись. Раньше когда-нибудь была на исповеди? Нет? Тогда давай поговорим о заповедях, а завтра ты приедешь на причастие и после службы я сразу же тебя пособорую.

А потом почему-то спросил:

- Вы с мужем венчаны? Нет? Тогда я вас обязательно обвенчаю. Когда? А вот как выздоровеешь, так и обвенчаю. И не смотри на меня так, если я обещаю, значит делаю.

Зачем я ей это сказал? Наверное, просто чтобы, приободрить.

Потом она приезжала уже после операции, ей предстояло пройти длительный курс химиотерапии. Я видел, что Вера ухватилась за причастие, словно за спасительную соломинку. В течение короткого срока реабилитации она успела раза три подойти к чаше. Исповедовалась, причащалась и потом долго ещё продолжала стоять возле образа целителя Пантелеимона.

Спустя ещё какое-то время, недели может через две, подхожу к храму и вижу, сидит женщина на лавочке. И прошёл бы мимо, но та меня окликнула, и только после этого, приглядевшись, я с трудом узнал в ней Веру. Судя по внешним чертам, это была она, но только очень измученная и внезапно постаревшая лет на двадцать, в платочке, прикрывавшим совершенно лысую голову.

Я помог ей подняться, и мы пошли в храм. И уже там, пытаясь улыбнуться, она сказала:

- Батюшка, видимо ты ошибся тогда, пообещав обвенчать нас с мужем. Не выдержу я лечения, лучше уж сразу умереть. Мне всё равно, и нет никакого страха. Я верю в Бога, и знаю, Он там меня встретит, я готова к этой встрече.

Только одно меня тревожит, мой муж. Представляешь, что он сказал? «Если ты умрёшь, я тоже уйду. Дети выросли, обойдутся и без нас». Думала, просто пугает, мужики народ капризный, а на днях у него сердце так прихватило, пришлось скорую вызывать. Кардиолог его смотрел, говорит, дело очень серьёзное, и жить ему с таким сердцем осталось месяца три. А он, словно, и рад. Что же делать, батюшка, как детей одних оставлять?

- Ты можешь попросить его приехать ко мне?

- Да он постоянно со мной приезжает, он же таксист. Я в храм иду, а он никак. Сидит в машине один. Не созрел, говорит, а я знаю, сидит там и места себе не находит. Уж лучше бы вовсе не ездил.

- А если я сам к нему подойду?

- Нет, лучше не надо, а то напугается, вообще замкнётся.

Разговариваем с Верой, а я всё думаю, что же делать, как им помочь? Как заставить её надеяться, поверить в исцеление? И вспоминаю моего давнего приятеля Серёгу и его Надежду, однажды в момент отчаяния, решившую в обмен на спасение мужа предложить Небу собственную жизнь.

- Вера, я знаю, что нужно делать. Жертва нужна, понимаешь, подвиг. Да, тебе очень тяжело, не хочется жить, вообще ничего не хочется, умереть бы и только. Но если умрёшь ты, умрёт и он. Жизнь за жизнь, Верочка. Значит, делаем так, служим молебен святителю Луке Крымскому, мы как раз собираемся в его честь строить у нас в посёлке большую часовню. И ты обещаешь, что будешь бороться за свою жизнь, чего бы тебе этого не стоило, пройдёшь через все муки, а в обмен будем просить Господа сохранить жизнь твоему мужу. Согласна?

Я видел, как ей было тяжело решиться. Ведь это же очень трудно, смирившись с мыслью о смерти, и приняв решение прекратить лечение, вновь возвращаться в больницу и проходить оставшиеся семь курсов химеотерапии. Ещё семь раз умирать и возвращаться к жизни, без всякой гарантии, что действительно встанешь и вернёшься к обычной человеческой жизни, к той самой, которую, будучи здоровыми, так часто не ценишь. Но это был единственный шанс спасти мужа и не оставить детей одних, и она согласилась. Мы помолились, я причастил её запасными дарами и проводил на выход. Уже у самой двери она обернулась ко мне:

- Как ты думаешь, а, может, нам сейчас обвенчаться, пока ещё не поздно? Думаю, мне удастся его уговорить.

Конечно, я венчал людей и перед самой их смертью, но ей почему-то отказал.

– Вот выздоровеешь, и обвенчаю.

Весь год я ежедневно поминал её на молитве, да и не только я один. Наши прихожане, зная историю Веры, радовались её очень редким, но таким знаменательным для всех нас приездам в церковь, переживали за них с мужем и тоже молились.

Иногда она шла сама, порой её кто-то сопровождал. Всякий раз Вера брала из храма святую воду, дома пила и с её помощью приходила в себя после очередного приёма лекарств. Ей было очень тяжело, но она не сдавалась и всегда помнила наш уговор: жизнь за жизнь. И ещё, возвращаясь в те дни, я не помню, чтобы женщина плакала или как-то себя жалела. Когда, наконец, был завершён курс химеотерапии, приезжать она стала реже. Только однажды заехала попросить у меня «церковного вина» и я на радостях отдал ей бутылку массандровского кагора, берёг его на какой-то праздник.

Я не заговаривал с ней о муже, понимал, если ему будет хуже, то мы об этом узнаем первыми. Просто продолжал молиться о них обоих, даже когда Вера практически исчезла из поля зрения и прекратила приходить в храм. По опыту уже знаешь, если человек перестаёт на тебя выходить, значит, ему стало лучше, и нет причин для беспокойства.

Прошло ещё сколько-то времени, и, наконец, она объявилась.

– Батюшка, уже два года, как я дала обещание. Помнишь, тогда, жизнь за жизнь? Так вот, вчера ездили в областную больницу, меня сняли с учёта как онкобольную.

– Это прекрасное известие. А как твой муж?

В ответ она снова улыбается:

- Сейчас у него не подтверждается ни один прежний диагноз. Сердце как будто ему всего двадцать. Но тот знакомый кардиолог, сказал, если бы я умерла, его бы сердце остановилась. Такая вот между нами непонятная взаимосвязь.

Слушал я Веру и не переставал удивляться. Вот две истории, казалось бы с абсолютно разными сюжетами. В одной из них человек соглашается умереть ради спасения мужа, в другой, наоборот, – соглашается жить. А итог один и тот же, люди приходят к Богу, спасая не только тело, но и душу.

- Ты снова одна, где твой таксист? Он что, всё ещё «дозревает»?

Вера уже смеётся:

- Батюшка, мой «Фома неверующий» начал молиться, правда, при мне ещё немного смущается, говорит, что научился этому, когда сидел и ждал меня возле храма. Сначала просто сидел и горевал, а потом от безвыходности попробовал обо мне молиться. Кстати, вот и он, – она повернулась в его сторону. Мужчина тут же подошёл к нам.

- Батюшка, – продолжила Вера, – во-первых, мы приехали узнать, как обстоят дела со строительством часовни святителю Луке?

– Стены уже стоят, на следующий год планируем отделывать.

- Шпатлёвка и покраска за мной.

- Договорились.

- А, во-вторых, хочу напомнить ещё об одном нашем уговоре. Я выздоровела, и своё обещание исполнила, теперь очередь за тобой.

Сперва я не сообразил, чего она от меня хочет, но Вера продолжила:

- У нас скоро серебряная свадьба, и мы хотим, наконец, повенчаться. Она смотрела на мужа, а тот на неё. И я убедился, что от радости тоже плачут, даже самые сильные люди, и вовсе не факт, что только женщины.

В издательстве «Никея» вышла первая книга священника Александра Дьяченко «Плачущий Ангел».
Archive
Categories

Требуется материальная помощь
овдовевшей матушке и 6 детям.

 Помощь Свято-Троицкому храму